Раймон Кено - Упражнения в стиле
Лали говорит:
— Вам как будто начинает легчать.
— Вроде бы.
Сидролен пока осторожничает в своих прогнозах.
Октябрь близится к концу. Все и вся провозглашают:
— Необыкновенная осень!
Термометр, погруженный в атмосферную тень, показывает почти летнюю температуру.
Сидролен выбирается на палубу — полежать в шезлонге и погреться на солнышке.
И тут они наконец являются узнать, как его дела. Теперь-то, конечно, дела идут как нельзя лучше. Они — то есть дочери — с любопытством разглядывают Лали. Они не третируют ее, нет. Но на своего отца тоже смотрят с любопытством.
— А на вашей загородке опять надписи, — сообщает Люсет.
— Зачем тебе понадобилось огорчать его?! — говорит Сигизмунда.
— Хотите, я пойду замажу их? — предлагает Йолант.
— Ты испачкаешь свой совсем новый костюм, — говорит Бертранда.
— Спасибо, — говорит Сидролен, — сам справлюсь.
Лали пошла принести чего-нибудь — промочить горло дамам и господам.
Бертранда говорит Сидролену:
— Ты должен купить ей телевизор. Ей же скучно будет сидеть тут с тобой. Особенно по вечерам.
— Откуда ты знаешь? — говорит Люсет Бертранде.
— Не дури! — говорит Сигизмунда Люсету.
— Он не так уж не прав, — говорит Йолант Сигизмунде.
— Оставьте же папу в покое, — говорит Бертранда всем троим, а потом обращается к Сидролену: — Послушай меня, купи ей телевизор!
Лали возвращается с напитками, потом тактично исчезает.
Бертранда одобрительно замечает:
— А она ничего, эта малышка.
— В ней есть класс, — говорит Люсет.
— Вот балда, — говорит Йолант, — можно подумать, ты в этом что-нибудь смыслишь.
— Подфартило тебе! — говорит Сигизмунда Сидролену.
— Ну, теперь, когда мы убедились, что все в порядке, — говорит Бертранда, — можно и домой.
Они сидят еще немножко, допивая напитки. Потом возвращаются к разговору о телевизоре. Бертранда настаивает:
— Купи ей телек. Заодно и сам развлечешься.
— Да и просвещает, — говорит Йолант.
Они так увлеклись разговором о телевидении, что уходят не очень скоро.
На следующий день объявляется Ламелия.
— Бертранда сказала мне, что ты болел. Но я гляжу, ты уже пошел на поправку. Кто ж за тобой ухаживал?
Легким кивком Сидролен указывает на Лали, которая драит палубу.
— А она ничего, эта малышка. Тебе повезло.
Сидролен изображает на лице нечто вроде: да, мол, похоже на то.
Затем он произносит два слова, в вопросительной форме:
— А ты?
— Ты хочешь знать, как мои дела — с замужеством и прочее?
— Да.
— С Бубу?
— С кем?
— С моим мужем. Ему дали отпуск на неделю. Мы съездили в свадебное путешествие.
— Куда?
— В Перигор. Не из-за трюфелей, а по более глубоким причинам: чтобы повидать всякие доисторические дыры. Мы их все осмотрели: Ласко, Руфиньяк, Эйзи, Фон-де-Гом и другие. Здорово они все-таки рисовали — эти палеолитики. Их лошади, мамонты, ну, в общем... ясно, да? (жест).
— Фальшивые.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Все фальшивые.
— Ну, если бы они были настоящие фальшивые, это бы стало известно.
— Мне известно.
— Откуда ты это знаешь?
— Знаю.
— Во сне, что ли, видел?
— Один тип в восемнадцатом веке нарисовал все это.
— С чего вдруг он стал бы все это рисовать?
— Чтобы утереть нос кюре.
— Ты шутишь, папа. Или грезишь. Лучше купил бы себе телевизор, это очень просвещает.
— Знаю.
— Ну, теперь, когда я убедилась, что все в порядке, можно и домой.
Поднявшись на набережную, Ламелия подает Сидролену знаки — не для того, чтобы попрощаться, а потому, что на загородке появились новые граффити. Лали увидела это; бросив швабру, она достает кисть и банку с краской.
Сидролен ложится в свой шезлонг. Он глядит на Лали, взбирающуюся на откос. Закрывает глаза.
И вот он скачет на коне бок о бок со своим превосходнейшим другом графом Альтавива-и-Альтамира. За ними следует Прикармань. Алчные роялисты-контрабандисты за бешеные деньги перевели их через границу.
