Дональд Крик - Мартин-Плейс
День начинал клониться к вечеру. Красное солнце лениво замерло между двумя грядами тяжелых туч, и Мартин-Плейс купалась в золотом свете. Один луч скользнул сквозь высокое янтарное окно и заиграл на крышках столов, на клавишах пишущих машинок, на золоченых прутьях клетки кассира, на полированном граните колонн.
Дэнни поглядел на часы. Еще полчаса. Он вновь принялся рассеянно складывать цифры — теперь ему так же не удавалось сосредоточиться, как и убедить себя, что все еще изменится и он продолжит с того места, где остановился. Но где он остановился? Не было никакой определенной точки — просто постепенно накапливались разрозненные впечатления, оставляя тошнотворное ощущение бесцельности и бесполезности любого усилия. С того достопамятного дня, когда ушел Слоун, атмосфера в «Национальном страховании» все ухудшалась. Он правильно сделал, что ушел сам, думал Дэнни, его все равно уволили бы одним из первых. «Режим экономии» — вот как это было названо. Но и оставшимся продолжало грозить увольнение.
Ноги Дэнни затекли — он вытянул их под столом и огляделся. В зале было тихо. И не только потому, что теперь тут работало меньше людей, но и из-за этой вечной угрозы. Он никак не мог свыкнуться с этим вездесущим, всепроникающим страхом. Страх просачивался из города и прятался под столами, по углам, а главное — в молчании. Зарождался он и внутри этих стен, в кабинетах администрации, еще более недоступных и зловеще-таинственных, чем прежде. Он окутывал его душу промозглым туманом, и из этого ощущения возникли слова:
И призрачные тени в зыбкой топи,
Молящие холодную луну
Их смертью напитать…
Из «Лунного пейзажа». Какой-то редактор сделал приписку к печатному бланку с отказом: «Попробуйте писать на менее мрачные темы. По нашему мнению, сейчас требуется оптимизм».
Он разглядывал кляксу на своей промокашке. «Национальное страхование» съежилось до размеров письменного стола, чернильницы, ручки, линейки, стопки промокательной бумаги и нескольких счетных книг. Сознание, что тебе ничего не грозит, перерастало в убеждение, что ты находишься под опекой тупой и злой силы и все больше и больше начинаешь покоряться ее требованиям. Господи, какая духота! Просто дышать нечем. Он взял ручку и начал медленно вертеть ее в пальцах, не в силах отделить себя от решений, уже принятых в высших сферах «Национального страхования», и тех, которые еще будут приняты. Решений, никому не известных. Как и его будущее. Всю свою жизнь он стремился обрести гармонию мысли и действий, ощущение единства с той работой, которую он выполняет. И вот теперь его работа свелась вот к этой книге на столе перед ним. Даже само здание, казалось, обособилось от всего мира, стало центром секретных махинаций за закрытыми дверями.
Неожиданно рядом раздался голос:
— Вам платят не за то, чтобы вы мечтали в рабочие часы. Давай, давай не ленись! — Салливен, усевшись на угол стола, продолжал с иронической прямолинейностью: — Ну как, приятно иметь верную работку?
Уклоняясь от ответа, Дэнни сказал:
— Что это ты? Разве твоя работа так уж ненадежна?
Их отношения приняли характер сдержанной вражды, словно они заключили договор о ненападении, и это была первая попытка сближения, предпринятая с того дня, как Томми учил его «специализироваться».
— Ненадежная? — Томми испустил глухой смешок. — Я могу сохранять ее хоть до скончания века. Им-то что? Я ведь получаю только комиссионные.
— Но разве ты не говоришь клиентам, что тебя уволят, если ты не сумеешь продать полиса?
Губы Томми искривились.
— Этот номер больше не проходит. Мне очень неприятно это говорить, но ты, оказывается, злопамятный! — Он наклонился поближе. — А вот не поделишься ли ты с нами сведениями относительно взысканий по закладным? Ты что-нибудь слышал?
— То же, что и все. Ты спрашивал Росса?
— «Лучше обратитесь к мистеру Льюкасу, — говорит он. — А мне известно не больше, чем вам!» У меня от бухгалтеров родимчик делается. Всегда стараются спихнуть ответственность на кого-нибудь другого. А уж к Льюкасу я не обращусь ни за какие коврижки. У меня от одного его вида мурашки по коже бегают.
— Ну, а почему бы тебе не поговорить с Рокуэллом?
— А может быть, прямо уж с английским королем? — огрызнулся Салливен. — Они все хитры, как крысы на помойке. Одно выгодное предприятие выдохлось, так сразу затевают другое. Хотел бы я знать, что они делают с деньгами, которые сейчас лопатами гребут. Основывают фонд для держателей полисов, оставшихся без работы? Ха! Рокуэллу пора написать другую книжицу. От доброго имени фирмы не осталось ни шиша.
Дэнни покосился на него.
