Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
— Анна, мы не можем больше задерживаться.
Стоя у входа, Брендор все больше раздражался:
— Архидиакон будет недоволен, если мы заставим себя ждать.
— Уже иду!
Анна на бегу поправила прическу.
Ида не могла удержаться от того, чтобы не позубоскалить:
— Ах да, сегодня папа будет выслушивать святую.
Не реагируя на насмешку, Анна послала ей воздушный поцелуй, дунув на кончики пальцев.
На горбатом мостике, по которому они уходили из обители, Брендор спросил Анну:
— Ты чувствуешь, что готова к этой встрече?
На самом деле этот вопрос он адресовал себе.
Он с тревогой думал о том, насколько хорошо она усвоила доктрину, как будет реагировать прелат на некоторые наивные мысли, которые выскажет Анна. Подозревая, что архидиакон изначально настроен не очень доброжелательно, он боялся, что тот не оценит достоинства Анны.
Анна ответила:
— Я? Я такая, какая есть, тут я ничего не могу поделать. Чего мне бояться?
И тотчас Брендор отчетливо понял: опасность, возможно, кроется в том, что это архидиакон не готов к встрече с Анной.
За мостом они встретили Великую Мадемуазель, которая поджидала их, сидя верхом на сером муле, на котором обычно в бегинаж доставляли тюки с шерстью.
— Добрый день, Анна. Как там твоя кузина?
Следуя рядом, под мерную поступь мула, который избавлял Великую Мадемуазель от необходимости пешком проделать путь, на который ее ослабевшие ноги были неспособны, Анна и Брендор шли по улицам Брюгге. Девушка рассказала, что больше всего ее беспокоит то, что тело Иды, хотя частично и поврежденное, все же сильнее ее духа.
— Она много молится? Часто ли ходит на службы?
Анна покраснела: она не знала никого другого, кто был бы так равнодушен к церковным обрядам, как Ида.
Великая Мадемуазель продолжила свое:
— Если она выкажет себя доброй христианкой, возможно, нам удастся добиться для нее места в каком-нибудь приличном монастыре.
Анна содрогнулась. Ида — монахиня? Это невозможно. Она превратит общину в ад, если не в бордель. Пока что она и думать не думала о том, чтобы расстаться с Идой: за ней необходимо следить, словно за молоком на плите.
— Пусть она сначала справится со своими недугами, а когда выздоровеет, тогда и посмотрим, — пришла к заключению Великая Мадемуазель.
Они добрались до резиденции архидиакона.
В мрачном и строгом зале аудиенций, со стен которого были сняты роскошные обюссоновские шпалеры, подобранные его предшественником, прелат приветливо смотрел на приближающихся к нему. При виде Анны он воскликнул:
— Прекрасно! Вот оно, это чудо, о котором мне так давно твердили! Подойдите, дитя мое.
Улыбаясь, он подал знак Анне встать рядом. Приветливость, неожиданная в этом жестком человеке, удивила, а затем и успокоила Брендора.
Архидиакон задал несколько обычных вопросов, на которые Анна отвечала простодушно. Очевидно, архидиакон был в восторге от встречи; возможно даже, что этот суровый человек упивался своей собственной любезностью.
Пока Анна вела рассказ о встрече с волком и смирном поведении хищного зверя, Великая Мадемуазель забавлялась картиной, представшей ее взору. «Несомненно, — думала она, — Анна в каждом, будь то волк или архидиакон, вызывает лучшие чувства. В ее присутствии люди отбрасывают все, что в них есть посредственного, и выказывают только то, что есть в них достойного». Разговор коснулся поэзии. Архидиакон прочитал с десяток стихотворений девушки и ему хотелось услышать новые. Брендор и Великая Мадемуазель смущенно извинились за то, что не принесли с собой ее последние стихи, а вот Анна радостно заявила, что знает их наизусть, поскольку они были посланы ее сердцу.
— Посланы? — спросил архидиакон. — Или сочинены?
Анна подумала.
— Чувства мне были посланы, а вот слова я нашла.
— А бывает, что подходящих слов просто нет?
— Их никогда нет. Когда я достигаю внутреннего света, то слов нет. Всякий раз, возвращаясь оттуда, я надеюсь принести с собой луч, пламя. Ведь зажатый в ладони бриллиант не сродни свету, который он излучает.
Архидиакон слегка поморщился:
— Этот свет, о котором вы говорили, — это Бог?
— Да.
— Следовательно, вы напрямую вступаете в общение с Богом? Вы выявляете Бога внутри себя?
— Да.
— Вы уверены, что речь идет о Боге?
— «Бог» — всего лишь слово среди других.
Воцарилось подавленное молчание. Архидиакон бросил на девушку мрачный взгляд. Брендор подумал, что вот-вот лишится чувств. Великая Мадемуазель кусала губы. И только Анна продолжала сиять в своей невинной красоте. Архидиакон, скривив рот, перевел гримасу в улыбку; с этого момента его любезность стала притворной.
— Не могла бы ты мне это разъяснить получше?
Хотя переход на «ты» означал презрение, которое охватило прелата, Анна восприняла его как доказательство симпатии, и ее лицо озарилось. Стоящая у колонны Великая Мадемуазель вмешалась в разговор, чтобы еще какое-нибудь неуместное высказывание не обернулось против Анны.
— Бог — неизречен. Так вот, Анна описывает только неизреченное. Чувствует-то она всегда правильно, а вот выражается иногда неверно. Монсеньор, не сердитесь на нее. В отличие от вас, доктора богословия, выдающегося знатока священных текстов, ей неведомы тонкости и средства риторики.
Анна стыдливо опустила глаза:
— Вы правы. Я просто ослица. Я ничему не училась.
Архидиакон, польщенный словами Великой Мадемуазель и тронутый смирением Анны, выказанным спонтанно, успокоился:
— Конечно… конечно…
Снова воцарилось спокойствие. Брендор перевел дыхание.
Анна добавила:
— И все-таки есть такие реальности, которых намного лучше касаться, когда мысли нет, чем когда она есть.
Трое стоящих рядом с ней взрослых людей не поверили своим ушам: она вновь завела свои вызывающие речи. А она безмятежно продолжила:
— Бог неизмерим. Он за пределами наших слов и понятий. Когда человек считает, что достаточно языка, он ничего значительного не почувствовал и не открыл. Какая ужасающая нищета — суметь выразить себя совершенно… Это указывает на то, что внутри человека нет ничего, это выдает душу, которая не вышла за свои узкие пределы. Восхищаться сказанным — это радоваться повторению. Я надеюсь, что никогда не стану довольствоваться своими фразами или мыслями…
Перед лицом такого неприятия действительности архидиакон снова бросился в атаку:
— Ты считаешь нормальным то, что Бог избрал тебя?
— Я не знаю, что такое нормально.
Священник вышел из терпения:
