Марио Льоса - Похождения скверной девчонки
На протяжении двух месяцев мне доставались лишь самые невыгодные заказы. Наконец позвонили из ЮНЕСКО с предложением заменить кого-то на международной конференции по авторским правам. Я несколько дней страдал невралгией, что сам объяснял результатом душевных терзаний и плохим сном. Боролся я с ней принимая анальгетики, как посоветовал аптекарь из угловой аптеки. Я включился в работу конференции – и потерпел полное фиаско. Из-за невралгии я не мог должным образом выполнять свои обязанности, и через два дня пришлось честно объяснять шефу отдела переводов, что со мной происходит. Врач из страховой компании нашел у меня отит и направил к специалисту. Много часов я просидел в очереди в больнице Сальпетриер и еще не раз возвращался туда, прежде чем попал на консультацию к оториноларингологу доктору Пено. Тот подтвердил диагноз и вылечил воспаление за неделю. Однако невралгия и головокружения не проходили, и я обратился к другому врачу – терапевту из той же больницы. По его рекомендации я прошел полное обследование, включая ядерный магнитный резонанс. У меня осталось крайне неприятное воспоминание о тех тридцати или даже сорока минутах, что довелось провести в металлической трубе, словно заживо погребенным и неподвижным, как мумия, жутко страдая от шквала оглушающих шумов.
Резонанс установил, что я перенес микроинсульт. Это было причиной невралгии и головокружения. Ничего опасного, вернее, опасность уже миновала. Впредь мне надо беречь себя, делать специальные упражнения, соблюдать диету, следить за давлением, по возможности избегать алкоголя, вести спокойную жизнь. «Режим как у пенсионера», – написал доктор. По всей видимости, количество работы придется сократить, по крайней мере надо дождаться, пока восстановятся память и способность концентрироваться.
К счастью для меня, в Париж на месяц приехали Гравоски, на сей раз вместе с Илалем. Он заметно подрос, а по манере говорить и одеваться стал настоящим маленьким гринго. Когда я объяснил, что мы со скверной девчонкой разошлись, он с грустью заметил: «Так вот почему с некоторых пор она не отвечает на мои письма».
Присутствие верных друзей оказалось как нельзя кстати. Мы болтали, шутили, ходили вместе ужинать, в кино, и это в какой-то мере вернуло мне вкус к жизни. Однажды вечером, когда мы пили пиво на террасе бистро на бульваре Распай, Элена вдруг сказала:
– Эта сумасшедшая чуть не свела тебя в могилу, Рикардо. А ведь тогда она со всеми своими безумствами пришлась мне очень даже по душе. Но вот этого я ей никогда не прощу. И запрещаю тебе снова мириться с ней.
– Ни за что на свете, – пообещал я. – Урок пошел мне на пользу. К тому же я теперь настоящая развалина, и вряд ли ей захочется вновь вторгаться в мою жизнь.
– Неужели любовные горести вызывают апоплексические удары? – спросил Симон. – Что за романтический бред?
– Вот речь бездушного бельгийца, – отозвалась Элена. – Рикардо не такой, как ты. Он романтик, человек, умеющий чувствовать. Она его доконала своей последней выходкой. Нет, никогда ей этого не прощу, клянусь чем хотите. И надеюсь, что ты, Рикардо, не будешь тряпкой и не побежишь за ней следом, как собачка, если она вздумает опять тебя поманить, чтобы ты помог ей выпутаться из очередной авантюры.
– Сразу видно, что ты любишь меня куда больше, чем скверная девчонка, – я поцеловал Элене руку. – Кроме того, «тряпка» – как раз то слово, которое для меня весьма подходит.
– Кто бы стал спорить, – буркнул Симон.
– А что такое тряпка? – спросил юный американец.
По настоянию Гравоски я пошел на консультацию к нейрохирургу в частную клинику в Пасси. Друзья утверждали, что, каким бы легким ни был инсульт, он чреват серьезными последствиями, короче, я должен знать, как себя вести и чего ждать в будущем. Не слишком надеясь на успех, я обратился в свой банк за новым кредитом, чтобы справиться с процентами по ипотеке и предыдущим займам, и, к моему удивлению, мне не отказали. Я доверился доктору Пьеру Жудре, обаятельному человеку и, насколько мог судить, хорошему специалисту. Он направил меня на всевозможные обследования и назначил лечение, чтобы привести в норму давление и поддерживать хорошее кровообращение. Именно в ожидании его консультации я однажды познакомился с Марчеллой.
В тот вечер в Нантере, после спектакля «Мещанин во дворянстве», мы пошли посидеть в бистро. Итальянка показалась мне очень милой, и меня очаровали пылкость и убежденность, с какими она описывала собственную работу. Она рассказала про свою жизнь, про ссоры и примирения с родителями, про декорации, выполненные для маленьких театров в Испании и Италии. Театр в Нантере – первый опыт работы во Франции. Она болтала без умолку и под конец сообщила, что лучшие театральные декорации, виденные ею во Франции, это магазинные витрины. Мы можем как-нибудь вместе погулять и посмотреть… И тогда с лица моего исчезнет скептическая улыбка.
Прощаясь у метро, мы расцеловали друг друга в обе щеки и договорились встретиться в ближайшую субботу. Экскурсия меня позабавила, и не столько витрины, мимо которых мы ходили, сколько ее объяснения и теории. В «Самаритен» она показала, например, залитые белым светом песок и пальмы и заявила, что все это чудесно подошло бы к «Oh, les beaux jours!»[122] Беккета, а ярко-красная маркиза в арабском ресторане на Монпарнасе – в качестве задника для «Орфея в аду», а витрина известного обувного магазина, что у церкви Святого Павла в Марэ – в качестве дома Джепетто для театральной постановки «Пиноккио». Все, что она говорила, было остроумно, ее восторженность и веселость потешали и забавляли меня. Во время ужина в «Ла птит перигурдин», ресторане на улице Дез-Эколь, я сказал, что она мне нравится, и поцеловал ее. Она призналась, что с того дня, когда мы впервые разговорились в приемной клиники в Пасси, она знала: «какая-то искра между нами проскочила». По ее рассказам, она около двух лет жила с одним актером и порвала с ним совсем недавно, хотя они «остались добрыми друзьями».
Мы отправились в мою квартиру на улицу Жозефа Гранье. У нее было изящное тело, маленькие груди, и она была нежной, пылкой и понятной. Она осмотрела мои книги и упрекнула за то, что там были только поэзия, романы и кое-какая эссеистика, но не нашлось ни одной пьесы. Она обещала помочь мне заполнить этот пробел. «Ты очень вовремя появился в моей жизни, caro», – добавила она. В ее широкой улыбке, казалось, участвовали не только глаза и рот, но еще и лоб, нос и даже уши.
Через пару дней Марчелле предстояло ехать в Италию, так как, возможно, в Милане она получит заказ, и я проводил ее на вокзал, потому что она ехала поездом (боялась самолета). Мы несколько раз говорили по телефону, и, вернувшись в Париж, она явилась прямо ко мне домой, а не в маленькую гостиницу в Латинском квартале, где обитала до сих пор. В руках она держала большую сумку, там лежали все ее пожитки: брюки, блузки, свитера, мятые куртки – и баул с книгами, журналами, эскизами костюмов и макетами декораций.
Марчелла так быстро вошла в мою жизнь, что я даже не успел поразмыслить как следует, не опрометчиво ли поступаю. Наверное, разумнее было бы обождать немного, лучше узнать друг друга, посмотреть, как сложатся наши отношения. В конце концов, она еще совсем девчонка, и я гожусь ей в отцы. Но отношения наши сложились отлично благодаря ее умению приспосабливаться, невзыскательности, готовности с улыбкой встретить любые неприятности. Я бы не рискнул сказать, что влюблен, во всяком случае, совсем не так я любил скверную девчонку, но мне было хорошо рядом с Марчеллой, я был признателен ей за то, что она живет со мной и даже питает ко мне нежные чувства. Рядом с ней я становился моложе, она помогала мне похоронить прошлое.
Время от времени Марчелла получала заказы и оформляла спектакли в театрах нашего района, которые, как правило, субсидировались местными властями. Тогда она с такой безрассудной самоотдачей погружалась в работу, что забывала о моем существовании. А я теперь все с большим трудом доставал себе переводы. Я уже не брался за синхрон, потому что потерял былую уверенность в своих силах. К тому же, по всей видимости, среди коллег пополз слушок о моих недугах, поэтому и число заказов на письменные переводы заметно поубавилось. Мне как будто перестали доверять. А на те, что я все-таки добывал – после долгих хождений и просьб, – тратил слишком много времени, потому что, посидев за столом час-полтора, чувствовал головокружение и головную боль. В первые месяцы нашей с Марчеллой совместной жизни мои доходы упали почти до нулевой отметки, а ведь предстояло еще выплачивать проценты по ипотеке и займы.
Служащий из «Сосьете женераль», которому я обрисовал ситуацию, посоветовал мне продать квартиру. Это единственный выход. Цена на нее значительно выросла: я могу получить хорошие деньги и, расплатившись со всеми долгами, буду располагать определенной суммой, которая, если распорядиться ею с умом, позволит нам какое-то время жить спокойно. Я посоветовался с Марчеллой, и она тоже сказала, что лучше всего квартиру продать. Тогда можно будет выбросить из головы мысли о ежемесячных взносах, лишавшие меня сна. «Не думай о будущем, caro. Скоро я начну хорошо зарабатывать. А если мы окажемся совсем уж на мели, поедем в Рим, к моим родителям. Поселимся в мансарде, где девчонкой я устраивала сеансы магии для своих приятелей и где до сих пор хранятся всякие хитрые штуковины. Ты прекрасно поладишь с моим отцом, он ведь почти что твой ровесник». Да, отличные перспективы, Рикардито!
