Дональд Крик - Мартин-Плейс
— Бьюсь об заклад, их еще пятьдесят штук нарезали из той же бутылки, — заметил Арти.
Закладчик переложил кольцо и булавку назад на поднос. Арти ухмыльнулся:
— Два фунта.
— За булавку или за кольцо?
— Вместе.
— Пять. За то и другое — пять фунтов.
— Два.
— Четыре.
— Два.
— Ничего! Кончен разговор.
— Три. Это мое последнее слово, — Арти повернулся, чтобы уйти.
— Ладно, — раздраженно буркнул закладчик. — А теперь отправляйтесь дальше по улице и заложите их за четыре фунта. С руками оторвут!
— Как бы не так! — засмеялся Слоун. — Пол фунта будет точнее, — он вытащил бумажник.
Закладчик вздохнул.
— Вам бы настоящим делом ворочать!
— Бы? — Арти бросил на прилавок три фунтовые бумажки. — Уже ворочаю.
Он неторопливо вышел из лавки и направился по Кинг-стрит прямо к трамвайной остановке. Чего тащить пакеты из города? Все можно будет купить около дома.
На Дарлингхерст-роуд он остановился у цветочного магазина. За стеклом витрины в ведре — гладиолусы. Н-да! Хороши. Он вошел.
Продавщица в халате, с желтым бантом у горла улыбнулась ему:
— Что вам угодно, сэр?
(Я бы тебе сказал!)
— Большой букет вон этих цветов в ведре, — сказал он. — Впрочем, можете завернуть их все.
Девушка вынула охапку гладиолусов.
— Очень красивы, правда? Тут на двадцать пять шиллингов, сэр, — она снова улыбнулась.
Арти судорожно глотнул и принялся рыться в карманах. И почему закладчики не торгуют цветами? Потом он купил большой шоколадный набор «Червонное золото», бутылку сладкого хереса и бутылку шипучего вина, два фунта креветок и большой щедро изукрашенный торт. В кондитерской он с сомнением взглянул на ворох пакетов и попросил разрешения оставить их тут, пока он сходит за такси.
Он направился к стоянке такси перед отелем «Черный орел». Одна из гардин была задернута неплотно и позволяла увидеть уголок ресторана, и Арти забыл про такси, завороженно созерцая гобелены, сверкающее серебро, хрустальные графины, большой рояль и незажженные свечи в серебряных подсвечниках на столе. Эх, вот это шик! Он стоял и мечтал. Когда он вернулся в кондитерскую с такси, у него в кармане лежали две свечи.
Дверь квартиры была не заперта, и он распахнул ее ударом ноги. Навстречу, переваливаясь, выбежала Марша и замахала ручонками:
— Здлавствуй!
— Здорово, Морданька!
Марша сияющими глазами уставилась на пакеты и цветы, а потом бросилась в комнату с восторженным воплем:
— Папа плишел, папа!
Пегги отвернулась от плиты, на которой она что-то размешивала в кастрюльке. Ее рука замерла.
— Арти, что это? — она выпустила ложку.
Свалив пакеты на стол, он поцеловал ее.
— Нам надо кое-что отпраздновать, крошка. Ты же помнишь, что я все время говорил? Ну, так сегодня этот день! — он улыбался до ушей: неуемная радость вспыхивала и рвалась внутри него тысячами разноцветных ракет.
Пегги растерянно спросила:
— А что праздновать-то, Арти?
— Неважно, — он щелкнул пальцами. — Надень-ка самые лучшие свои тряпочки, а я накрою на стол.
Пегги взглянула на кипящую кастрюлю.
— Об этом забудь, — Арти завернул газ. — Поживей, поживей, детка! Так, словно мы проведем вечер у Принса, — он потрепал ее по щеке. — Не пойдешь же ты. туда в таком виде, верно?
— Конечно, нет, Арти.
— Ну, так действуй, крошка. Это будет всем вечерам вечер, вот увидишь.
Она ушла переодеваться, а он внес пакеты в комнату. Нет, сегодня он не хочет кислой физиономии и кислых слов. Сегодня ему нужна прежняя Пегги… Пегги О’Нил… Он замурлыкал:
— «Если глаза ее сини, как небо, значит, это Пегги О’Нил»… — песня оборвалась. — Морданька, брось ощипывать цветы! Вот тебе цветочек. Валяй рви его в клочья, а другие, чур, не трогать!
Пегги красила губы перед зеркалом. Что происходит? И годовщина их свадьбы прошла, и до дней рождений еще далеко. У нее не было никакого настроения играть в загадки, но что-то подсказывало ей, что следует быть осторожной. Больше всего ее тревожило одно: сколько он истратил денег на эти покупки! А сейчас ведь не время покупать такие дорогие вещи.
Арти взыскательно оглядел стол. Гладиолусы взметывались из медной вазы, справа и слева от нее, как часовые, стояли бутылки с хересом и шипучим вином. Две белые свечи торчали в стаканчиках, прочно приклеенные размягченным воском к стеклянному донышку.
Под гладиолусами высилась пирамида креветок, а рядом уютно пристроился торт — правда, с заметной вмятиной, но все равно великолепный.
Марша била кулачками по столу и, повизгивая, тщетно пыталась дотянуться до креветок. Арти ухватил одну креветку и вручил дочери.
— На тебе, играй, глупышка! А больше нельзя, ни-ни-ни!
Марша принялась исследовать креветку и погладила ее по длинному усу.
Тут вошла Пегги, и он спросил:
— Ну, как? — его глаза светились гордостью.
— Арти, цветы просто потрясающие! — она говорила искренне, начиная заражаться его возбуждением. — Ты садись, а я сейчас принесу хлеб, масло и уксус к креветкам.
— Правильно, крошка! Валяй займись приправой, — он сел поудобнее и приготовился ждать.
Когда Пегги вернулась, Марша старательно облупливала креветку, бросая скорлупу на пол.
— Марша! — строго прикрикнула Пегги. — Сейчас же отдай! Гадкая девчонка!
Марша завопила. Пегги подхватила ее, усадила на высокий стульчик, и она скоро успокоилась, получив кусок хлеба с маслом.
Потирая руки, Арти воскликнул:
— Она у нас умница! Ну, приступили! — и зажег свечи. Марша уставилась на огоньки как зачарованная, а он сказал злорадно: — Посмотрел бы сейчас на нас твой папаша! Да и мамаша тоже! Поприкусили бы язык.
— Мы словно… словно у Принса, — рискнула Пегги, стараясь подделаться под его настроение. Она твердо решила плыть сегодня по течению, но беспокойство не покидало ее.
Налив в обе рюмки хереса, Арти поднял свою рюмку:
— За нас, крошка!
Она выпила с ним. Он сказал:
— Ну-ка, займемся креветками, а потом я скажу настоящий тост.
Он жевал и говорил:
— Помнишь тот день, когда я увидел тебя на Парра-матта-роуд? Я был с Чиком, а ты шла с какой-то дурищей, которая разыгрывала из себя недотрогу. Черт! А мы неплохо проводили время в «Палэ», верно? Помнишь марафон? Ты ведь сдалась, только когда хлопнулась без чувств.
Пегги улыбнулась.
— Я этого никогда не забуду, Арти. Я ведь расстроилась не меньше тебя, когда мы проиграли.
— Если бы мы выиграли, я бы, наверное, попробовал открыть свой дансинг. — Будущее представлялось ему все более и более радужным. — Мы с тобой опять начнем танцевать, крошка. Продолжим с того места, где остановились. Что ты на это скажешь?
— Я бы, конечно, с радостью, Арти, — осторожно ответила она. — Но как же мы бросим Маршу одну дома?
— О ней не беспокойся. Положись на Арта Слоуна. Помнишь, как я всегда говорил?
Она кивнула и улыбнулась.
— Помнишь, как мы приходили на Кингс-Кросс и сидели в этом маленьком кафе? И прикидывали, какая у нас будет квартира. Ну, так она у нас есть, верно?
— Да, Арти, у нас есть все, о чем ты тогда говорил.
Она задумалась над этим — и удивилась. Взглянув на Арти, она увидела в его глазах одержимость и снова испугалась. Что он собирается сделать? Что он уже сделал? Свечи превратились в два острых язычка пламени, которые стали еще острее и ярче, потому что он погасил свет.
Марша замахала ручонками, восторженно попискивая. Арти отступил на шаг, любуясь общим эффектом. Он сидел в «Черном орле» за специально заказанным столиком и глядел через хрусталь на блондинку, которую видел в «Эмбассадоре», но тут пробудившаяся совесть задернула занавес над этой картиной, и он вернулся к настоящему: это же праздник, черт побери! Его великий день, который может разделить с ним только Пегги. И с этих пор она станет прежней Пегги О’Нил, а он… а он останется Артом Слоуном!
Возвращаясь к столу, он испытывал такое чувство, словно минута эта была священной, а свечи символизировали незыблемость его веры, которая теперь принесла плоды.
Пегги сидела неподвижно, не спуская с него глаз.
Ее охватил непонятный трепет, и она ждала, страшась поверить инстинктивному опасению, что он сошел с ума. Комната, где плясали тени, стала жутковатой, и даже Марша притихла. Пегги смотрела, как он снова наливает вино, и взяла из его рук рюмку. Он продолжал стоять, глядя на нее через стол. А потом улыбнулся. И впервые за весь вечер у нее вдруг отлегло от сердца. Она смотрела, как он поднимает рюмку.
— Выпьем за завтрашний день, крошка. Сегодня мы его и празднуем. Потому что завтра — последний день, когда я буду работать в «Национальном страховании».
Ее рот открылся, но она была не в силах произнести ни слова. Арти перегнулся через стол и коснулся ее рюмки своей — он видел, как это делают в фильмах.
