Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)
Для многих памятных сцен такого рода, поставленных в последние полтора десятилетия нашего бесконечного эпического кино, звуковую дорожку написали «Битлз». «Если мне помогут друзья»[236] играла, когда Фрэнк Доббз, Хулихан и Бадди одной ужасной ночкой помогали мне не расклеиться на окисленные атомы. В те полгода, что я пробыл на закраинах калифорнийской пенитенциарной системы, пластинка «Битлз» служила мне мантрой, литанией и благополучно провела меня сквозь Пургаторий Повязанных. «Лишь любовь нужна»[237] – вот какая пластинка. Я так часто ее слушал, что сосчитал, сколько раз в миксе повторяется слово «любовь». Сто двадцать восемь, если память не изменяет.
И теперь, обмахивая взглядом эти три косматые руны Рождества в Восьмидесятых, я невольно читаю их под аккомпанемент музыкального учения нашего гуру Леннона.
Урок Билла Библейского и ему подобных прост, как полено. Я уже понял: бомжу да не дашь спуску. Для этих бездонных призраков внимание – что кокс: чем больше получат, тем больше захотят.
Откровение Джона Фаната тоже на первый взгляд ясно как апельсин: не забывай Волшебное Лето Любви в Промозглую Рейгановскую Зиму. По-моему, даже Джон Англ согласился бы с такой трактовкой.
Урок, однако, осложняется тем, что в его кильватере на берег выбросилось третье явление.
Последний гость для меня загадка по сей день. Я знал, как поступить с Библейским Биллом. Я знаю теперь, как надо было поступить с Джоном Фанатом. Но до сих пор я не понимаю, что делать с третьим фантазмом, с Призраком, я боюсь, Грядущего Рождества, и не одного, – с Патриком Швалью.
Он шаркал по дороге вдоль моего пастбища: в армейской робе и куртке, на плече – сумка цвета хаки. Я двигался в город – прикупить кой-какой проволоки и обменять видеокассету. Увидел его и понял: нет такого места на земле, куда он может направляться, кроме моего дома. Я остановил «мерк» и открутил окно.
– Мистер Дебри? – спросил он.
– Залазь, – сказал я.
Он кинул сумку на заднее сиденье и забрался на пассажирское, испустив при этом горестный вздох.
– Блядский боженька, холодно-то как. Думал, не доберусь. Меня Патрик зовут.
– Привет, Пат. Издалека?
– Из самого штата Нью-Йорк на автобусе, блядь, «Трейл-уэйз». Все им заплатил до последнего никеля. Но вот ведь блядь. Линять-то надо было. Это их Восточное побережье – блин, им бы только тебя выебать или высосать досуха. Я совсем пересох, мистер Дебри. Ни гроша, жрать охота, и три дня не спал из-за сумаха этого ебаного.
Ему всего пару-тройку лет как разрешено голосовать; взгляд мягкий, немигающий, а на подбородке – серая плесень первой бороды. Пол-лица справа замазано белым лосьоном.
– Где ж ты сумах нашел?
– Да по лесу бежал от суки этой злобной, в Юте, что ли, или в Айдахо. – Он выудил сигарету из новой пачки «Кэмела» и сунул в распухшие губы. – Решила, будто я пикап ее блядский обчистить хочу.
– Хотел?
Он даже плечами не пожал.
– Слышь, да я был до смерти удолбан после автобуса этого ебаного. Как там спать-то, если он то заводится, то по тормозам. Алкаши с бомжами, может, умеют, а я вот нет.
Я так и не тронулся с места. Я понятия не имел, как с ним поступить. С ним рядом и сидеть-то было неприятно – он вонял аптекой, никотином, и прокисшим неизлитым адреналином, и злостью, – и неприятно было пускать его в дом.
– Я приехал с вами повидаться, мистер Дебри, – сказал он, не глядя на меня. Стукнутый какой-то. «Кэмел» так и свисал изо рта.
– Это еще на кой леший? Ты же меня не знаешь.
– Я слыхал, вы людям помогаете. Я, мистер Дебри, выебан и высушен вампирами этими. Вы должны мне помочь.
Я тронулся прочь от фермы.
– Я не читал «Порою над кукушкиным гнездом»[238], но киношку видел. Я читал, что вы говорили в «Каталоге всей земли»[239], – ну, что вы верите в христианское милосердие. Я-то сам антагностик, но, я так думаю, любой имеет право верить в милосердие. А мне чуток милосердия не помешало бы, мистер Дебри, вы, блядь, уж не сомневайтесь! Я вам не бомж алкашный. Я умный. У меня талант есть. У меня была кантри-группа, и мы даже ничего так раскрутились поначалу, а потом блядские вампиры эти… Ну то есть, мужик, ты вообще понимаешь, что они?..
– Неважно. Слышать не хочу. Только настроение портить. Если пообещаешь избавить меня от повести о твоих страданиях, я тебя в городе накормлю обедом.
– Да я не обед хотел, мистер Дебри.
– Ну а чего хотел?
– Я артист, а не попрошайка. Я опытный певец, песни пишу. Мне нужна работа в кантри-группе какой-нибудь.
Ох батюшки-светы, подумал я, можно подумать, я знаю кантри-группы – да хоть какие группы, что согласятся взять этого створоженного зомби. Но молчал и слушал, как он бубнит о говняном положении всего на свете, и что психоделия, блядь, продалась, и гарпии эти, феминистки, прям совсем ебу дались, и психоаналитики мозг прогрызли, и весь этот черный блядский мир населен бычарами, которые матерей своих ебут.
После убийства Леннона прошла неделя или около того, мы не дожили еще день до солнцестояния, и я старался слушать не перебивая. Я понимал, что он ко мне явился эдаким барометром – видением омраченного духовного климата нации. Но еще я понимал, что, как бы ни было черно, после темнейших времен грядет Победа Молодого Света и дела пойдут на лад, – о чем ему и сообщил. Он на меня не взглянул, только дернул углом рта, изобразил улыбку или усмешку. Брр – как будто устрица приподняла уголок склизкой губы над холодной сигаретой, – однако на его опухшей физии то была первая гримаса, и я решил, что, может, это обнадеживающий знак. Зря я так решил.
– На лад? Когда семьдесят процентов населения голосуют за второсортного престарелого актеришку, который считает, что всех, кто на пособии, надо кастрировать? Черт, да я сам был на пособии! И еду жрал по талонам. Настоящий артист только так и выживет, если блядским вампирам не продастся. Ебаный боже, вы бы знали, какую гниль, какое говно я пережил, придурочный этот водила в автобусе, и эта сука в Айдахо, которой лишь бы из ружья пулять, да еще этот блядский сумах…
– Слушай, шваль, – ласково сказал я. Я, понимаете, решил, что, если человеку делать больше нечего, кроме как ехать 4000 миль, чтоб уломать толстого, старого и лысого писателя на пенсии, которого даже не читал, пристроить его певцом в кантри-группу, которой даже не существует, – в общем, человек этот, значит, и впрямь в тугой переплет попал; и я решил поделиться с ним своей мудростью. – Ты вообще понимаешь, что неплохо бы мозги себе перекроить? Если думать, как ты, завтра будет хуже, чем сегодня. А следующая неделя – хуже, чем эта, и следующий год – хуже, чем предыдущий. А твоя следующая жизнь – если она тебе достанется – хуже этой… ну и ты в итоге просто-напросто исчезнешь.
Он откинулся на спинку и посмотрел в окно на орегонские лужи.
– Да мне похуй, мистер, – сказал он.
Короче, я выдал ему три бакса и высадил возле «Дэйри Куин», велел ему похавать, пока я за покупками езжу. Его глаза в первый раз посмотрели прямо на меня. Оловянно-серые у него были глаза, на редкость большие, и вокруг зрачка видно много яблока. Некоторые восточные знахари говорят, что, если под зрачком видно глазное яблоко, значит, ты, как они выражаются, санпаку, «тело, лишенное равновесия и обреченное». Я заключил, что Патриковы странные глаза, видимо, означают, что он какой-то ультрасанпаку, не просто обреченный.
– Вы ж за мной вернетесь, да?
Обреченный и к тому же опасный.
– Не знаю, – сознался я. – Мне надо подумать.
И впихнул ему в руки сумку. А когда пихал, нащупал что-то жесткое и зловещее, проступившее под тканью. И замер.
– Э-э… может, маловато будет трех баксов? – додумался спросить я. Он уже отвернулся и уходил.
На ощупь и по размеру оно было как армейский.45. Но, господи боже, поди пойми. И проволокой я тоже особо не закупился. Все не мог решить, бросить его в «Дэйри Куин», звякнуть копам или что вообще делать. Плюнул на электротехническую лавку и пошел в видеопрокат, обменял «"Битлз" на стадионе Ши»[240] на другую кассету, а потом вырулил к «Дэйри Куин». Он уже сидел на этой сумке своей у обочины, подбородок в белом бумажном пакете – рифмой к меловому пятну на щеке.
– Залазь, – сказал я.
По пути к ферме он снова заныл о жестокосердии Восточного побережья: дескать, никто ему там не помогал, а он вечно помогал всем и каждому.
– Назови кого-нибудь, – придрался я.
– Что?
– Кому ты помог.
Поразмыслив, он сказал:
– Ну вот была эта девчонка в Нью-Джерси. Умнющая, но не врубалась, понимаешь? Я ее выдернул из этой ее блядской лицемерной неполной средней, показал ей, как по правде надо жить.
Я вновь озлился. Развернулся и ссадил эту недорослую мразь у шоссе. Вечером, когда я отвез дочь на баскетбол и возвращался домой, он опять мне встретился – сутулясь, тащился к моей ферме по дороге на Нево с сумкой через плечо.
