Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
В его памяти возник похожий на тоннель длинный коридор, в конце которого он вручил полицейскому чемодан для Мур-Мур. Она тоже, должно быть, уже встала. Их, наверно, будят очень рано, часов в шесть?
— Ваш кофе на столе.
— Спасибо.
Он сел за стол прямо в купальном халате и, решившись наконец взять газеты, прочитал на первой странице:
Молодая журналистка — убийца своей сестры
А пониже более мелким шрифтом было напечатано:
Драма на почве ревности?
Тут же была помещена плохая фотография Мур-Мур: прикрыв лицо руками, его жена пересекает двор сыскной полиции.
У Алена не хватило мужества ни прочитать репортаж, ни просмотреть другие утренние газеты. Он не выспался. По утрам он всегда сразу ехал на улицу Мариньян, чтобы прийти в редакцию одним из первых и просмотреть почту.
Сегодня ехать на улицу Мариньян не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он подумал, не лечь ли ему и не поспать ли еще немного. Несмотря на враждебность мадам Мартен, ее присутствие действовало на него успокаивающе.
Он, кажется, что-то забыл? Ален знал, что день предстоит тяжелый, предельно загруженный, но не в силах был стряхнуть с себя оцепенение. В голове был сплошной туман.
Ах да! Вспомнил! Адвокат! Лучше других он знал адвоката, который занимался делами его еженедельника. Он же консультировал Алена, когда тот начал выпускать пластинки. Звали его Эльбиг — Виктор Эльбиг. Кто он по национальности, определить было трудно. Говорил он с акцентом, который можно, было принять в такой же мере за чешский, как и за венгерский или польский.
Занятный человечек маленького роста, неопределенного возраста, толстенький, сияющий, в огромных, похожих на лупы очках, с ярко-рыжими волосами.
Жил он одиноко в квартире на Школьной улице, среди невероятного беспорядка, что не мешало ему быть одним из известнейших адвокатов по гражданским делам.
— Алло! Виктор? Я тебя не разбудил?
— Что ты! Разве ты забыл, что мой день начинается с шести утра? Я уже знаю, о чем ты меня сейчас попросишь.
— Ты видел газеты?
— Во всяком случае, я достаточно осведомлен, чтобы посоветовать тебе обратиться к Рабю.
Филипп Рабю был адвокатом, успешно выступавшим в самых нашумевших процессах последних двадцати лет.
— Тебе не кажется, что тем самым ты заранее признаешь дело трудным?
— Но ведь твоя жена убила свою сестру, так?
— Да.
— Она этого не отрицает?
— Она созналась.
— Как она мотивирует свой поступок?
— Никак.
— Это уже лучше.
— Почему?
— Потому что Рабю продиктует ей линию поведения. А как это отзовется на тебе?
— Что ты имеешь в виду?
— Быть может, читателям твоего еженедельника не очень придется по душе роль, которую ты в этом деле играл.
— Никакой роли я не играл.
— Это правда?
— Я думаю, что правда. Вот уже скоро год, как я не прикасался к ее сестре.
— Тогда звони Рабю. Ты с ним знаком?
— Довольно хорошо.
— Желаю удачи!
Филипп Рабю живет на бульваре Сен-Жермен. Ален часто встречался с ним на премьерах, ужинах и коктейлях. Итак, номер его телефона.
Четкий, даже резкий женский голос:
— Кабинет адвоката Рабю.
— Говорит Ален Пуато.
— Подождите, пожалуйста, минутку. Я сейчас посмотрю.
Он терпеливо ждал. Квартира на бульваре Сен — Жермен была огромной. Однажды он по какому-то торжественному случаю попал туда на прием. Видимо, адвокат сегодня еще не заходил к себе в кабинет.
— Рабю слушает. Я в общем-то ждал вашего звонка.
— Я сразу подумал о вас, чуть было даже не позвонил вчера вечером, но не осмелился вас побеспокоить.
— Я выступал вчера с защитой в Бордо и вернулся очень поздно. Ваше дело представляется мне не слишком сложным. Я только удивлен, каким образом мог такой человек, как вы, влипнуть в подобную историю. Она наделает шуму, и тут уж ничего не попишешь. Вы не знаете, дала ваша жена уже какие-нибудь показания?
— Судя по словам комиссара Руманя, она только призналась в убийстве, но на другие вопросы отвечать отказалась.
— Для начала неплохо. А муж?
— Вы его знаете?
— Я с ним встречался.
— Бланше утверждает, что для него это полная неожиданность. Он провел часть минувшей ночи у меня.
— Он питает к вам неприязнь?
— Если и питал, то забыл об этом. Бланше сам не знает, на каком он свете. Я тоже.
— В таком деле, старина, нелегко будет затушевать неблаговидность вашей роли.
— Но ведь не из-за меня же это произошло.
— Разве вы не были любовником вашей свояченицы?
— Последнее время уже не был.
— С каких пор?
— Около года.
— Вы рассказали эту историю комиссару?
— Рассказал.
— И он поверил?
— Но это же правда.
— Правда или нет, но публику это будет шокировать.
— Но ведь речь идет не обо мне, а о моей жене. Сегодня ее снова будут допрашивать.
— Конечно…
— Я хотел бы, чтобы вы согласились ее повидать.
— Я завален делами, но вам я отказать не могу. Кто из следователей ведет дело?
— Не знаю.
— Вы говорите из дому?
— Да.
— Не уходите, пока я вам не позвоню. Постараюсь разузнать подробности во Дворце правосудия.
Ален набрал номер телефона редакции:
— Это вы, Мод?
Одна из телефонисток, с которой он любил иногда уединиться на часок.
— Как вы себя чувствуете, патрон?
— Сами понимаете как, крольчишка. Борис уже пришел?
— Просматривает почту. Соединяю.
— Алло! Борис?
— Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в редакцию, и занялся почтой…
Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным редактором. Жил он в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с женой и четырьмя или пятью детьми. Борис был одним из немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании с Аленом и его приятелями, а сразу после работы уезжал домой.
— Журнал вышел?
— Уже поступил в продажу.
— Телефоны пока молчат?
— Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне прорвался.
— Чего им надо?
— Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это.
— Что именно?
— Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты.
— Ничего похожего я репортерам не говорил.
— Да. Но это не мешает им строить догадки.
— Что вы им отвечаете?
— Что расследование только началось и пока ничего не известно.
— Как будет со следующим номером? — спросил Ален, выдавая этим вопросом свою растерянность.
— Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так: никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как намечали.
— Да, ты, конечно, прав.
— Тебя здорово выбило из колеи?
— Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня. Сидеть здесь в одиночестве — выше сил.
Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать. Вчера вечером ему казалось, что день будет плотно заполнен и не останется ни минуты о чем-нибудь подумать. И вот он торчит в своей застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале.
У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко навещал мать и отца.
Он уже направился было к двери, но спохватился, что ему должен звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не волновало то, что мадам Мартен слышит все его разговоры. Отныне у него нет секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь.
— Алло! Мама? Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома… Нет. Мадам Мартен еще здесь. Она только что потребовала расчет… Почему? А ты не читала газеты? А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете?
Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми часов утра до восьми вечера, а то и позже.
Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами. От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что больные стыдились показывать перед ним свой страх.
— Что, что? А… Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу. Целую, мама. Передай привет отцу.
Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как это у такого чудовища могут быть отец и мать.
Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр, виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании.
