Узники вдохновения - Петрова Светлана

— Нахваталась.

Надя захохотала:

— Но какие учителя! Меня ночью ногой пни, начну рассказывать, что нынешняя Россия переживает чужое историческое прошлое, которое многие страны уже изжили, а другие даже не нюхали, что культура всегда на виду, и кризис в ней заметнее, чем в других отраслях.

— Это все замечательно, но ты Бога уважаешь меньше, чем я, сомнительная атеистка. Как это понять?

— Ты что! Не так: перед Христом я преклоняюсь, а церковь просто не успевает за жизнью, вот я и приспосабливаюсь.

Надя была единственной, с кем Рина могла говорить свободно, почти как сама с собой. Надя болтливостью не страдала, а тактичностью напоминала Рине маму. В общем, писательница была в Надю пылко влюблена и не пыталась этого утаить, хотя и считала непедагогичным. Ощущение, что Надя — последнее прибежище ее мятущейся души, было настолько острым, что подобные воспитательные мелочи уже не волновали. Маленькую балеринку Рина воспринимала не только как подругу, но и как дочь. Последнее — тщательно скрывала, чтобы не подчеркивать собственный возраст. Профессия обязывала: для читателя молодая писательница интереснее, чем старая.

Когда женщины остались в спальне одни, Надя обняла Василькову и спросила озабоченно:

— Ты чего заплаканная? Мужик обидел? А на вид невредный.

— Меня обидишь! Меня, кроме меня самой, уже давно никто обидеть не может. Это я депрессию снимала слезами.

— А! — Надя доела банан и взялась за нектарин. — Наверное, нелегко — все иметь и больше ничего не хотеть. Или хотеть несбыточного. В детстве я просыпалась в нетопленом доме, без газа, горячей воды и туалета, хотя жили мы почти в центре города. Белье стирали вручную, каждый день терли на волнистых цинковых досках. Там и сейчас так живут, и никто не знает, что это за зверь — депрессия.

— Не в том дело. Конечно, творчество освободило меня от обыденности и физически, и психологически. Нам отмерено всего лишь мгновение, и тратить его на чистку сковороды — просто чудовищно. В микрокосмосе творца все интереснее, чем в прозе жизни, и я совсем не хочу его покидать ради приготовления макарон по-флотски. Женщины занимаются подобной дребеденью только потому, что ничего другого не умеют или нет денег на ресторан. Но, как ни парадоксально, по прошествии времени я поняла, что с удовольствием попробовала бы иной вариант, потому что несчастлива, хотя и успешна. Меня манит простая женская судьба.

— За чем дело стало? Детей, конечно, заводить поздновато, а в остальном — не все потеряно, — воскликнула Надя, но осеклась, сообразив, что сморозила глупость. — Извини. Этот, — она кивнула в сторону двери, — кажется, неплох. Есть в нем что-то порядочное даже на первый взгляд. И про сон он здорово сказал. Вдруг свой мужик, а, Рина?

— Откуда? Скорее, чужой.

— Надо прощупать. Приличные особи на дороге не валяются.

— Ну, щупай, только не очень напрягайся, а то у него синяки останутся. Смущает, что он моложе меня.

Надя даже фыркнула.

— Тоже мне препятствие! Легкий заусенец. Теперь мода на разницу в тридцать лет и более. Кстати, свадьба сильно обновит твой имидж! Тиражи взлетят!

— А издатели просто уписаются! — насмешливо добавила Василькова. — На днях из окна своего лимузина вижу: симпатичная молодая женщина катит по скверу малыша в коляске, рядом тащится муж-увалень в стоптанных кроссовках, явно с маленькой зарплатой и проходной комнатой у родителей. Предложи я обмен всего, что у нее есть, на все, что есть у меня, — материальное она схватит рефлекторно, но только в дополнение к своему личному счастью. А мое одиночество, моя рожа, мои ночные бдения над рукописями, нервное и умственное напряжение на грани срыва, издательские гонки — ей не надобны за все блага мира. А я ведь тоже, Наденька, была нормальной женщиной, пока жизнь не опрокинула меня на спинку. Как жука, который лапками машет, уже сил нет, а он все машет, машет, только перевернуться обратно не может.

— Ты никогда не рассказывала.