— Следующую книгу должен написать Льюкас. Ему, по-видимому, лучше всех известно, что сейчас происходит и почему. А если копнуть поглубже, то все это — его работа.
Салливен не ожидал ничего подобного и растерянно поглядел на него, ища подвоха. Потом он сказал:
— Что ты заедаешься?
— То есть как заедаюсь?
Томми поскреб затылок.
— Странный ты парень. От того, что они набивают карманы чужими деньгами, тебе же лучше: без работы не останешься. А ты язык распускаешь. Послушай моего совета: если хочешь усидеть на своем месте — помалкивай. — Он резко взмахнул рукой. — Ни гугу. А я думал, ты сам знаешь, — добавил он коротко. — Это все знают.
Когда он ушел, Дэнни начал прибирать на столе. Неуверенность Томми только еще больше подчеркнула надежность его собственного положения. Еще пять-шесть лет, и он уже будет каждое утро притворять дверь собственного кабинета — мистер О’Рурк, благоразумный и еще очень молодой старший бухгалтер в хорошем костюме, владелец собственной квартиры, автомобиля и будущего, не вызывающего сомнений. Не вызывающего — у кого? У него и у «Национального страхования». Он уже начал главу, в которой предаст себя ради того, что превратит его в почтенного и преуспевающего члена общества. Он получит то, к чему стремился Риджби, то, что уже получили Росс, Фиск и Льюкас.
Когда он шел в умывальную, его подозвал Дент.
— Мне надо с тобой поговорить, Дэнни. Подожди, пока остальные уйдут.
Первый выстрел, думал Дэнни, вытирая лицо. Он не слишком винил Дента. Но и не испытывал к нему ни малейшей симпатии. Дент назвал недавние увольнения «уборкой сухостоя». А теперь каждый обязан работать в полную силу. Блюдолиз Дент.
Денту не очень-то хотелось делать замечание О’Рурку, любимчику Льюкаса, и, когда Дэнни подошел к нему, он не сразу перешел к делу. Он начал издалека: ему хотелось бы выяснить кое-какие детали. С записями произошла какая-то задержка, верно?
Таким же рассудительным тоном Дэнни ответил:
— Отстают на три дня.
— Это на тебя не похоже, верно?
— Да, Гарри, не похоже.
Старший клерк нахмурился. Он ждал оправданий, и эта насмешливая сдержанность сбила его с толку и рассердила.
— Ну так вот, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что сейчас те, кто хочет удержаться на работе, должны быть особенно старательными. Сейчас клерки идут по шиллингу за дюжину. Лучше задержись как-нибудь после пяти и приведи все в порядок.
Этот мягкий выговор только усилил глухое раздражение Дэнни, но он удержался и не затеял спора. Он сам чертил собственное будущее, и созданная им схема была недоступна пониманию Дента, который жил под гнетом страха и уже совсем извелся.
— Ладно, Гарри, — сказал он, вставая. — Положись на меня. Всего хорошего.
Дент глядел ему вслед и почесывал в затылке. И чего он задается? Молодой парень, делает карьеру — и на тебе. Самый молодой кандидат в административном списке — и вдруг начинает работать спустя рукава. Ну конечно, почему бы и не укусить руку, которая тебя кормит! Беда только в том, что другую такую руку ты потом не скоро найдешь. Он покачал головой и полез в ящик за полотенцем. Теперь он всегда уходил последним. Как старик Риджби, подумал он. Да ведь жить-то надо. Ему еще чертовски повезло.
Выйдя на Мартин-Плейс, Дэнни решил, что вечер обещает быть ясным и теплым. И прекрасно. Сегодня он пойдет куда-нибудь с Морин. Раза два в неделю он водил ее туда, куда ей хотелось пойти. А она всему предпочитала развлечения, от которых «дух захватывало», чтобы можно было похохотать, повизжать и повздыхать.
— До чего здорово было сегодня, Дэнни! Я люблю Луна-парк. Фонари такие яркие, и все время что-то новое!
— Блеск, Морин, верно? «Большой ковш» — просто потрясно.
— Ага! Когда летишь вниз, все внутренности прямо куда-то деваются. Зззуммм! — Она взмахнула рукой.
— Раза два я их тоже чуть не потерял. Но потом прикинул, как они будут выглядеть на шее соседа впереди, и удержался.
Морин хохотала до слез.
— До чего ты здорово остришь, Дэнни! Как-то это у тебя по-особенному получается.
Он нравился ей и нуждался в ней. Ясный теплый вечер означал укромный уголок в темноте и панацею от «захватывающих дух» развлечений, которые ему приходилось терпеть, и от тоски по тем радостям, которых он лишился. Из его попытки стать Пигмалионом ничего не вышло, и у них с Морин продолжались те отношения, которые завязались в тот вечер, когда они познакомились в дансинге «Альберт». Однако последнее время Дэнни начинало казаться, что это скоро кончится. Причиной были две фразы Морин:
