Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр, виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании.
А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в часы, свободные от допросов?
В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.
— Алло! Я слушаю…
— Соединяю вас с мэтром Рабю.
— Алло! Алло! Это Рабю?
— Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что вам о нем сказать… Довольно молод, лет тридцать пять — тридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать часов он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.
— Значит, полиция передает ее судебным властям?
— Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.
— А меня допрашивать будут?
— Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить?
— В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите телефонистке, она мне передаст.
Какие у него еще дела? Ах да.
— Сколько я вам должен, мадам Мартен?
Она достала из кармана передника листок бумаги. На нем были написаны карандашом цифры. В общей сложности ей причитается сто пятьдесят три франка. Он вынул из бумажника две стофранковые ассигнации. О том, чтобы вернуть сдачу, она и не заикнулась.
— Ключ оставите у привратницы.
— Если вы никого не сможете найти…
— Спасибо. Я обойдусь.
Лифт он вызывать не стал — спустился пешком. Лестница была широкая, просторная — и зачем только изуродовали ее этими витражами, они придают ей такой старомодный, претенциозный вид. На каждую площадку выходила всего лишь одна квартира. На третьем жили богачи латиноамериканцы, семья с четырьмя детьми, «роллс-ройсом» и шофером. Хозяин квартиры в свое время получил образование во Франции, а затем стал у себя на родине главой государства, он стоял у власти в течение многих лет, но был свергнут в результате военного переворота.
На втором этаже помещалось правление акционерного общества по добыче нефти. На первом — консульство.
Привратницкая была роскошная — настоящий салон, привратница, мадам Жанна, — весьма почтенного вида дама, муж ее служил в каком-то министерстве.
Сегодня она прятала от него глаза, еще не решила, как с ним держаться.
— Мне так жаль вашу жену, — пробормотала она наконец.
— Да…
— Один господь знает, когда она теперь снова будет дома.
— Надеюсь, что это произойдет в самом ближайшем будущем.
Он ненавидел фальшь сочувственных слов, но сейчас уже начинал привыкать.
— Скажите, пожалуйста, мадам Жанна, не знаете ли вы какой-нибудь женщины, которая согласилась бы обслуживать меня?
— Разве мадам Мартен от вас уходит?
— Да, только что отказалась.
— Вообще-то ее можно понять, хотя сама я, наверно, так бы не сделала. Люди иной раз поступают необдуманно. Особенно мужчины, вы согласны?
Он не стал возражать. Но она будет считать, что во всем виноват только он. Стоит ли зря тратить время на разубеждения?
Есть у меня тут на примете молодая женщина. Она ищет работу. Постараюсь увидеть ее сегодня. Вам ведь только на утренние часы, да?
— Как ей будет удобно.
— А с оплатой?..
— Сколько скажет, столько и буду платить.
Дождь лил по-прежнему. Над головами прохожих покачивались раскрытые зонтики. Решетка парка Монсо в конце улицы казалась чернее обычного, позолота на ее остриях потускнела.
Идя машинально к своей малолитражке, он вдруг вспомнил про машину Мур-Мур. Где она ее оставила? Неужели автомобиль все еще стоит на Университетской улице у дома Бланше?
Он не мог бы объяснить почему, но ему стало неприятно при мысли, что машина жены брошена без присмотра под открытым небом. Он повернул на Левый берег и направился к Университетской. В пятидесяти метрах от особняка, где во втором этаже жила со своим мужем Адриена, стояла, блестя под дождем, машина Мур-Мур. Перед решеткой дома темнели две-три кучки любопытных. Вероятно, были среди них и журналисты.
Несколько минут спустя он остановил машину на улице Мариньян и нырнул в подъезд здания, где помещалась редакция его журнала. Когда-то она занимала один только верхний этаж, но мало-помалу отделы ее расползлись по всему дому. На первом этаже размещались приемные, бухгалтерия, кассы. Он вошел в лифт, поднялся на четвертый этаж и зашагал по коридорам. Из открытых дверей вырывались пулеметные очереди пишущих машинок.
Первоначально дом предназначался под квартиры. Но впоследствии, при переделке жилых комнат в служебные помещения, одни перегородки снимались, другие ставились заново. Образовался целый лабиринт коридоров, переходов со ступеньками, тупичков.
Проходя мимо открытых дверей, Ален приветливо помахивал рукой, здороваясь с людьми, работавшими в отделах. Наконец он дошел до своего кабинета, где сегодня его заменял Малецкий.
Он и с ним поздоровался, приветственно помахав рукой, и тут же снял телефонную трубку.
— Соедините-ка меня с гаражом, крольчишка. Да, да, на улице Курсель. Линия занята? Ну соедините меня, как только освободится.
На столе, как всегда, ждала горка писем. Он вскрыл один конверт, другой, третий, но смысл написанного не доходил до него.
— Алло! Да, да. Алло! Гараж на улице Курсель? Это Бенуа?.. Говорит Пуато… Да. Спасибо, старина. На Университетской осталась машина моей жены… Нет, чуть подальше, за министерством… Ключ?.. Не знаю. Скажите механику, чтобы захватил с собой необходимые инструменты… Да, пусть отвезет ее к вам в гараж. Оставьте ее у себя… Да, да… Помыть? Если хотите.
Малецкий смотрел на него с любопытством. Отныне он постоянно будет ловить на себе чьи-то любопытные взгляды — что бы он ни сказал и ни сделал. Как на это реагировать? Как вообще вести себя человеку, попавшему в его положение?
На первой странице газеты, лежавшей на его рабочем столе, он увидел свою фотографию: он стоит со стаканом виски в руке, волосы в беспорядке.
Со стаканом? Это уже похоже на подножку. Не слишком-то они с ним по-джентльменски.
Он заставил себя проболтаться в редакции довольно долго, пожимал чьи-то руки, бросал обычное свое «Привет, старикан».
Внешне он держался гораздо лучше их: они терялись, не зная, как с ним говорить, как на него смотреть. Он поднялся на самый верх, в бывшие мансарды, переоборудованные в большой макетный зал. Один из фотографов, Жюльен Бур, и метранпаж Аньяр колдовали над клише.
— Привет, ребята.
Он взял стопку фотографий и раскинул их перед собой на столе. Это были в большинстве обнаженные женщины, но снятые в той особой манере, которую изобрел журнал «Ты». Голые и полуголые красавицы смотрелись целомудренными скромницами.
В них должен видеть свое отражение каждый человек, — внушал когда-то Ален своим первым сотрудникам.
Так же, как каждый человек должен узнавать себя в рассказах, заметках, статьях, помещаемых журналом. Это были истории, выхваченные из повседневной жизни. Будничные драмы, знакомые тысячам и тысячам людей. С первой рекламной афиши журнала, расклеенной несколько лет назад на стенах парижских домов, в прохожих утыкался энергичный указательный палец. «Ты!» — взывал он повелительно.
Перед этим метровым «Ты!» не в силах был устоять ни один человек.
«О чем я вам толкую, кролики? Вот о чем. Мы издаем журнал не для всех, а для каждого, для каждого в отдельности. Каждый должен чувствовать, что мы обращаемся лично к нему и ни к кому другому. Понимаете?»
Ты… У тебя дома… Вместе с тобой… В тебе самом…
Он снова спустился к себе. Не успел он открыть дверь кабинета, как Малецкий протянул ему телефонную трубку.
— Рабю… — шепнул главный редактор.
— Алло! Есть новости? Дала она какие-нибудь показания?
— Нет. Отсюда мне говорить неудобно. Приезжайте в половине первого во Дворец правосудия, я буду ждать вас в буфете, позавтракаем вместе. Следователь поручил мне передать вам, что он вызывает вас в два часа дня на очную ставку.
— Очную ставку с женой?
— Разумеется, — ответил Рабю, и в трубке послышались гудки.
Адвокат говорил с ним как-то сухо, словно был чем-то недоволен.
— Я не знаю, смогу ли вернуться во второй половине дня. В общем, выпуском следующего номера я заниматься не буду.
Он медленно спускался по лестнице. А сколько лет его спрашивали:
«Куда это ты бежишь?»
Он всегда торопился, всегда куда-то мчался, вся жизнь была одним стремительным бегом.
