Дэн Симмонс - Вспоминая Сири
Обзор книги Дэн Симмонс - Вспоминая Сири
Дэн Симмонс. Вспоминая Сири
~ ~ ~
Примечательно, что тонкие проницаемые границы между научной фантастикой и ужасами, между жанровой литературой и так называемым мейнстримом пересекают лишь немногие писатели. Точнее говоря, крайне любопытно, что очень немногие из тех, кто пересекает эти границы, впоследствии возвращаются обратно.
Отчасти причина заключается в значительной психологической разнице: одно дело – измышлять мрачные ужасы, и совсем другое – конструировать рациональную научную фантастику; одно дело – порхать в легком жанре, и совсем другое – когда тебя сковывает по рукам и ногам гравитация «серьезной» литературы. Писать то и другое – действительно сложно, поскольку для этого требуется довольно болезненное душевное напряжение: надо, чтобы одно полушарие мозга взяло верх над другим и пинками заставило его подчиняться. Возможно, именно поэтому, что бы там кто ни думал, одни и те же читатели редко отдают предпочтение научной фантастике и ужасам, жанровой литературе и литературе, типичной для журнала «Ньюйоркер».
Как бы то ни было, обидно, что многие писатели сковывают себя рамками одного жанра – иногда в силу ограниченности таланта или специфики интересов, но гораздо чаще из коммерческих соображений или просто-напросто потому, что именно в этой области они однажды добились успеха.
Конечно же, существуют весьма любопытные исключения. Джордж Р. Мартин легко меняет жанры и обманывает ожидания, редко повторяется и всегда умеет удивить. Дин Кунц стал звездой в научной фантастике и покинул ее – быть может, почувствовал, что ему судьбой предназначено стать сверхновой где-нибудь еще. Эдвард Брайант несколько лет назад взял в НФ отпуск и с тех самых пор пишет первоклассные ужасы. Курт Воннегут и Урсула Ле Гуин, «выпускники» НФ, получили признание в мейнстриме (отдадим Воннегуту должное – он хотя бы честен и открыто признается: время от времени, когда одолевает тоска по прошлому, он открывает нижний ящик стола, где лежат его старые НФ-опусы, и мочится на них). Дорис Лессинг и Маргарет Этвуд (и не только они) создали самые значительные свои романы именно в жанре НФ, но при этом отказываются признавать себя фантастами. Ни одна из достопочтенных дам вроде бы не писает в ящик письменного стола, но, всучи им кто «Хьюго» или «Небьюлу», вполне вероятно, такое желание и появится.
Харлан Эллисон устроил революцию в нескольких жанрах, но никогда не заявлял о своей принадлежности к какому-либо из них. Мы все слышали истории о том, как миллионный по счету репортер, ведущий или критик выпытывает у несчастного Эллисона, что же поставить после слова «автор»? Автор НФ? Автор фэнтези? Автор ужасов?
– А сказать просто «автор» вы не можете? – ласково, как кобра, шипит в ответ Харлан.
Ну да, не могут – в маленьких, хиленьких, но аккуратных умишках некоторых полуграмотных стоят маленькие аккуратные коробочки, и, как ни бейся, в газетной статье непременно напишут (или скажут по радио, или покажут по телевидению) что-нибудь вроде: «Этот НФ-чувак говорит, что его НФ-роман – это не НФ».
А дальше, на следующем же конвенте (ах, простите, их нынче принято называть «кон»), кто-нибудь непременно выйдет к микрофону и крикнет: «Почему вы всегда говорите в интервью и всем вокруг, что вы не просто НФ-автор? Я читаю научную фантастику (или ужасы, или фэнтези, или… сами вставьте нужное) и горжусь этим!».
Зрители рычат от негодования, в воздухе пахнет скорой и справедливой расправой. Представьте себе: вы чернокожий, которого на собрании афроамериканской партии «Черных пантер» уличили в симпатии к белым; или вы еврей в варшавском гетто, оказавшийся пособником нацистов (вы им железнодорожное расписание подправляли); или еще того хуже – вы фанат группы «Grateful Dead», у которого во время концерта в наушниках играет Моцарт.
Иными словами, вы пришли на конвент (простите, кон), который парень с микрофоном считает своим.
