Томас Мартинес - Святая Эвита
— Мы его читали, — не унимался голос. — У вас там вкралось много ошибок. Только мы одни знаем, что произошло.
В трубке слышались посторонние звуки: невнятные разговоры, звяканье стекла и стук посуды. Похоже, то были ночные шумы ресторана.
— Кто говорит? — спросил я.
— Мы будем ждать вас до часу в кафе «Табак» на углу авениды Либертадор и улицы Коронель-Диас. Речь идет о трупе, поняли? Мы им занимались.
— Каком трупе?
В ту пору Эвита была для меня историческим, бессмертным персонажем. О том, что Она была трупом, мне в голову не приходило. Разумеется, я знал о перипетиях исчезновения ее тела и возвращения его вдовцу в Мадриде, но они уже ушли из моей памяти.
— Что за вопрос! О трупе Эвы Перон.
— Кто говорит? — опять спросил я.
— Один полковник, — сказал голос. — Из Службы военной разведки.
При упоминании этой организации все гиены прошлого вонзили в меня свои клыки. Всего шесть лет прошло, как военные лишились власти в Аргентине, оставив кровавый след жестоких убийств. Они имели обыкновение звонить среди ночи по телефону, чтобы проверить, дома ли жертвы, и через пять минут врывались в дом, грабили имущество во имя Бога и пытали во имя отечества. Вы могли быть не повинны ни в одном преступлении, кроме преступных мыслей, и этого было довольно, чтобы каждую ночь ждать, когда постучатся в дверь всадники апокалипсиса.
— Я не приду, — сказал я. — Я вас не знаю. Мне незачем приходить.
Их время прошло. Но и теперь были возможны подобные выходки.
— Как хотите. Мы уже несколько месяцев обсуждаем это дело. Сегодня вечером мы решили рассказать вам всю историю до конца.
— Расскажите по телефону.
— Она очень длинная, — упорствовал голос. — Это история двадцати лет.
— Тогда позвоните завтра. Вы представляете себе, который час?
— Завтра не получится. Только сегодня ночью. Вы, верно, не поняли, о чем речь. Эва Перон. Вообразите. Труп. Один из президентов республики мне сказал: «Этот труп — все мы. Вся страна».
— Наверно, он был сумасшедший.
— Если бы вы знали, о каком президенте я говорю, вы бы так не сказали.
— Завтра, — повторил я. — Самое лучшее, завтра.
— В таком случае вы ничего не узнаете, — сказал он.
Я почувствовал, что теперь уже он готов повесить трубку. Я всю жизнь занимался тем, что боролся против тех сил, которые запрещают или калечат истинные истории, и против их сообщников, которые истории искажают или позволяют им пропасть. Позволить, чтобы подобная история прошла мимо меня, было бы актом величайшего предательства моей совести.
— Ладно, — сказал я. — Ждите меня. Я буду меньше чем через час.
Едва я повесил трубку, как тут же раскаялся. Я почувствовал себя голым, безоружным, уязвимым, как в ночь перед изгнанием. Мне стало страшно, но само унижение страха дало мне свободу. Я подумал, что, если мне страшно, значит, я признаю, что палачи непобедимы. Они не непобедимы, сказал я себе. Их победили молчаливое солнце красота безгневная побежденных. Я посмотрел на город сквозь жалюзи. Сыпались мелкие иголочки инея. Я надел непромокаемый плащ и вышел.
Одно из преимуществ кафе «Табак» заключается в том, что за столиками возле окон там возникают таинственные беззвучные оазисы. Умопомрачительный шум у стойки и в проходах почтительно стихает на границе с этими привилегированными столиками, где можно разговаривать, и люди за соседними столиками вас не услышат. Возможно, поэтому соседние столики никто не занимает. Когда я пришел, эта полоса молчания горделиво оттеняла бессонную суету кафе. В Буэнос-Айресе многие пробуждаются после долгих сиест только к полуночи и выходят в эти часы в поисках жизни. Некая часть этих представителей фауны развлекалась в «Табаке».
Когда я вошел, никто меня не подозвал. Растерявшись, я стал изучать лица. Вдруг я ощутил на своем плече прикосновение руки. Люди, позвонившие мне по телефону, стояли за моей спиной. Их было трое, двоим из них, вероятно, было за семьдесят. Третий, лысый, с выступающими скулами и тонкими, будто нарисованными, усиками, был точной копией Хуана Дуарте, брата Эвиты, который попал в 1953 году у Перона в опалу и с отчаяния или от чувства вины влепил себе пулю в лоб. Мне почудилось, будто своевольное, неумолимое прошлое во плоти явилось за мной.
— Я полковник Тулио Рикардо Короминас, — заговорил один из них. Он держался прямо, чопорно, пожалуй, неприязненно. Он даже не протянул мне руку, я тоже не подал свою. — Наверно, лучше нам сесть.
Я включился в акустическую глухую полосу. С облегчением почувствовал, что моя депрессия сама собой исчезает. Я снова увидел реальность как некое безграничное настоящее, где в конце концов все возможно. Более высокий из троих военных сел рядом со мной и хриплым голосом торопливо произнес:
— Я не был в группе, увозившей труп. Я Хорхе Рохас Сильвейра, я его возвращал.
Я узнал его. В 1971 году военное правительство предоставило ему полномочия для переговоров с Пероном в Мадриде. Возвратился он в Буэнос-Айрес ни с чем, однако преподнес Перону два отравленных дара: тело Эвиты, с которым не знал, что делать, и за прошлые годы пятьдесят тысяч долларов президентского жалованья, которые жгли руки Перону.
Лысый воинственно щелкнул каблуками.
— Меня можете звать попросту Магги, — сказал он. — В одном из моих документов я когда-то был Карло Магги.
— Я пришел, потому что мне обещали какую-то историю, — напомнил я. — Расскажите мне ее, и я уйду.
— Мы прочитали ваш роман о Пероне, — объяснил Короминас. — Что тело этой персоны находилось в Бонне, неверно.
— Какой персоны? — коварно спросил я. Мне хотелось знать, как он Ее назовет.
— Ее, — ответил он. — Эвы. — Он поднял руки к барскому двойному подбородку и тут же уточнил: — Эвы Перон.
— Как вы сами сказали, я написал роман, — объяснил я. — Правда в романах — она в то же время ложь. Авторы конструируют вечером те же самые мифы, которые утром разрушали.
— Это все слова, — сказал Короминас. — Меня они не убеждают. Значение имеют только дела, а роман в конечном счете это дело. Но труп этой персоны никогда не был в Бонне. Моори Кёниг его не хоронил. Он даже не мог знать, где труп находится.
— Вероятно, у него была копия и он думал, что это подлинное тело, — рискнул я предположить. Я ведь знал, что были статьи, намекавшие на наличие копий, разбросанных по миру.
— Копий не было, — сказал Короминас. — Было только одно тело. Его похоронил Галарса в Милане, и с тех пор оно находилось там, пока я его не увез.
В течение двух часов он с дотошностью анатома рассказывал мне о злополучных происшествиях во время странствий Покойницы: крах замысла Полковника поместить Ее во Дворце санитарии, ночной ураган, когда Она находилась в кинотеатре «Риальто», преступление Арансибии в мансарде в районе Сааведра и то, что он назвал «святотатствами» Моори Кёнига, о которых он, мол, знает только «по слухам и анонимным доносам». Говорил также об упорных, вездесущих приношениях цветов и свечей. Затем показал мне пачку документов.
— Смотрите, — сказал он. — Здесь есть акт, подписанный Пероном, когда он получил тело. Обратите внимание на накладную, выданную мне таможней, когда мы погружали Покойницу на пароход, отплывающий в Италию. А вот имя владельца могилы. Взгляните на этот документ.
Он показал желтую, истрепанную, никчемную бумажку.
— Срок владения истек, — сказал я, указывая на дату.
— Не имеет значения. Это доказательство того, что могила принадлежала мне. — Он спрятал бумажку и повторил: — Принадлежала мне.
Я попросил еще кофе. Я чувствовал, что все мои мускулы напряглись или сплющились под грузом этих чужих воспоминаний. Все трое много курили, но я дышал другим воздухом — воздухом улицы без движения и без света или же воздухом ближней реки.
— Вы полагаете, что Она принадлежала вам, Короминас? — сказал я. — Так или иначе, но Она всегда принадлежала всем.
— Теперь уже не принадлежит никому, — сказал он. — Теперь Она наконец находится там, где должна была находиться всегда.
Я вспомнил это место. В глубине склепа на кладбище Реколета, под тремя стальными полосами десятисантиметровой толщины, за стальными решетками, бронированная дверь, мраморные львы.
— Она не всегда будет находиться там, — сказал я. — У Нее впереди вечность, чтобы решить, чего Она хочет. Быть может, Она превратится в личинку, ткущую себе кокон. Быть может, когда-нибудь Она вернется и станет миллионами.
Я вернулся домой и до самого рассвета размышлял, что делать. Я не хотел повторять рассказанную мне историю. Я не был одним из них.
Так я провел три года: выжидая, пережевывая. Я видел Ее в своих снах: Святая Эвита с ореолом света вокруг головы и с мечом в руке. Я начал просматривать фильмы с Ее участием, слушать записи Ее выступлений, расспрашивать везде, где только мог, о том, какой Она была, как жила и почему. «Она была святая, вот и все, сказала мне однажды актриса, приютившая Ее, когда Она приехала в Буэнос-Айрес. — Мне ли этого не знать, ведь я Ее знала с самого начала. Она была не только аргентинской святой. Она еще была идеалом». Я насобирал груды карточек и рассказов, которые могли заполнить все непроясненные места того, что впоследствии должно было стать моим романом. Однако я так и оставил их, не включая в историю, потому что я люблю непроясненные места.
