Раймон Кено - Упражнения в стиле
Они выбрались наверх; аббат протер глаза и, взглянув на окружающий пейзаж, сказал:
— Господин герцог, теперь, когда я вижу это небо, деревья, траву и камни, этих порхающих птичек, я спрашиваю себя, не фантасмагория, не сон ли все, что я увидел в пещере. И я сильно подозреваю, что ваш фонарь скорее магический, нежели философский. Вы позволите мне осмотреть его?
Герцог протянул фонарь аббату, и тот вынужден был признать, что не обнаружил в нем ровно ничего магического, а всего лишь кое-что философское.
— В путь! — скомандовал герцог, забирая фонарь у аббата.
Отыскав Пешедраля, мула и лошадей, они отправились из Руфийяка в Тайяк, где и заночевали после осмотра новых пещер. На следующее утро они продолжили свой путь в Монтийяк, подле которого осмотрели то, что герцог величал Сикстинской капеллой преадамитов. Ужинать вернулись в Плазак.
Сидя в таверне, они попивали молодое винцо — для затравки, в ожидании плотной заправки. Аббат проявлял все признаки активного размышления, а герцог изо всех сил подавлял улыбку — отчего лицо у него сморщилось, как у обезьяны, — и заранее молча торжествовал победу. На третьем стакане кларета аббат взял слово и сказал так:
— Все это очень смутно.
— Погодите, настоящая смута еще и не начиналась, — возразил герцог д’Ож. — Вот когда я объявлю о моем открытии всему свету, Церковь зашатается на своих устоях, а Папа задрожит от ужаса. Когда же весь свет признает мое открытие, Церковь и вовсе рухнет, а Папа, чтобы заработать на хлеб, сам к себе пойдет первым хлебодателем.
— Господи Боже мой! — прошептал аббат Рифент. — Куда мы идем?!
Только что герцог собрался ответить на этот вопрос, как в таверну ворвался Пешедраль, а следом за ним всадник — пеший, но в костюме всадника.
— Господин герцог! — вскричал Пешедраль. — Господин гер...
— Кто тебе разрешил прерывать меня? Я, правда, и не говорил, но намеревался сказать фразу, представляющую огромный интерес для аббата Рифента в частности и для всего духовного мира в целом.
— Новости из Парижа, господин герцог! — продолжал Пешедраль, даже и не подумав извиниться.
— Ну и что?! Подумаешь, важность — новости из Парижа! Самые интересные новости теперь здесь. И исходят они от меня.
— Это как посмотреть, — нагло заявил Пешедраль. — Они взяли Бастилию.
— Кто это «они»?
— Народ Парижа, — ответил всадник — пеший, но в костюме всадника. — Все узники освобождены, а король вновь призвал господина Неккера. Отныне государственные цвета Франции — белый, красный, синий.
— Опять фиаско! — шепчет герцог. — Кому теперь нужны мои преадамиты!
— Церковь спасена! — ликующе восклицает аббат, складывая ладони для благодарственной молитвы.
Все эти реплики сильно озадачили всадника — пешего, но в костюме всадника. Он сказал:
— Господа, хотя ваши речи мне и непонятны, я вижу, вы люди благородные. Позвольте представиться: сир де Сри.
— Черт побери! — воскликнул герцог. — Да это же мой зять! А я вас не признал. Мы так редко видимся. Да и брюхо вы нагуляли порядочное. Ну а как моя дочь Пигранелла, — часто ли она нагуливала себе брюхо?
— Она умерла бесплодной, — отвечал сир де Сри с легким отвращением.
— Бедняжка! — промолвил герцог и, повернувшись к аббату, добавил: — Ну, аббат, можете помолиться за нее, поскольку молитвы, по-видимому, еще некоторое время будут действительны.
Потом вновь обратился к де Сри:
— А как вы очутились здесь? Меня разыскивали?
— Отнюдь. Я эмигрирую.
— Вы что — ласточка?
— Я сказал не «мигрирую», а «эмигрирую». К Европе не стремлюсь, к ее камням седым...[*] Мне очень не нравится то, что здесь творится, а народ Парижа, по-моему, готов перерезать всех аристократов; я уж не говорю о крестьянах, которые начали жечь наши замки. И вот я пробираюсь окольными путями в Байонну, а там отплыву в Англию.
— Почему именно в Англию?
— А почему бы и нет?
Герцог призадумался, затем сказал:
— В общем-то, Сри, это не такая уж плохая мысль. Что до меня, то я отправлюсь в Испанию, где меня примет мой превосходнейший друг граф Альтавива-и-Альтамира.
— А я, — вмешался аббат, — вернусь в Париж, к моему доброму народу, который, сам того не зная, спас Церковь, что убедительно доказывает наличие некоего чуда.