Как же ему объяснить, что писатель вынужден мириться с тысячами разных ограничений, постоянно сужающими его горизонты? Агентам надо, чтобы тебя покупали, и они рвут на себе волосы, потому что ты упорно обгоняешь своих читателей. Издателям надо сделать из тебя продукт. Редакторам надо, чтобы ты, бога ради, хоть раз хоть чему‑то соответствовал. Книжным магазинам надо тебя продать, и они жалуются: твои книги смотрятся на полке нелепо – последний НФ-роман рядом с романом, получившим Всемирную премию фэнтези (а вообще-то он про Калькутту и вовсе не фэнтези), а дальше – другой НФ-роман, а дальше – толстый роман в жанре ужасов (а это что – разве ужасы? На обложке ни крови, ни голограмм, ни детей с демонически горящими глазами…), а дальше… да, дальше!.. выходит новая книга… это… это… Господи Иисусе, да это вообще мейнстрим!
Как же объяснить, что любое определение после слова «автор» – это еще один гвоздь в крышку гроба твоих надежд – надежд написать о том, что для тебя важно?
Вот и смотришь на парня с микрофоном, вглядываешься в лица насупившихся издателей, сбрасываешь звонок редактора и думаешь: «Я все объясню. Я объясню им, что быть писателем – замечательно именно потому, что можно свободно исследовать все жанры, можно наслаждаться… и в то же время со всей силой своего дарования придавать форму тем образам, которые посылает муза. Посылать эти образы другим, не думая о том, будут тебя читать или нет. Я объясню, как зарождается желание написать хорошую книгу, – и не важно, сможет ли иллюстратор подобрать подходящую картинку на обложку. Я объясню, как страшно браться за что-то новое, когда директор местного книжного запихал твой последний роман на полку с брошюрами по оккультизму, а потом попросил… нет, потребовал у поставщика никогда больше не присылать ему книг этого шизофреника. Я все объясню. Я смогу втолковать каждому читателю, каждому агрессивному шовинисту от научной фантастики, каждому фанату ужасов, каждому нью-йоркскому критику воображале, каждому читателишке „серьезной литературы“, что такое быть настоящим писателем!»
А потом опять смотришь на парня с микрофоном и думаешь: «Да пошло оно…», и говоришь: «Следующий роман я напишу в жанре научной фантастики».
Следующий рассказ как раз в жанре научной фантастики. Я писал его с наслаждением и с наслаждением вернулся в ту же реальность, когда позже использовал «Вспоминая Сири» в качестве основы для романов «Гиперион» и «Падение Гипериона».
А кристаллом-затравкой для рассказа, в свою очередь, послужила вот такая идея (она пришла ко мне однажды ночью, в полудреме): «Что, если бы Ромео и Джульетта не умерли?»
Ну, помните – Ромео и Джульетта? Тот писака навалял, автор НФ/фэнтези/ужасов? В свободное время он еще кропал ситкомы и исторические мыльные оперы?
Отслеживайте аллюзии. И иллюзии.
~ ~ ~
Я поднимаюсь по крутому склону к гробнице Сири. Сегодня острова возвращаются в неглубокие моря Экваториального архипелага. Прекрасный день, но как же я его за это ненавижу. Безмятежное голубое небо, совсем как в сказках про океаны Старой Земли; пятнистые ультрамариновые отмели в лучах солнца; теплый ветерок ерошит высокую красно-коричневую траву на холме.
Лучше бы было темно и тоскливо. Лучше бы низкие облака и серый сумрак. Лучше бы густой туман – такой каплями оседает на мачтах кораблей в Порто-Ново, когда из спячки пробуждается рог на маяке. Лучше бы морской самум – такие приходят с холодного юга и гонят вперед плавучие острова и пастырей-дельфинов, заставляют их искать убежища в наших атоллах и прибрежных скалах.
Что угодно, только не этот теплый весенний день, когда солнце медленно ползет по сводчатому синему небосводу и хочется бегать, прыгать и валяться в траве, как тогда, когда мы впервые пришли сюда вместе с Сири.
Сюда, на это самое место. Останавливаюсь и оглядываюсь вокруг. С юга налетают порывы соленого ветра, и щучья трава пригибается, напоминая мех на спине у огромного неведомого зверя. Прикрываю глаза рукой и всматриваюсь в горизонт – пусто. Вдалеке за лавовым рифом море вспенивается, взлетают ввысь беспокойные волны.
– Сири, – неожиданно для самого себя шепчу я. В сотне метров ниже по склону толпа замирает, все смотрят на меня и переводят дыхание после долгой ходьбы. Траурная процессия растянулась почти на километр – ее хвост заканчивается где-то среди белых городских строений. Во главе шествия мой младший сын – отсюда хорошо видно поседевшую лысеющую макушку и голубые с золотом одежды Гегемонии. Нужно бы его подождать, но он и другие престарелые члены совета шагают слишком медленно, им не угнаться за мной – ведь я молод, проворен, жизнь на корабле закалила меня. Существуют правила этикета: мне следует идти рядом с сыном, с моей внучкой Лирой и другими знатными дамами.
