Сири Хустведт - Что я любил
В голосе Джеки зазвучали резкие, визгливые ноты:
— Мало того, что на него смотреть противно, это еще гадость и глупость. Меня поражает, что люди этого не понимают. По-моему, для любого человека, у которого есть хоть одна извилина, все сразу ясно.
Вайолет выключила магнитофон.
— Больше у меня о Джайлзе ничего нет. Как видишь, негусто.
— Слушай, а ты Марка спрашивала про то сообщение на автоответчике?
— Нет.
— Почему?
— Потому что знала, что если там есть хоть слово правды, он все равно не признается. И потом, он мог бы подумать, что этот звонок спровоцировал у Билла сердечный приступ.
— А ты думаешь, что так и было?
— Ничего я не думаю.
— Подожди, по-твоему, Билл узнал что-то такое, чего мы с тобой не знаем?
— Даже если он что-то и узнал, это случилось прямо в этот злосчастный день. Он не стал бы от меня ничего скрывать, я уверена.
В этот вечер мы ужинали у меня на кухне, и мне уже не надо было кормить Вайолет с ложки, она все съела сама. Я налил ей еще один бокал вина, она посмотрела на меня и спросила:
— Ты не помнишь, я когда-нибудь рассказывала тебе про Бланш Витман? Вообще-то ее настоящее имя Мари, но известна она как Бланш. Может, я говорила?
— Не уверен… Но по-моему, я что-то о ней слышал.
— Ее называли "королевой истеричек". Она принимала участие в лекциях Шарко по истерии и гипнозу. На эти лекции съезжался весь парижский бомонд, успех был бешеный. Публика специально приходила посмотреть, как женщины щебечут словно птички, скачут по сцене на одной ножке и дают втыкать в себя булавки. Но вот что интересно, после смерти Шарко у Бланш Витман не было ни единого приступа истерии.
— Ты хочешь сказать, что она старалась для него?
— Эта женщина просто становилась тем, чего он в ней искал, она ведь боготворила Шарко и всячески старалась ему угодить. Газеты сравнивали ее с Сарой Бернар. А после того, как ее повелитель умер, она не захотела покинуть лечебницу, выучилась на лаборанта-рентгенолога и осталась работать в Сальпетриер. О рентгеновском излучении тогда еще почти ничего не знали. Она умерла от облучения. Отказала сперва одна нога, потом другая, потом обе руки.
— А зачем ты мне все это рассказываешь?
— А вот зачем. Знаешь, какие черты отмечали у потенциальных истеричек? Изворотливость, хитрость, лживость и восприимчивость к гипнозу. Все это есть у Марка!
— Позволь, но разве у Марка отмечались параличи или припадки?
— Так ведь этого от него никто и не ждет. Шарко хотел, чтобы женщины устраивали представления, они и рады были стараться. Мы хотим, чтобы Марк проявлял видимость заботы о людях, и когда он с нами, он это делает. Устраивает представление, которого, как он думает, мы от него ждем.
— Но он же не под гипнозом, да и вообще, какой из него истерик?
— Я не говорю об истерии. Язык медицины каждый день меняется. Симптомы заболеваний накладываются друг на друга. Одни понятия трансформируются в другие. Ведь что такое гипноз? Просто снижение сопротивляемости к тому, что тебе предлагают. А у Марка эта сопротивляемость никогда не была очень высокой. На самом деле я хочу сказать вещь очень простую: трудно подчас провести грань между представлением и тем, кто представляет.
Ласло позвонил на следующее утро. Он две ночи подряд не вылезал из клубов, мотаясь из "Лаймлайта" в "Тоннель", из "Тоннеля" в клуб "Мы" и всюду собирая разрозненные куски противоречивой информации. Сходились все источники в следующем: Джайлза в Нью-Йорке нет, он уехал не то в Лос-Анджелес, не то в Лас-Вегас, Марк поехал с ним. Куда — никто толком не знал. В третьем часу ночи Ласло наткнулся на Тини Голд. Она дала ему понять, что может много чего порассказать, но с ним говорить наотрез отказалась, так что теперь, когда Билла больше нет, единственный человек, с которым Тини согласна побеседовать, это "дядя Марка, Лео", и если я завтра подъеду к ней домой часа в четыре, она расскажет мне "всю правду". К тому времени, как я это услышал, "завтра" успело превратиться в "сегодня". Ровно в три пятнадцать я направил стопы по указанному адресу — угол Восточной 74-й улицы и Парк-авеню.
Когда я назвал себя, швейцар впустил меня в роскошно отделанное парадное и проводил до лифта, который сам остановился на седьмом этаже, не пришлось даже кнопок нажимать. Горничная, по виду филиппинка, отворила мне дверь, и я вошел в холл огромной квартиры. Все вокруг было серо-голубым с золотом. Из-за двери, выходившей в коридор, появилась Тини, сделала два шажка по направлению ко мне, замерла и уставилась в пол. Уродливая роскошь обстановки совсем ее поглотила, на фоне столь гигантского пространства она казалась просто крошечной.
— Сьюзи, — сказала Тини, обернувшись к женщине, встретившей меня на пороге, — это дядя Марка.
— Да, да, — закивала Сьюзи, — хороший мальчик, очень хороший.
— Проходите в мою комнату, — произнесла Тини, не поднимая глаз. — Мы там поговорим.
Комната Тини оказалась маленькой, и в ней царил страшный беспорядок. Единственным связующим звеном между этой норкой и интерьером остальной квартиры были золотистые шелковые шторы. На мягком стуле громоздилась гора рубашек, платьев, футболок, а за ним валялись знакомые крылья, придавленные сверху кипой журналов. Письменный стол загромождали баночки, скляночки, флакончики с декоративной косметикой вперемешку с кремами, лосьонами и школьными учебниками. Мне бросилась в глаза стоявшая на книжной полке коробочка лего в фабричной упаковке. Точно такой же конструктор я видел у Марка.
Тини села на краешек кровати, зарылась босыми ногами в ковер на полу и погрузилась в изучение собственных коленок.
— Вы о чем-то хотели поговорить, Тини, — произнес я. — Но почему именно со мной?
— Потому что вы пожалели меня, когда я упала, — ответила она писклявым голоском.
— Мы очень тревожимся за Марка. Ласло выяснил, что он может быть в Лос-Анджелесе.
— Я думала, он в Хьюстоне.
— Как в Хьюстоне?
Тини продолжала разглядывать свои коленки.
— Я его любила.
— Марка?
Она энергично закивала и шмыгнула носом.
— Мне, по крайней мере, так казалось. Он говорил мне всякие вещи, от которых я шалела. Все становилось можно, просто чума! И сначала было классно. Понимаете, я — то думала, что он тоже меня любит…
На долю секунды наши глаза встретились, потом Тини вновь потупилась.
— Ну и что случилось?
— Уже ничего.
— Но ведь вы расстались уже довольно давно?
— Мы уже два года то сходимся, то расходимся.
Я сразу подумал про Лайзу. Ведь все это время Марк встречался с Лайзой.
— Но у нас вы не бывали, — произнес я.
— Марк говорил, что родители не разрешают.
— Это не так. Самого его действительно одного никуда не отпускали, но друзья к нему могли приходить.
Тини мотала головой взад-вперед, и я видел, как по ее щеке медленно катится слеза. В этих раскачиваниях прошло, вероятно, секунд двадцать, а я все ждал, что она скажет еще хоть слово. Наконец Тини заговорила:
— Сначала все было как игра. Я хотела татуировку на животе, чтобы было написано только одно слово — "Маркер". Тедди нес какую-то чушь, сказал, что сам мне ее сделает, а потом…
Она подняла рубашку, и я увидел у нее на животе два шрама в форме букв "М", нормальной и перевернутой. Буквы упирались ножками друг в друга, образуя одно целое.
— Вы хотите сказать, что Джайлз сделал это… собственными руками? — ошеломленно спросил я.
Она кивнула.
— А Марк?! Марк при этом присутствовал?
— Он ему помогал. Я вырывалась, а он меня держал.
— Боже милостивый! — выдохнул я.
По лицу Тини бежали слезы. Она прижала к себе валявшегося на кровати плюшевого зайца и принялась гладить его по голове, всхлипывая:
— Вы не думайте, он на самом деле не такой, он сначала так ко мне замечательно относился, а потом вдруг начал меняться. Я же сама ему эту книжку дала, ну, про одного богача, который на собственном самолете летает из одного города в другой и в каждом городе обязательно кого-нибудь убивает. Марк ее читал раз, наверное, двадцать.
— Я видел какие-то рецензии, но, насколько я понял, это задумано как социальная сатира, пародия, разве нет?
Тини подняла глаза и посмотрела на меня, явно не понимая, о чем речь.
— Ну, короче, меня все это начало доставать, да он еще, когда здесь ночевал, без конца говорил со мной этим своим придурочным голосом, ну, не своим собственным. Это он специально. Заведется и давай говорить, и давай говорить, я его прошу, не надо, а он все равно говорит, я ему рот рукой зажимаю, а он все равно говорит и говорит. Потом втравил меня в эту идиотскую историю с кодеином. У отца пропали таблетки, он их пил, потому что у него плечо больное. Родители подумали на меня, а я не могла им сказать, что это Марк, я его тогда уже боялась. Марк, конечно, говорил, что он ничего не брал, но я точно знаю, что брал, а ребята вообще говорят, что Марк с Тедди по ночам на улицах грабят людей. Сколько раз это уже было, они для прикола так делают, иногда деньги отбирают, а иногда просто чушь какую-нибудь, шарф, например, или галстук, или ремень.