— Вы правильно поступили, приняв решение эмигрировать, Жоашен, — говорит граф на том изысканном французском, на котором изъяснялся в те времена всякий интеллигентный европеец. — Вспомните только ночь на четвертое августа, когда французские аристократы наделали, осмелюсь сказать, таких кромешных глупостей.
— Не стану с вами спорить, — отвечает герцог.
— Ну а как вы собираетесь проводить время в Испании, Жоашен, пока не окончатся все эти беспорядки? В нашей стране нравы суровые, и кроме коррид вам вряд ли сыщется тут какое-нибудь развлечение.
— Займусь живописью.
— И в самом деле приятная забава. Мне никогда не приходило в голову заняться живописью. А как пришла эта мысль к вам?
— Во сне.
— Я не ослышался: во сне?
— Да, вы не ослышались: во сне. И в этом сне Фелица, младшая из моих дочерей — та, слабоумная, — как будто вернулась из Рима и рассказала мне, что видела там Сикстинскую капеллу; и тогда я сказал себе: да ведь я тоже художник![*]
— Что же вы пишете, Жоашен? Натюрморты? Цветы? Баталии?
— Пещеры.
— То есть искушение Святого Антония?
— Нет! Я пишу на стенах пещер.
— Но, Жоашен, кто же тогда увидит ваши труды?
— Преисторики.
— Это французское слово мне незнакомо. Что оно означает?
— Я объясню вам позже. Скажите, нет ли у вас подходящего местечка в том же роде, где я мог бы поупражняться в живописи?
— Именно что есть — и как раз в моих владениях, — ответил граф Альтавива-и-Альтамира.
XVII
Выздоровев, Сидролен вновь занялся окрасочными работами.
Положив последний мазок, он отступил на пару шагов, дабы иметь лучший обзор результатов своего труда. От этого обзора он получил некоторое удовлетворение; вот тут-то он и услыхал, что его окликают. Он обернулся. У тротуара стоял уаттомобиль с прицепом, чуть позади и сбоку виднелся другой уаттомобиль, буксирующий за собой закрытый фургон. Судя по номерным знакам, весь караван явился из провинции. Водитель первого уаттомобиля высунулся из него с вопросом:
— Извините, где тут туристическая турбаза для туристов?
— Это очень просто. Все прямо и прямо, примерно в пятистах метрах отсюда.
И Сидролен добавил:
— Знаете, в это время года она, наверное, уже закрыта.
— Поеду все же взгляну. Спасибо.
И водитель, втянул голову под свой панцирь, включил зажигание.
Но перед тем как отъехать, он крикнул Сидролену:
— А ведь я тоже художник!
Сидролен поглядел вслед машине с фургоном. Он подождал с четверть часика, а потом и двадцать минут, чтобы посмотреть, не вернется ли, случайно, этот караван, найдя туристическую турбазу для туристов закрытой. Прождав час и так никого и не увидев, Сидролен спустился по склону и пошел прибрать банку с краской и кисть. Лали чистила картошку. Сидролен спросил:
— Будете жарить?
— Нет, запеку картофель с сыром.
— Я предпочитаю жареный.
— А сегодня будет запеченый картофель с сыром.
— Ладно, — сказал Сидролен. И добавил: — Пойду прогуляюсь. В сторону туристической турбазы для туристов. Туда еще народ едет.
— Интересно поглядеть.
— Так что, никак нельзя жареный?
— Ну и тиран! Ладно, будет вам жареный.
— Так, чтобы одни ломтики были мягонькие, а другие твердые, как древесная кора.
— А для меня, — сказала Лали, — среднее между тем и этим.
— А может, половину картошки запечь с сыром, а другую половину пожарить — одну так, другую эдак, а третью часть — среднее между тем и этим?
Лали не ответила.
— Ладно, — сказал Сидролен, — пойду погляжу, что там делается.
Туристическая турбаза для туристов почти опустела, но все же пока функционирует, хотя и довольно вяло. Сидролен не находит там того, что искал, — обнаруживает он это в ста метрах дальше. Обе машины с прицепом стоят вдоль тротуара; рядом, на тротуаре, толкуют о чем-то двое мужчин и две женщины. Сидролен подходит, потом минует эту маленькую группку; водитель головной машины не узнает его. Сидролен удаляется метров на пятьдесят, потом возвращается назад. Поравнявшись с той же группой, он обращается к человеку, что расспрашивал его о турбазе:
— Знаете, это вон там (жест). Она как будто еще открыта.
— Месье, — говорит тот, — по-моему, я вашего мнения не спрашивал.
— Однако совсем недавно спрашивали, — парирует Сидролен, — и я еще не кончил вам его высказывать.
С этими словами Сидролен продолжает свой путь.
— Месье! — кричат сзади.
Он останавливается. Водитель догоняет его. Он говорит:
