Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)
В конце концов, инфантильность — маска, которая нужна, чтобы спрятать свои страхи, языком жестов попросить о любви и снисхождении. И как литературный прием она манит хоть какой-то надеждой построить гармоничный, пригодный для жизни художественный мир.
1 Так оно понимается, например, в статье Артема Скворцова “Кокон инфанта” (“Арион”, 2005, № 4).
2 “Знамя”, 2005, № 1, стр. 6.
3 “Нева”, 2004, № 12.
4 “Дружба народов”, 2006, № 2.
5 “Esquire”, 2006, май, стр. 66.
6 Смирнова А., Толстая Т. Кухня “Школы злословия”. М., “Кухня”, 2004, стр. 187.
7 “Синтаксис”, 1990, № 29, стр. 3 — 4.
Книга и ее заместители, или Этюд о пользе глаз для слуха
Вежлян Евгения — литературный критик, поэт, журналист. Окончила Московский государственный педагогический институт им. Ленина и аспирантуру историко-филологического факультета РГГУ. Публиковалась в журналах “Соло”, “Новое литературное обозрение”, “Арион” и др. С 2006 года постоянный автор “Нового мира”.
В работе “Галактика Гутенберга” Маршалл Мак-Люэн показывает, что именно печатная книга была тем средством массовой коммуникации, которое, окончательно закрепив вызванный в свое время возникновением фонетического письма эффект “расширения чувств” и установления нового соотношения между ними, привело европейскую культуру к системным изменениям. А эти изменения — уже в двадцатом веке (книга была написана в 1964 году) — парадоксальным образом способствовали возникновению информационных технологий, определивших, по мнению автора, характер новой “эры электричества”, долженствующей превратить мир в “глобальную деревню”, как бы возвращая его на новом витке развития в “дописьменное”, “примитивное” состояние. Лиотар назвал бы такое состояние “постмодернистским”, так как описанное Мак-Люэном в качестве “эры Гутенберга” есть не что иное, как одна из граней пресловутой “модернизации”. Но постмодернизм, сам будучи проектом, своего рода “антиутопической утопией”, привел к некоторому “кризису будущего”: в образовавшейся как его следствие ризоматической культурной модели каждое частное настолько равно себе, что ни под какую общую схему не подпадает, а просто “соседствует” и “присутствует” в расслоенном культурном пространстве. Через сорок лет после выхода нашумевшей работы и при вроде бы наступившей глобализации судьба печатной книги все еще не решена, хотя другие формы бытования словесного текста становятся все более и более активны. Должна ли такая ситуация вызывать опасения (надежды)? Конкурентны ли эти формы друг другу и действительно ли все это каким-то образом определяет культурную типологию?
То есть, проще говоря, не настанет ли момент, когда печатная книга уйдет из нашей повседневности, как пишущая машинка, проигрыватель виниловых пластинок и другие отмененные технологиями предметы, уступив место более комфортным и компактным носителям? Словесный текст вполне хорошо чувствует себя на экране (где по большей части сегодня и создается). Лишенный физических параметров (пространственного объема, веса), он обретает тиражируемость и подвижность и более не нуждается в посредниках. Автор волен публиковать его, вывешивая в Интернете или рассылая по электронной почте, бесконечно трансформировать, обходясь без неудобных черновиков, читатель — скачивать на мобильное устройство, размещая в кармане целую библиотеку. Впрочем, эта ситуация неоднократно обсуждалась прежде всего как существенно трансформирующая понятие авторского права… Более того, видимо, и она все же требует известной специализации, о чем говорит возникновение мобильных издательств, выпускающих тексты в цифровом виде. Другой возможный “конкурент” традиционной книги устраняет не только “тело книги”, но и “тело текста” как таковое, замещая его звучащим голосом, этот текст воспроизводящим. Речь идет о так называемых аудиокнигах. Используя те же носители, они задают книге иной, неконвертируемый, модус существования и относятся к традиционной книге иначе, чем электронный вариант.
По Мак-Люэну, именно они должны сбросить печатную книгу с парохода современности, поскольку активизируют свойственное традиционным культурам (и отчасти допечатной культуре) “слуховое” начало, на фоне которого в догутенбергову эпоху и само чтение как процесс имело несколько иной характер, чем тот, к которому мы привыкли.
Цивилизованный человек живет в визуальном мире, а представитель бесписьменных обществ — в мире звука. Именно звуки — динамические знаки того сложного изменяющегося пространства, частью которого является сам человек. В том же пространстве располагается и слово, непременно звучащее, непременно непосредственно “обращенное к” и тем определяющее первобытный синкретизм слова-мысли-действия, свойственный мифомышлению. Именно письменность изымает слово из синкретических связей мира и превращает в визуальный объект. Видимое слово статично и абстрактно, выведено из непосредственной коммуникации и ни к кому не обращено. Оно изолирует мышление от действия, вычленяет индивидуальное сознание и вообще приводит к развитию спецификации и способности абстрагирования. В мышлении человека возникает новая пространственно-временная конфигурация, основанная не на одновременности, а на линейности и последовательности (логика глаза: один объект в пространстве не может располагаться одновременно в двух точках, в то время как звуки — всегда во взаимодействии, в наложении друг на друга). Однако в качестве абсолютной доминанты это “визуальное” мышление закрепилось только в эпоху печатного слова. Мак-Люэн показывает, что на протяжении всей рукописной эпохи сознание человека остается раздвоенным, а чтение, письмо и бытование текста — связанными с произнесением вслух. Естественно, этот “дуализм” влиял и на структуру текста — тот писался с расчетом на слышание/произнесение, а не на чтение глазами.
Отсюда вроде бы и следует, что аудиокниги, будучи обращены к слуховому восприятию, апеллируют к альтернативному способу мышления, по самой своей природе вытесняющему свойственный “эре Гутенберга” визуализм. Однако это и так, и не так.
Сама форма книги (сшитые в тетрадь листы) многое определила в характере процесса чтения. Чтение сопряжено с уединением. Читатель выключен из быта и внешне абсолютно статичен. Он как бы вне обычного хронологического времени, структурирующего повседневность. Подвижен лишь скользящий по пространству страницы взгляд. При этом чтение, взятое как бы в абсолютном воплощении, — именно перемещение в пространстве, фиксация рядоположенного и заполнение промежутков. То есть процесс, лишенный необратимой линейности и тем облегчающий работу памяти. Мы можем вернуться к уже прочитанному, пропустить само собой разумеющееся, зафиксировать ключевые слова, заглянуть в конец текста. Наконец, поставить на пространстве листа свою “вешку”, отметив галочкой и подчеркнув в нем нечто, сделав его в еще большей степени своим, телесным. Нелинейность чтения, думается, отражает замкнутость, присущую процессу понимания, возвращающееся или забегающее вперед движение наших глаз — овнешнение, телесное воплощение выявляемых нами неявных смысловых связей (скажем, временнбой последовательности в большом нарративе). Наиболее наглядно это проявляется при конспектировании или при фиксации — для дальнейшей работы — большого текста, хранящегося, скажем, в архиве. А речь здесь идет именно о больших текстовых пространствах, ибо в ситуации соприсутствия книги и иных носителей и форм письменного текста его величина оказывается значимым фактором, структурирующим восприятие.
Общеизвестно и неоднократно обсуждалось среди пользователей Сети, что оптимально понимается и читается текст, целиком умещающийся на экране, не требующий прокрутки. Именно таковы ныне популярные блоги. Слишком длинный блог, как правило, не прочитывается и не комментируется, слишком короткий — часто близок к разговорному высказыванию, “внелитературен”. Большой текстовый массив, размещенный на экране компьютера или мобильного устройства, вызывает у многих пользователей раздражение и ощущение дискомфорта. Сплошь и рядом слышишь: “Я привык к бумаге. У тебя нет распечатки?”
Неудивительно. Ведь пространство, с которым читатель вынужден иметь дело, радикально отлично от “бумажного”. Оно изолировано от читателя, однородно и не поддается никаким зрительным “манипуляциям” и “уловкам”, поскольку не пролистывается, а прокручивается. И следовательно, линейно. Возвратное движение внутри текста затруднено и сопряжено с некоторым телесным усилием — прокруткой, требующей даже при беглом просмотре определенного времени. Вместо соположенности печатной книги электронная дает неустранимую последовательность. Такая книга продолжает быть визуальным объектом для индивидуального пользователя, но развертывается перед ним во времени, как свиток, приближаясь к аудиальному объекту по способу декодирования. Потому она меньше поддается “присвоению” (негде оставить “отметки резкие ногтей”) и ощущается как некая идея, как не воплощенный в реальность объект, нуждающийся в “настоящей” публикации.
