Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
Они стремились продлить это наслаждение как можно дольше, сознавая, что оргазм не только вершина, но также и конец.
Два часа спустя это свершилось.
Однако, преисполненные неслыханной гармонии, они не размыкали объятий.
Все еще не говоря ни слова, Итан помог одеться Энни, оделся сам, заправил кровать, затем сдернул полотенца, закрывавшие камеры.
Энни заснула.
Он отпер дверь и на цыпочках вышел.
Как только Итан, покинув палату, вернулся в обыденный мир, его грубо схватили за плечи и провели в кабинет директора клиники.
Режиссер и продюсер передачи расхаживали по комнате, полностью разделяя негодование профессора Шинеда.
— Подлец, мерзавец, да кем вы себя возомнили?!
— Вы хоть знаете, где находитесь?
— Вас приняли на работу в клинику в качестве санитара, а не…
— А не…
Все трое не смогли вставить слово в проверяемый цензурой кадр.
Итан спокойно ответил:
— Энни моя подруга.
Доктор Шинед, решив, что спорить бесполезно, объявил Итану, что его немедленно отстранят от работы.
— Энни не согласится с этим, — пробормотал, побледнев, Итан.
— Насколько мне известно, Энни Ли не является руководителем этой клиники.
— Она откажется продолжать курс лечения, если меня не будет рядом.
— Она подписала контракт.
— Она его расторгнет.
— Не уверен, что она будет в состоянии сделать это. С помощью транквилизаторов ее можно образумить.
Итан взорвался:
— Если хотите, можете выгнать меня на улицу — мы уйдем вместе!
Уязвленный, доктор Шинед выпрямился в своем кресле. Гнев вернул ему самообладание.
— Вы уволены! Охранники не дадут вам возможности подойти к ней. А если будете упорствовать, вами займется полиция. Верните мне ключи и беджи. Прощайте.
Итан понял, что он бессилен. В холодной ярости он бросил связку ключей на стол и вышел из кабинета.
Раньше в конце рабочего дня, в семь часов вечера, Энни давали лекарство. Разумная предосторожность: проснувшись, Энни позвала Итана. Через тридцать секунд после того, как она выпила стакан воды с добавленным в нее транквилизатором, она снова впала в забытье.
В полночь, когда в клинике все давно спали, внезапно завыла сигнализация, разрывая мрак. Охранники помчались к указанному компьютером месту нарушения контура.
Когда они подбежали к аптеке, то увидели, что дверь взломана, шкафы раскрыты, полки пусты.
— Вот он! — закричал один из них.
Какая-то тень шмыгнула мимо них и выпрыгнула в окно. Охранники бросились к окну, но никто из них не решился прыгнуть со второго этажа.
Человек бежал с ношей на спине.
Раздались трели полицейских сирен. Три автомобиля перекрыли дорогу.
Окруженный беглец в нерешительности остановился. Подскочили полицейские с оружием в руках:
— Сдавайтесь!
Тогда Итан, бросив мешок с лекарствами, поднял руки.
31
— Нас ждет Великая Мадемуазель. Анна, ты готова?
Брендор топтался перед дверью маленького домика.
Анна выхаживала там свою кузину.
Можно считать чудом, что Ида уцелела в огне, одержала верх над лихорадкой — благодаря мазям и постоянному уходу Анны. Однако ей никогда не удастся снова стать такой, какой она была, — девушкой с правильными чертами лица.
Она окривела — врачу пришлось вылущить один глаз, — правое веко прикрывало зияние пунцовой гноящейся плоти. На искаженном лице белая кожа перемежалась желто-красными и коричневыми пятнами, — в этом лице не было ничего прежнего, целого, несмещенного. Одна щека была стянута ожогом, другая — вздулась от волдырей, все было покрыто рубцами, казалось, это сляпал какой-то неумелый ребенок, который наклеил кусочки кожи на костяк как придется. С лица не сходило выражение злобы; это была скорее застывшая маска, а мышцы лица не реагировали ни на чувства, ни на мысли. Пока Брендор переминался с ноги на ногу у порога, выражая нетерпение, Анна заканчивала дезинфицировать раны уксусом. И хотя она осторожно проводила по коже чистой мягкой тряпочкой, стараясь не надавливать на шрамы, Ида вскрикивала, брыкалась и поносила Анну. Та невозмутимо продолжала выполнять свои обязанности.
— Довольна, что видишь меня такой?
Хотя Ида сердилась с утра до ночи, Анна не допускала мысли о том, что эти приступы гнева укоренились в характере кузины, и считала, что впоследствии это пройдет.
Чтобы успокоить и освежить кожу после уксуса, Анна омыла ее розовой водой.
— Ну вот…
— Что — ну вот? Дура набитая, ты считаешь, что сможешь излечить своими снадобьями? Лучше бы дала мне умереть спокойно.
Каждая фраза Иды звучала как рассчитанное оскорбление: с одной стороны, она порицала действенность лечения, применяемого Анной, а с другой — корила ее за то, что выжила. Однако она упускала из виду, с какой яростью сама боролась с недугами, которые едва не свели ее в могилу.
— Я рада, что тебе лучше, — пробормотала Анна.
— Лучше — не значит хорошо, — выдохнула Ида, отводя взгляд.
Ида страдала не только телом, но и душой: она никогда особо не ценила Анну, а та продолжала проявлять к ней любовь. Теперь Ида все больше и больше доводила девушку, переходя уже все границы: она брюзжала, бранилась, оскорбляла, испражнялась или мочилась под себя, сдирала с себя повязки, не давала кузине спать — всячески испытывая терпение Анны. Удастся ли той сохранить свою нелепую любовь перед лицом такого исступления, ярости, неблагодарности и унижений?
Ида не знала, какой ответ ее устроит. Бесспорно, она предпочла бы безмерную преданность, готовая принять ее и, как только подвернется случай, обвинить Анну в том, что та недостаточно самоотверженна. Но чаще всего Ида усматривала в поведении кузины позерство, показную добродетель, стремление сойти за святую. Если Иде удастся когда-нибудь разоблачить фальшь этой самоотверженности, она, конечно же, почувствует себя лучше, поскольку перестанет быть должником своего врага. Она также избавится от призрака доброты, той добродетели, в которую она не верила и на которую была неспособна.
— Отдыхай. И постарайся не выходить.
— А чего это я не должна выходить?
— Ты пока еще не в состоянии выдержать это.
Ида пожала плечами:
— Мадемуазель теперь играет в лазарет?
— Пожалуйста, доверься мне.
Анна не хотела больше говорить на эту тему: при мысли о том, что Ида может уйти за пределы бегинажа, она с ума сходила от волнения. Ида знала, что ее внешность обезображена, но свое новое лицо она представляла на ощупь. Конечно же, время от времени она пыталась разглядеть свое отражение в миске с водой, однако Анна, которая наблюдала за ней, установила, что Ида тотчас благоразумно отворачивалась из боязни, что увиденное ее сразит. Пусть лучше она понемногу, шаг за шагом, свыкнется со случившимся… Здесь, среди бегинок, — а эти добрые женщины знали, что произошло, — она не столкнется с выражением ужаса или чрезмерными соболезнованиями, которые дадут ей понять, какое страшное впечатление она производит. Но если Ида попадет на улицы Брюгге…
