Чарльз Буковски - Женщины
– Ты живешь в Фэрфаксе, правда?
– Да.
– А твои родители – евреи?
– Слушай, чего ты заладил – евреи да евреи?
– Не обижайся. У меня лучшие друзья – евреи. Я снова потелепал ей груди.
– Ты, кажется, боишься, – сказала Валенсия. – Ты, кажется, зажат.
Я помахал хуем у нее перед носом.
– Вот это похоже на страх?
– Ужас какой. Откуда у тебя взялись такие толстые вены?
– А мне нравятся.
Я схватил ее за волосы, прижал головой к стене и всосался ей в зубы, глядя прямо в глаза. После этого начал играть ее пиздой. Долго она собиралась с мыслями. Потом начала раскрываться, и я засунул в нее палец. Нащупал клитор и стал его разрабатывать. Затем оседлал. Мой хуй был внутри нее. Мы в самом деле еблись. У меня не было никакого желания ее ублажать. Хватка у Валенсии была ничего. Я забрался в нее довольно далеко, но она, похоже, не реагировала. Плевать. Я качал и качал. Еще одна поебка. Научно-исследовательская. Не чувствуется, будто вторгаешься куда-то. Нищета и невежество порождают собственную истину. Она моя. Мы – два животных в лесу, и я ее убиваю. Она уже подступала. Я поцеловал ее – и губы ее наконец открылись. Я закопался еще глубже. Голубые стены смотрели на нас. Валенсия начала слегка постанывать. Это меня подстегнуло.
Когда она вышла из ванной, я уже оделся. На столе стояли два стакана. Мы из них медленно тянули.
– А почему ты живешь в районе Фэрфакса? – спросил я.
– Мне там нравится.
– Отвезти тебя домой?
– Если тебе не трудно.
Она жила в двух кварталах к востоку от Фэрфакса.
– Вон мой дом, – показала она, – с летней дверью.
– Милое местечко.
– Он и есть милый. Не хочешь зайти на минутку?
– А есть чего-нибудь выпить?
– Ты херес можешь?
– Конечно…
Мы вошли. На полу валялись полотенца. Проходя, она пнула их под кушетку. Затем появилась с хересом. Очень дешевое пойло.
– Где у тебя ванная? – спросил я.
Я нажал на слив, чтоб не было слышно, и вытравил херес наружу. Смыл еще раз и вышел.
– Еще налить?
– Конечно.
– Дети приходили, – сказала она, – поэтому в доме такой бардак.
– У тебя есть дети?
– Да, но о них Сэм заботится. Я допил.
– Ну, ладно, слушай, спасибо за выпивку. Мне пора двигать.
– Ладно, мой номер у тебя есть.
– Точно.
Валенсия проводила меня до летней двери. Там мы поцеловались. Затем я дошел до «фольксвагена», влез в него и отъехал. Завернул за угол, остановился прямо посреди дороги, открыл дверцу и выблевал второй стакан.
98
Раз в три или четыре дня я виделся с Сарой – либо у нее, либо у меня. Мы спали вместе, но секса не было. Подбирались близко, но никогда не приступали всерьез. Заповеди Драйера Бабы блюлись крепко.
Мы решили провести праздники вместе у меня – и Рождество, и Новый год.
Сара подъехала на своем фургоне 24-го около полудня. Я посмотрел, как она паркуется, потом вышел навстречу. К крыше фургона были привязаны доски. Подарок на Рождество: она собиралась построить мне кровать. Моя нынешняя – чистое издевательство: просто коробка с пружинами, а из матраса кишки торчат. К тому же Сара привезла натуральную индюшку плюс гарниры. Я заплачу за них и за белое вино. И еще для нас обоих были маленькие подарки.
Мы внесли в дом доски, индюшку и прочую фигню. Я выставил наружу кроватную раму, матрас с изголовьем и положил на них табличку: «Бесплатно». Первым ушло изголовье, рама с пружинами – второй, и в конце концов кто-то забрал матрас. У нас бедный район.
Я видел кровать Сары, спал на ней, и мне понравилось. Я никогда не любил усредненных матрасов – по крайней мере, из тех, что мог себе позволить. Больше половины жизни я провел в постелях, более приспособленных для дождевых червей.
Сара сама себе сделала кровать и теперь собиралась построить еще одну такую же для меня. Крепкая деревянная платформа, на 7 ножках четыре-на-четыре (седьмая прямо посередине), а сверху – слой твердой 4-дюймовой пенорезины. Нормальные у Сары инженерные замыслы. Я держал доски, а она забивала гвозди. Недурно она с молотком управляется. Весу-то всего 105 фунтов, а гвоздь забить может. Отличная получится кровать.
Много времени это у Сары не отняло. Затем мы ее испытали – несексуально, – а Драйер Баба улыбался нам с небес.
Мы поехали искать новогоднюю елку. Мне-то елку не сильно хотелось (для меня и в детстве Рождество не было счастливым), и, когда мы обнаружили, что все площадки пусты, я не очень расстроился. А Сара на обратном пути была несчастна. Но стоило прийти домой и пропустить по нескольку стаканчиков белого вина, как она воспрянула духом и принялась везде развешивать рождественские украшения, гирлянды и мишуру – кое-что мне прямо на голову.
Я читал, что в Сочельник и на Рождество люди совершают больше самоубийств, чем в другие времена года. Такой себе день рождения Христа – либо вовсе никакой.
От музыки по радио тошнило, от телевизора становилось еще хуже, и мы его выключили, и Сара позвонила матери в Мэн. Я тоже с мамой поговорил, и мама оказалась вовсе не дурна.
– Сначала, – призналась Сара, – я думала познакомить вас с мамой, но она старше тебя.
– Не стоит.
– У нее были славные ножки.
– Говорю же – не стоит.
– У тебя предубеждение против старости?
– Да, за исключением своей.
– Ты ведешь себя, как кинозвезда. У тебя всегда были женщины на двадцать или тридцать лет моложе?
– Когда мне было двадцать – нет.
– Тогда ладно. У тебя бывали женщины старше – то есть так, чтобы с ними жить?
– Да, когда мне было двадцать пять, я жил с тридцатипятилетней.
– И как?
– Ужасно. Я влюбился.
– А что ужасного?
– Она заставляла меня ходить в колледж.
– И это ужасно?
– Не в тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я – всем студенчеством.
– Что с нею стало?
– Я ее похоронил.
– С почестями? Ты ее убил сам?
– Ее кир убил.
– Веселого Рождества.
– Еще бы. Расскажи мне о своих.
– Я пас.
– Слишком много?
– Слишком много, однако слишком мало.
Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Вошла секс-бомба. В самый что ни на есть канун Рождества. Я понятия не имел, кто она такая. В обтягивающем черном прикиде, а огромные груди ее, казалось, вот-вот вырвутся из лифа платья на волю. Величественно. Я никогда не видел таких грудей, эдак вот оформленных, – разве что в кино.
– Привет, Хэнк!