— И не расскажу. Противно. Недавно ездила в свой подшефный интернат, они заказали обувь. Очень мало — у многих нет ног. Большинство детей приспособились, очерствели, курят, танцуют на руках ночи напролет, а мой любимый мальчишечка — мужичок с ноготок, вместо ног две изуродованные лапки торчат откуда-то из попки — такой мягкий, душевный. Спрашиваю, чего ты хочешь? Может, компьютер? Нет, говорит, хочу увидеть сон: я стою на больших ногах рядом с мамой, и в руках у меня мобильник. Телефон я ему привезла, а ноги и семью вернуть не могу.

— Сходила бы в церковь, помолилась, причастилась. Вдруг полегчает?

— Не хочу. Церковь интерпретирует христианство, как религию искупления, а не любви. Грешны все, начиная от Адама с Евой и кончая новорожденным младенцем. Если не ты, так твои предки греховны. Из этого безумного круга нет выхода.

— Надо довериться Христу. Ничего не делается без Божьего Промысла. Мы созданы с целью, которой нам не дано постичь.

— Ты серьезно думаешь, что таких, как мы — уничтожающих природу, безжалостно обманывающих и убивающих друг друга, — мог придумать твой добрый Бог? Нет! Мы фантазия дьявола! У каждого живого и неживого объекта есть свой предел понимания. Нарушив его, объект перестает существовать. Камень можно расплавить, комара прихлопнуть, человека распять. Но это упреждение времени. Когда-нибудь камень станет песком, комар личинкой, человек умрет и превратится в прах. Но только у него есть лишняя извилина, чтобы задуматься — нельзя ли еще пожить в свое удовольствие, а лучше — вечно? Сам он этого воплотить не в состоянии, хотя и ищет пути постоянно, но придумать себе утешение может. Теперь главное — в утешение поверить. И чем нелепее и недоказуемее образ мечты, тем убедительнее. Итак, Бог готов. Хитрость и сила веры в том, что она исключает даже возможность анализа и аргументов.

— Вера — вне сущностного бытия, она область духа, который столь же непостижим, как сама вера.

— Может, ты и права. Вот я в Бога не верю, а где-то в глубине души все-таки надеюсь, что ОН есть. Живу, как хочу, сама определяю свою судьбу и расставаться с этим правом, оплаченным страданиями, не желаю. Но вдруг это не я хочу, а так все устроилось, чтобы именно так я хотела? Тогда почему мучительно сознаю свою утраченную целостность, когда расписываю страдания других? Теперь я нахожусь в параллельном мире, где материальные проблемы лишь виртуальные, о землянах пишу, как об инопланетянах, выдумывая им препятствия покруче, которые они должны с блеском преодолевать. Пишу красиво, похоже на настоящую жизнь, но это только поверхностные воспоминания. На самом деле я ничего не чувствую, и мои романы — не творчество, а ремесло.

— И как ты это определяешь?

— Очень просто. Они ни у кого не исторгают слез, даже у меня.

При всей откровенности Рина никогда не говорила подруге о рассказах, которые хранила в сейфе. Немного, десятка два, правда очень больших, скорее мини-романов, нестандартных по форме и структуре. Перечитывая их, она всегда плакала. Но от того ли, что они были так хороши? Издатели открещивались от нового, как от чумы: «Ну чего вам, Арина Владимировна, не хватает?» Боялись, упадет продажа миллионных тиражей разрекламированных романов. Дала почитать пару вещей знакомому критику, не очень известному, зато не болтливому. Он вернул рукописи, сказав, что или не дорос до такой литературы, или это мистификация. Не понял. Вот в ее серийных детективах присутствовала игра: она юлила, надевала маску, придумывала нереальные сюжеты. В рассказах присутствовала она сама, ее неприкрытая суть — не всегда красивая, но всегда правдивая, она жаждала раскрыть себя, свое постижение человека и Творца. Для начитанного глаза рассказы выглядели слишком наивными, даже фантастичными, потому что посвящены истинной и свободной любви. Никаких преступлений, сволочей и обманщиков, чистый полет к царству духа.

Неизвестно откуда возникнув, рассказы долго созревали, Рина их любовно обживала, и потом, уже написанные, они продолжали существовать в ней так живо, словно были частью ее нынешней жизни. Нередко, вне всякой связи, она вспоминала оттуда фразы, целые абзацы и диалоги. Потом проверяла по тексту — они совпадали полностью. Если приходилось наблюдать в жизни уже описанные ею события, узнавать уже изображенные характеры, Василькова мучительно страдала. Очень точно сказал вчерашний приблудный мужик: нереализованные мечты. Случайно угадал или прочувствовал?