— Ну а ты? — спросил герцог Пешедраля. — Поедешь со мной?
— Я? Я лучше вернусь к маме. Я не хочу, чтобы у нее сожгли замок.
— Ну и дурак! — возгласил герцог. — Неужто у тебя нет желания повидать дальние страны?
— Есть, господин герцог.
— Вот видишь! Сри, мы поедем на рассвете все втроем, а аббата оставим его погромщикам. Кстати, не слыхали ли вы чего нового о моем превосходнейшем друге Донасьене? Его-то хоть освободили?
Тут принесли заправку. За беседою, в которой одни беседовали с другими, они плотно поужинали, и поскольку все эти треволнения весьма их утомили, то они тут же — бух в постель и задали храпака.
Рано поутру Сидролен, питавший крайнее отвращение к этой мерзкой процедуре, все же засунул себе в задний проход термометр. Некоторое время спустя он бережно извлек его оттуда и убедился, что температура у него подскочила выше некуда; впрочем, ему даже не требовалось справляться с градусником, чтобы констатировать болезнь, ибо чувствовал он себя препаршиво, но, поскольку ему все равно предстояло обратиться к помощи человека искусства, он боялся, как бы тот не разбранил его за то, что он, Сидролен, не может проинформировать его с точностью до одной десятой градуса о своей термической неуравновешенности. Потом Сидролен подождал. Спустя довольно долгий период времени, который вылился примерно в час, у него явилось желание опорожнить мочевой пузырь. Кашляя, дрожа и хрипя, он встал; пошатываясь, качаясь и вихляясь, вышел из каюты. Лали заметила, что он направился в туалет.
— Гляди-ка! — весело крикнула она ему. — Как вы сегодня раненько! Кофе уже готов!
Сидролен не ответил.
По возвращении, когда она вторично пригласила его отдать должное завтраку, он опять не ответил. Вернулся к себе в каюту. Примерно через час в дверь к нему постучали.
Он приказал войти, и Лали исполнила приказ.
— Что-нибудь не ладится? — спросила она.
— Да, не слишком.
— Это я виновата, из-за меня вы простудились этой ночью.
— Вот-вот.
— Наверное, даже дождь шел.
— Проливной.
— Надо было уйти домой.
— Я и пошел.
— Но слишком поздно.
— И я так никого и не увидел.
— Надо было мне помолчать.
— Не переживайте.
— Вы на меня сердитесь?
— Ничуть.
— Значит, и правда неважно ваше дело.
— Неважно.
— Я сбегаю за врачом.
— Хватит с меня и порошков. Сходите в аптеку, там вам что-нибудь дельное присоветуют.
Лали потрогала у Сидролена лоб.
— Ого, да вы горите как в огне.
— Да, я уж тут намерил тридцать девять и девять.
— Сбегаю-ка я за врачом.
И она тут же скрылась.
Сидролен вздрогнул и задремал.
Вскоре Лали появляется вновь. Врач спрашивает, какая у больного температура. Сидролен отвечает, что у него где-то в районе тридцати девяти и девяти десятых. Врач пишет что-то на листке бумаги и исчезает.
Лали появляется.
Сидролен напихивается лекарствами.
Он закрывает глаза, но снов не видит.
Пьет какие-то горячие штуки.
Сквозь густой пар от горячих штук до него доносится голос Лали:
— Вы не говорили месье Альберу, что вам нужна сиделка.
Она смеется. Сидролен изображает бледную улыбку и закрывает глаза.
Герцог д’Ож, сир де Сри и виконт де Прикармань, в просторечье именуемый Пешедралем, подъезжают к Байонне.
Время от времени Сидролен открывает глаза.
Глотает время от времени лекарства.
Чувствует себя каким-то размякшим и размокшим.
Кстати, именно поэтому самое тяжкое для него — ходить в туалет. Ползет туда чуть ли не на карачках. Лали хочет поддержать его. Он отказывается. Она говорит:
— О, я-то знаю, что это такое.
Сперва Сидролену стыдно, потом, опроставшись, он об этом забывает.
В общем-то, жизнь у него не такая уж плохая.
Он спрашивает себя, как там Лали выходит из положения, ведь она — новичок на барже. Но судя по всему, она из положения выходит, так что Сидролен успокаивается и закрывает глаза.
Ему случается и засыпать.
В Байонне трое спутников расстаются. Герцог д’Ож и виконт де Прикармань, в просторечии именуемый Пешедралем, продолжают свой путь в Испанию. Контрабандисты наверняка помогут им перейти границу.
Сидролен чувствует себя получше. В иллюминатор заглядывает солнечный лучик. Приятно сознавать, что на свете есть хорошие медики и хорошие медикаменты. Лали приносит ему очередную горячую штуку для питья и порошки, — это не последние, но, вполне возможно, предпоследние.
