Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Потом между сестрами вспыхнуло соперничество, они начали враждовать, хотя мы делали все, чтобы избежать этого. Я думаю, так бывает между детьми во всех семьях. Началось это с того дня, когда Жаклин было разрешено ложиться спать на час позже, чем сестре. Адриена заупрямилась: она тоже не будет спать. Бунт продолжался несколько месяцев. У нее слипались глаза, но она боролась со сном и не засыпала. Кончилось тем, что мы пошли на компромисс: стали укладывать их в одно время, на полчаса раньше, чем полагалось Жаклин, на полчаса позже, чем полагалось Адриене.
— Вы несправедливо обошлись с Жаклин, — заметил Ален.
Он сам удивился, что назвал жену Жаклин, а не Мур-Мур, как обычно.
— Я знаю. Когда имеешь дело с детьми, несправедливость неизбежна. Тринадцати лет Адриена потребовала, чтобы ее одевали точно так же, как и сестру, хотя той было уже шестнадцать. Прошло еще два года, и Адриена стала курить. Мы с женой старались проявить максимум терпимости, не делали различия между старшей и младшей. Мы считали, что, если они открыто взбунтуются против нашей родительской власти, будет хуже.
Взгляд его застыл, устремленный в одну точку. Перед ним вдруг предстало настоящее.
— Хотя что могло быть хуже того, что случилось теперь, — добавил он упавшим голосом.
Он посмотрел на одного зятя, потом на другого.
— Я не знаю, кого из вас двоих жалеть больше.
Лицо его омрачилось, и он принялся за еду. Теперь за столом слышно было только постукивание вилок по фарфору.
Альбер убрал опустевшие тарелки, поставил на стол жаркое из куропаток, налил в бокалы бургундское.
— Я ездил посмотреть на нее. Туда, — проговорил Бланше.
Туда, то есть в институт судебно-медицинской экспертизы. Алену случалось там бывать. Металлические шкафы с ящиками, похожие на стеллажи для картотеки, только в ящиках трупы.
— Нет, я бы не смог, — пробормотал отец.
Может, все это не на самом деле? Может, это во сне? Привиделась сцена из какого-то спектакля: три актера в убийственно медленном темпе играют свои роли, то и дело перемежая реплики невыносимо долгими паузами. Ален едва удерживался, чтобы не вскочить, не закричать, не замахать руками. Надо немедленно что-то сделать — хватить, скажем, тарелку об пол, только бы очнуться от этого бреда, вернуться к жизни.
Собственно, они говорили о разных существах. Фаж — о своих двух малышках, девочках, подростках. О своих двух дочерях.
— Когда-то я мечтал, что у моих детей не будет от меня тайн, я хотел быть наперсником их секретов, их другом, который может быть им полезен.
Он задумался, повернулся к Бланше.
— Адриена была с вами откровенна?
— Н-нет. Не слишком. Она не испытывала потребности в душевных излияниях.
— А с вашими друзьями?
— Она была хорошей хозяйкой дома, хотя всегда держалась в тени. Мы почти не замечали ее присутствия.
— Вот видите! Она осталась прежней. Она жила в своем внутреннем мире, бессильная открыть его кому бы то ни было. А Жаклин, Ален?
Он молчал, не зная, что ответить. Он боялся причинить боль этому человеку, принявшему с такой целомудренной кротостью нанесенный ему судьбою удар.
— Мур-Мур… Так я ее звал…
— Да, знаю.
— Мур-Мур очень дорожила своей независимостью, оттого она и журналистику не захотела бросить. Работа была той сферой ее бытия, куда для меня доступ был закрыт. Она никогда не обращалась ко мне за помощью или советом. Какую-то часть суток она всецело отдавала своим делам. Этими часами она распоряжалась полновластно, но в остальное время не отходила от меня ни на шаг.
— То, что вы рассказываете, очень любопытно. Я будто сейчас вижу, как она пристроилась на кресле у меня в кабинете и учит уроки. Входила она всегда так бесшумно, что я каждый раз вздрагивал от неожиданности, когда, подняв голову, обнаруживал ее сидящей напротив меня. «Пришла поговорить?» — «Нет». — «Ты уверена, что ничего не собиралась мне сказать?» Она отрицательно качала головой. Ей достаточно было сидеть у меня в кабинете — вот и все. И я опять принимался за работу. Когда она сообщила нам, что решила продолжать образование в Париже, я понял: она не хочет учиться в Эксе, потому что тут она всегда будет профессорской дочкой.
Неправда! Просто Мур-Мур решила по-своему устроить свою жизнь.
— Разумеется, Андриена и здесь не захотела отстать. Так мы с женой оказались одни, как раз тогда, когда надеялись, что дочери станут утешением нашей старости.
Он опять перевел взгляд с одного своего зятя на другого.
— Но они предпочли вас.
Что было на десерт, Ален не заметил. Они поднялись из-за стола и вместе с хозяином проследовали в кабинет, где им предложили гаванские сигары.
— Кофе будете пить?
Ален не решался покоситься на свои часы. Маятник стоячих часов в стиле ампир был остановлен.
— Я никогда не вмешивался в их дела. Не требовал, чтобы они писали мне чаще, подробней. Скажите, они встречались после замужества?
Ален и Бланше вопросительно переглянулись.
— Жаклин иногда приезжала к нам вместе с Аленом, — сказал Бланше. — Но не часто.
— В среднем, раза два в год, — уточнил Ален.
Зятю почудился в его словах упрек.
— Мы всегда были вам рады, ты это знаешь.
— И у вас, и у нас хватало своих дел.
— Они перезванивались. Думаю, что они даже время от времени встречались где-нибудь в городе выпить чашку чая.
Ален мог бы поклясться, что за все семь лет они вряд ли встретились в городе больше двух раз.
— Мы виделись в театрах, в ресторанах.
Фаж опять перевел взгляд с одного на другого, но по его глазам нельзя было догадаться, о чем он думает.
— Уик-энды вы проводили у себя на вилле, Ален?
— Иной раз и часть недели тоже.
— Как поживает Патрик?
— Стал совсем взрослым.
— Он знаком со своим двоюродным братом и сестрой?
— Да, они виделись.
Фаж не спросил, сколько раз, и хорошо сделал. Должно быть, и он чувствовал себя здесь не в своей тарелке: слишком уж все в этом доме походило на театральную декорацию и слишком уж трудно было судить по его обстановке о том, чем была наполнена повседневная жизнь его обитателей.
Внезапно, безо всякого перехода он вернулся к главному:
— Значит, она так и не сказала почему?
Ален отрицательно покачал головой.
— И никто из вас не догадывается?
Ответом было молчание, еще более глубокое, чем после первого вопроса.
— Возможно, Жаклин все-таки заговорит?
— Сомневаюсь, — вздохнул Ален.
— Как вы полагаете, свидание мне разрешат?
— Безусловно. Обратитесь к следователю Бените. Он очень приличный человек.
— Как знать, быть может, мне она откроется?
Но он и сам сомневался в этом и только грустно улыбнулся. Он был очень бледен, губы казались бескровными, и потому несмотря на свой рост он выглядел немощным.
— По правде говоря, мне думается, что я ее понял.
Он снова посмотрел на них — сначала на одного, потом на другого. Алену почудилось, что во взгляде, адресованном ему, было больше симпатии, — на Бланше тесть посмотрел более холодно. Но кроме симпатии было еще и любопытство, а быть может, и подозрение.
— Что ж, так оно, возможно, лучше… — закончил он, вздохнув.
Сигару взял только сам Бланше — от ее приторного, тяжелого аромата в комнате стало душно. Ален приканчивал не то четвертую, не то пятую сигарету. Фаж не курил. Достав из кармана коробочку, он положил в рот таблетку.
— Велеть принести вам стакан воды?
— Не беспокойтесь. Я привык. Это антиспазматическое. Ничего страшного.
Разговор иссяк. Бланше открыл шкаф, служивший баром.
— Что бы такого вам предложить? У меня есть бутылка старого арманьяка…
— Нет, благодарю.
— Спасибо, не хочется.
Отказ, видимо, сильно задел Бланше: на секунду он даже замер в каком-то остолбенении, большой, рыхлый, похожий на разобиженного толстого мальчика.
— Простите, — придя в себя, обратился он к Фажу, — что я не предложил вам с самого начала. Быть может, у меня вам будет лучше, чем в отеле? У нас есть комната для гостей.
— Благодарю. Но я привык к «Лютеции» — ведь я останавливаюсь там уже не первый год. Я познакомился с этой гостиницей еще студентом, в дни моих первых приездов в Париж. Ее постояльцами были чуть ли не все мои товарищи и профессора. Только вот внешне она с тех пор постарела, так же, как и я…
Он встал, и его худое тело распрямилось, словно аккордеон.
— Мне пора. Я признателен вам обоим.
Все то же непроницаемое выражение лица. О чем он думает? Он их почти не расспрашивал. И возможно, не только потому, что боялся быть нескромным.
— Я тоже еду, — заявил Ален.
— Может, побудешь еще немного?
Уж не хочет ли Бланше ему что-то сообщить? Нет, наверно, боится, как бы Ален наедине с тестем не сболтнул лишнего.
