Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Но это же все было так невинно! — пытался настаивать Ален.
Нет, даже Рабю вряд ли поймет, что он хочет сказать. Во всяком случае, Ален уже не был уверен, что это так ясно и просто.
— Когда вы там были в последний раз?
— Двадцать третьего декабря. С тех пор прошел почти год.
— Ваша жена знала об этих отношениях?
— Нет.
— Она ревнива?
— Если мне случалось переспать с какой-нибудь бабенкой, Мур-Мур никогда не упрекала меня.
— Вы рассказывали ей о ваших встречах с другими женщинами?
— Иногда. В минуту откровенности.
— Она не подозревала о вашей связи со свояченицей?
— Насколько мне известно — нет.
— Вы не думаете, что тут может быть замешан другой мужчина?
Разговор грозил принять тот же оборот, что и вчера ночью во время объяснения с зятем.
— Мне ничего не остается, как согласиться с вашим предположением.
— Я спрашиваю о другом: имеются ли у вас лично какие-либо подозрения на этот счет?
— Нет, никаких.
— Вы много времени проводили в обществе жены?
— Утром я уходил раньше нее. Когда ей, например, надо было написать статью. Обычно она это делала дома. Иной раз она задерживалась, чтобы поговорить по телефону с сыном, он у вас живет на нашей вилле «Монахиня».
— Сколько лет ему?
— Пять.
— Это хорошо. Хорошо, а может, и плохо. Смотря по обстоятельствам. Продолжайте.
— Около одиннадцати она — почти ежедневно — звонила мне в редакцию и спрашивала, где я обедаю. А затем мы, как правило, встречались в ресторане.
— Продолжайте.
Рабю отодвинул тарелку, раскурил трубку.
— Из ресторана она чаще всего отправлялась брать интервью. Ее специальностью были беседы с заезжими знаменитостями. Длинные, обстоятельные. Собственно, даже не интервью, а нередко настоящие очерки, печатавшиеся с продолжением. Затем она снова звонила или присоединялась ко мне в нашем любимом баре «Колокольчик», на улице Мариньян. Мы там собирались в восьмом часу своей компанией — человек десять-двенадцать.
— И ужинали — тоже в компании?
— По большей части, да.
— Домой возвращались поздно?
— По правде сказать, раньше часу ночи почти никогда не удавалось. Часа в два-три.
— Картина ясная, жили на холостую ногу. А присяжные, как бы они ни беспутничали, ведут все-таки семейный образ жизни. Ужин в кругу семьи, да еще с непременной суповой миской на столе, — одно упоминание об этом, и они приходят в умиление, размякают.
— Мы супа не едим, — холодно отозвался Ален.
— Завтра вашу жену переведут в тюрьму Птит-Рокетт. Я ее там навещу. Вы тоже можете попросить разрешения на свидание, но я сомневаюсь, чтобы вам его дали на данном этапе следствия.
— А что газеты?
— Вы не читали? Пока что комментарии довольно сдержанные. Вы в Париже на виду, поэтому коллеги ваши слишком далеко заходить не решаются. Тем более что и жена у вас — журналистка.
Они посидели еще минут десять, потом пересекли внутренний двор и взошли на крыльцо. В коридоре следственного отдела у дверей с номерными табличками дожидались арестанты в наручниках. Каждого охраняли двое полицейских. Перед дверью в глубине коридора толпились фоторепортеры и газетчики.
Рабю передернул плечами:
— Этого следовало ожидать.
— Вчера они нагрянули ко мне домой.
— Знаю. Я видел фото в газетах.
Вспышки «блицев». Толкотня. Адвокат властно постучал и открыл дверь, пропуская Алена вперед.
— Прошу прощения, мой дорогой. Я не хотел, чтобы встреча месье Пуато с женой произошла перед дверьми вашего кабинета, на глазах у репортеров. Но, кажется, мы пришли слишком рано.
— На три минуты.
Следователь поднялся с места и предложил им сесть. Судебный секретарь, расположившийся в конце стола, никак не реагировал на их появление.
Ален разглядывал следователя. Светловолосый, спортивного вида, спокойный, в отлично сшитом сером костюме. Длинные, узкие кисти рук, на одном из пальцев — перстень с печаткой.
— Вы ознакомили месье Пуато с ходом дела?
— Мы сейчас завтракали у нас в буфете.
— Прошу извинить меня, месье Пуато, за то, что вызвал вас на очную ставку, которая может быть вам неприятной, но я вынужден это сделать.
Ален с удивлением почувствовал, что горло его словно сжала чья-то рука.
— Я буду рад увидеть свою жену, — произнес он внезапно охрипшим голосом. Только теперь он вдруг осознал, какая непроходимая пропасть легла между ним и ею. Ему показалось, что с тех пор, как они расстались, прошла вечность. Он с трудом мог восстановить в памяти ее черты.
А между тем лишь немногим более суток отделяло его от вчерашнего утра. Мадам Мартен тронула его за плечо, и он проснулся. Потом в гостиной выпил кофе с двумя рогаликами и перелистал газеты. Шапки на первых страницах сообщали о буре над Ла-Маншем: затонуло рыболовное судно, в Бретани вода прорвала плотину, в нескольких городах на побережье затоплены подвалы домов.
Одевшись, как и в любое другое утро, он подошел к кровати и склонился над женой — она лежала такая теплая, разогретая сном. Ресницы ее дрогнули, она открыла глаза.
«Я пошел. Ты позвонишь?»
«Сегодня не смогу, я же тебе еще вечером сказала. У меня встреча в отеле «Крийон», там я и пообедаю».
«Тогда — до вечера?»
«До вечера».
Он с улыбкой потрепал ее по волосам. А она улыбнулась в ответ? Сколько он теперь ни старался, он не мог этого припомнить.
— Курите.
— Спасибо.
Он машинально взял сигарету. Совместное ожидание вызвало чувство неловкости, а завести какой-нибудь ничего не значащий разговор казалось немыслимым.
К счастью, раздался стук в дверь. Они встали — все трое. Только секретарь, как пришитый, сидел на своем стуле. Мур-Мур вошла в сопровождении двух полицейских. Они захлопнули дверь под носом у фоторепортеров и затем сняли с нее наручники.
— Подождите арестованную в коридоре.
Их разделяло расстояние всего в каких-нибудь два метра.
Она была в своем блекло-зеленом костюме с блузкой ручной вышивки и в элегантной шапочке из того же материала, что и костюм, красиво оттенявшей темно-каштановые волосы.
— Садитесь, пожалуйста.
Она взглянула сначала на следователя, потом на адвоката. Наконец взгляд ее остановился на муже.
Алену показалось, что в глазах жены быстро-быстро, сменяя друг друга, промелькнули тени разноречивых чувств: сначала удивление — возможно, потому, что лицо Алена поразило ее непривычной оцепенелостью, неподвижно застывшими зрачками глаз; потом чуть приметная искорка иронии — да, да, иронии, он не мог ошибиться, — потом какой-то проблеск теплоты или дружеского сочувствия.
— Прости, что я навлекла на тебя столько неприятностей, — тихо проговорила она, берясь за спинку стула.
Ален стоял точно окаменелый. Он не нашелся, что ей ответить, и молча сел. Их разделял лишь мэтр Рабю, слегка отодвинувшийся со своим стулом назад.
Следователь был явно сбит с толку словами Мур-Мур и тянул время, пытаясь собраться с мыслями.
— Могу ли я истолковать ваши слова, мадам, в том смысле, что все случившееся на Университетской улице не имеет никакого отношения к вашему мужу?
Рабю даже заерзал на стуле — он боялся того, что может сейчас услышать.
— Мне нечего прибавить к моим прежним показаниям.
— Вы любите вашего мужа?
— Вероятно.
Она не взглянула на него, только повела глазами по сторонам, словно искала сигарету. Трое мужчин вокруг нее курили. Бените, проявив догадливость, протянул ей свою пачку.
— Вы его ревновали?
— Не знаю.
— А ваш муж не состоял в любовной связи с вашей сестрой?
Она повернулась к Алену — в первый раз — и непринужденно проговорила:
— Я думаю, что он мог бы дать на этот вопрос более исчерпывающий ответ, чем я.
— Вопрос обращен к вам.
— Мне нечего вам сказать.
— Когда вам впервые пришла мысль убить сестру?
— Трудно сказать.
— Раньше, чем вчера утром? Хочу вам напомнить, что, уходя из дому, вы взяли из столика вашего мужа лежавший в выдвижном ящике пистолет.
— Да, взяла.
— С какой целью?
— Мне нечего вам сказать.
— Вы решили держаться той же тактики, что и утром?
— Я буду держаться ее все время.
— Вы опасаетесь, что ваши показания кому-то повредят?
Она только пожала плечами.
— Вы щадите вашего мужа?
Снова те же сухие слова:
— Мне нечего вам сказать.
— Вы раскаиваетесь в содеянном?
— Не знаю.
— Вы бы и теперь поступили так же?
— Смотря по обстоятельствам.
— Что вы имеете в виду?
— Так… ничего.
— Я думаю, мэтр, было бы неплохо, если бы вы поговорили с вашей подзащитной. Возможно, ваши советы пошли бы ей на пользу.
