Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Вера, ты зря так обо мне подумала.
— Я не подумала. Нет. Но я, не хочу писать — то письмо, что ты просишь. Не буду. Нет. Я не смогу этого сделать. Нет. Я не смогу написать это Паше. Нет. Пусть даже из личной безопасности и его безопасности. Нет, это выше моих сил. Я не отрекусь от Павла.
— Я понял. И вижу это. Но я готов. Я боюсь за тебя. И поэтому я готов. Я готов на все! Я сделаю, что ты просишь? Вера с надеждой посмотрела в глаза Маленького. Девушка сжала руку Андрону и перепросила:
— Ты говоришь о Павле?
— Да…
— И ты сможешь устроить нам свидание?! Ты сможешь сделать так, что бы мы, увидели друг друга?!
— Да!
— Андрон! Андрон! Но это же! Это же почти невозможно! Маленький улыбнулся. Он погладил пальцы Веры и тихо молвил:
— Вера, я сделаю. Я вижу — ты должна его увидеть. Должна. Но ты тоже должна сделать. Что я прошу!
— Написать письмо?! — Вера обречено кивнула головой. — Хорошо… я сделаю, что ты просишь. Сделаю…
— Ты напишешь. Сегодня. Прошу тебя. Напиши. И все. Тогда я завтра попробую, что-нибудь сделать. Попробую.
— Завтра?! Я его увижу завтра?!
— Может быть, может быть… Вера склонила голову и заплакала. Ее плечи тряслись от рыданий. Андрон сидел рядом и тяжело вздыхал. А за окном, на улице — все уныло играл гармонист. Растягивая мехи, он надрывно блажил частушки. Женский, веселый визг, то и дело, вторил пьяной песни. Где-то далеко заливались лаем собаки.
— Жизнь обман с чарующей тоскою, оттого и так сильна она! Что своею грубою рукою роковые пишет письмена!! — пробормотала Вера.
Восемнадцатая глава
— Ты Паша, зря вообще, что-то говорил на этом допросе. Ой, зря! Не к добру это. Не к добру, — причитал Спиранский. — Как пить дать, они тебя — разыграют в своей партии, как подставного валета. Как пить дать! Зря ты вообще показания на этого Полякова давал. Ой, зря! Они не любят, когда, кого-то из их же топят, — Евгений Николаевич тяжело вздыхал. Инженер лежал на кровати — забавно задрав свою загипсованную ногу вверх. Он смотрел на грязный, весь в разводах, тюремный потолок и казалось, что Спиранский молится.
— Да хватит вам Евгений Николаевич! Хватит! Итак, парню тошно! А вы! — пробасил Федор Попов. Железнодорожник сидел на краю своей кровати и пялился на Павла. Клюфт, закрыв глаза, лежал на спине и думал. Вернее пытался думать. Но, разглагольствования соседей, мешали сосредоточиться. Этот беспорядочный треп временами переходил в спор. Но спорили очень тихо, побаиваясь, что услышит охрана в коридоре и тогда могут устроить «шмон». Поднимут всех на ноги и заставят стоять так часа три, а сами будут переворачивать матрасы и рыться в одеялах.
— А по мне, так быстрее бы осудили. И на зону. Там вроде, как, даже, свежий воздух! И нормы можно увеличивать. А там — досрочно глядишь выпустят! А там домой! — мечтательно сказал Иван Пермяков. Худой, рыжий парень лежал, подложив под голову, свои загипсованные руки. Со стороны это казалось совсем неудобной позой, но колхозник, напротив — чувствовал себя, так комфортно.
— Ага! Ага! Выпустят! Ты, Ванька, моли Бога, что бы твои ручки подольше в гипсе были. На зону ты захотел! Ага — выпустят тебя! У тебя статья-то, какая? А? Враг народа ты! Ванька! враг! Понимаешь — пятьдесят восьмая! Там не какая амнистия не полагается! Никакая! А! Захотел на волю! Лежи уж лучше тут! — ворчал Федор.
— Да, что ты Федор! Что, по-твоему — я так и буду в тюрьме сидеть? А? Ведь когда-то срок-то и кончится! Кончится! И все! Не может же он вечно у меня быть! Ну, пятьдесят восьмая! Ну и что?! Что это навсегда, что ли? Выпустят! Выпустят! Да и что я сделал то? А, подумаешь — зерно украл! Вон ты паровоз под откос пустил — это да! А, я, что?
— Что сопля?! Я тебе дам паровоз! Я тебе покажу — вот это да! — заурчал, как циклоп, железнодорожник.
— А что, что ты мне покажешь? Еще не известно, как, ты там, под откос-то, полетел?! — взъелся Ванька.
— А ну! Прекрати Иван! Прекрати! — прикрикнул Спиранский. — Ты, что это думаешь — им есть разница?! Между вредителем колхозником и железнодорожником? А? Да вы будете вместе в одном бараке гнить! Вместе! И разницы между вами для них никакой! А вы тут строили — кто больше власти навредил! Смотрите, как бы вас на Колыму не отправили! Там говорят, зэки и сезона не выдерживают! Дохнут! Будет вам амнистия обоим! В вечную мерзлоту закопают, если волки полярные не сожрут! Железнодорожник и колхозник притихли. Оба сурово сопели, но после такой гневной и страшной речи инженера, задумались и молчали. В палате воцарилась тишина. Первым ее нарушил Иван:
— Так, вы, что это думаете, Евгений Николаевич — нас могут на Колыму? А? И сколько ж мне дадут? — испуганно спросил Пермяков у Спиранского.
— Сколько дадут — все твое. Моли Бога, чтобы пятеркой отделался. Тогда, может тут, недалеко в Сибири оставят. — Евгений Николаевич понял — немного переборщил с угрозами и попытался успокоить колхозника, парень-то, шибко впечатлительный. Но Пермяков, еще больше возбудился — плача, он запричитал:
— Что же это я, как и сгнию там?! В тундре этой проклятой? А? А мамка? А сестрички, а братишки? А? А они-то, как? А? Что ж, это, за душегубка такая? А я, что ж, сделал-то, такого? А?
— Да успокойся Ваня, успокойся, Ваня. Не отправят тебя на Колыму. Я слышал, тех кто из деревни и зерно воровал — на Колыму не отправляют. Тут оставляют. Недалеко. На лесоповалах, — Евгений Николаевич, уже был и не рад, что напугал паренька. Почему напугал? Сказал правду. Только вот, эта самая, «правда», тут в тюрьме иногда — как мучение. Хуже пытки! Ее лучше просто не знать! Отключиться, и будь что будет! Без правды и кривды, безо лжи и обмана! Без будущего и завтрашнего дня! Тут в тюрьме это не к чему!
— Я, вот не пойму, Евгений Николаевич, вы вроде образованный человек. А объяснить мне не можете — почему так, вот, все выходит? А? Почему? — хныкал Пермяков. — Я ведь, могу, вон, дома еще пользу принести! И жениться. И дом построить. И в колхозе работать. А меня, вон, тут гноят? Зачем, это государству? А? Зачем? Кому это надо, а? — поскуливал Пермяков. Спиранский тяжело вздохнул. Но за него ответил Федор. Железнодорожник грустно буркнул:
— Да, просто тут, вон, не знают, что творят. А когда в Москве узнают — все и откроется! Вот тогда, все эти олухи, которые, так усердствуют и нас, тут держат, судят, сами на нарах окажутся! Дай время Ваня! Дай время! Спиранский вновь тяжело вздохнул и сказал:
— Эге! Эге! Федор! Твои слова б, да Богу в уши! Только, вот, я боюсь, что это все не так. А все намеренно делается!
— Как это намеренно? — возмутился Федор. — Вы Евгений Николаевич — просто злы, на власть нашу! Посадили вас, за происхождение и прочее — так вы и злитесь! При царе-то, небось, по-другому жили?! Не тужили! А сейчас, яко дело — будете на народную власть, так говорить! Нет, просто не знают там, в Москве, что тут творится! Не знают — вот и все!
— Да Федор, это ты правильно заметил. При царе! Я, при царе, действительно лучше жил. Но только Федор и ты заблуждаешься. Значит, там, все в Москве — знают?! И действительно, страну им надо сильную строить. Страну. А, как ее строить? А?! Денег-то, нет! Вот и нужны рабы! Сила бесплатная. Ты вот, Федор — будешь работать забесплатно? А? Нет! Потому, как — семью тебе кормить надо. И Ванька, вон, тоже — забесплатно работать не будет. И все! Вот и ответ на твой вопрос.
— Что-то, нет, непонятно — при чем тут тюрьма? Причем тут мы-то? — буркнул Попов.
— А при том! Дурья, твоя башка! При том! Что, ты то, вот, сейчас — выздоровеешь и поедешь в зону бесплатно тачки катать или лес валить! Вот и все! Понимаешь, какая выгода-то государству?! У его теперь куча бесплатных работников! Которых, только кормит баландой надо и охранять! И все! А платить им ничего не надо! Да и требовать они ничего не будут! И прав у них — нет никаких! Потому как — зэки они теперь! Зэки! Они советские рабы и будут работать за то, что бы им жизнь оставили! Им осталось надеяться, вон, как Ваньке — что бы выйти, когда ни будь на свободу! Да они, только за это, на каторге работать будут! Вот тебе и хитрость! Вот тебе и строительство советского государства! Понятно теперь? А ты — происхождение, классовая борьба! Да какая разница, кто, тут, какого происхождения?! Я из дворян, Ванька вон, из крестьян! Ты вон, из рабочих! Все в одном хомуте теперь! Все! И понятно все! Понятно!
— Ничего не понятно! Выходит, значит, наша власть, народная — сюда специально народ сажает? Что бы потом — денег нам не платить? Что бы мы потом работали бесплатно? Ерунда это! Не может быть! — уперся Федор. Он, рычал, как медведь и обиженно махнул рукой, в сторону инженера.
— Может, не может, я тебе свое слово сказал! — обиделся Спиранский.
— Да, что — ваше слово?! А я верю — разберутся! Я вон — потомственный железнодорожник! И верю — приедут справедливые люди из столицы нашей, Москвы! От товарища Ежова! Приедут и разберутся и спросят! Вон, Пашку пристрелили и спросили! Вон, как, спросили! И майора этого, вон как, под суд отправили! И спросят у остальных! Я верю — не знают они в Москве, про мучения наши! Тут не выдержал Павел. Он приподнялся с постели и грустно сказал:
