Уильям Бойд - Нутро любого человека
Во всяком случае, увидеть Аланну вне города было приятно: она здесь частично лишается своей заостренной жесткости, ухоженности и лоска. Волосы ее начинают виться, она почти не красится, ходит в джинсах и просторных свитерах. Самые суровые углы и плоскости ее красивого лица словно бы разглаживаются и смягчаются. Я нахожу эту наполовину сельскую Аланну не менее привлекательной, чем ее нью-йоркская версия.
Фитча раздражает успех „Виллы“, пожавшей, как и предсказывал Тед Вейсс, урожай превосходных рецензий. Банди наговорили мне лестных слов. Едва появившись здесь, я вручил Фитчу экземпляр, и он, не удостоив книгу взглядом, положил ее на пристенный столик. Он — поджарый, с резкими чертами лица, только-только переваливший за семьдесят старик с густой копной непослушных белых волос. Курит с педантичной, приобретенной долгим навыком аффектацией, трубку, отдает предпочтение галстуку-бабочке, носит твидовые куртки с древними, цвета хаки, штанами. Иногда, если я быстро оборачиваюсь, то успеваю увидеть в глазах Фитча неприкрытую ненависть — прежде чем на лице его вновь застывает сварливая маска „я здесь хозяин“.
Лондон оставил впечатление мрачное. Темно, холодно, грязно, люди неулыбчивы и подавлены. Он почему-то все еще похож на воюющий город. Я повидался с мамой (бесконечные жалобы), вывез ее на Рождество в „Савой“, позавтракать. Дик пригласил меня на хогманей в Шотландию, но я решил, что разумнее будет дать моей печени передышку, и 1-го января улетел первым же рейсом назад.
Из Лондона я позвонил Бену насчет Мориса, и Бен сказал, что приедет, как только сможет. Питер был на Карибах — медовый месяц с Глорией Несс-Смит, ныне третьей миссис Скабиус. Когда я включал в моем бункере обе газовые горелки, в нем становилось достаточно тепло, и я чувствовал себя настолько по-домашнему, что лучшего и желать не приходиться. Агентство, которое в мое отсутствие присматривает за квартирой, похоже, знает свое дело.
После ленча час проболтал с Гейл Рул. Прелестная, непринужденная, открытая девчушка, очень любящая рассказывать анекдоты — что ей дается с трудом, потому что она сама хохочет над ними. Я был очарован, а потом понял в чем дело: Стелле, когда я видел ее в последний раз, было столько же лет, — и я снова ощутил весь ужас моей страшной потери. Думаешь, что со временем она утихает, боль, но тут она возвращается и язвит тебя с обнаженностью и новизной, о которых ты успел забыть.
Мне захотелось заняться любовью (на деле, захотелось просто подержаться за кого-то) и я спросил у Аланны, нельзя ли мне нынче ночью проскользнуть в ее комнату, однако Аланна решила, что это слишком рискованно. Поэтому мы поехали прокатиться и совокупились — торопливо и без особой приятности — на заднем сиденье машины, остановив ее на какой-то проселочной дороге. Я сказал, что впервые занимаюсь этим в машине. Добро пожаловать в Америку, ответила Аланна. Очевидно, это ключевой rite de passage[168]. Больше всего меня утешала на обратном пути картина: Фитч, принюхивается, точно ищейка, к воздуху и ноздри его наполняет запах английской спермы. Старый козел. Картина эта согревала меня на протяжении всего обеда.
Пятница, 7 марта
В студии Тодда Хьюбера на восточной 8-й улице. Купил за 75 долларов еще один „Земной ландшафт“, поменьше. Почти сплошь темные, изгибающиеся коричневые линии, но прорезанные вверху сильной горизонтальной полоской лимонного цвета — смахивает на рассвет при мерзкой, бурной погоде. Разговор об Эмиле Нольде, де Стале и других художниках. Он крепкий, похожий на молодого крестьянина или портового грузчика парень с выступающей квадратной челюстью и светло-голубыми, близорукими с виду глазами.
Мы зашли выпить в „Кедровую Таверну“ — не из любимых моих мест, там ослепительно яркий свет, — однако Тодд хотел отпраздновать продажу. В доску пьяный Поллок обозвал его „нацистом“, но Тодд лишь рассмеялся и сказал, что время от времени ему приходиться выколачивать из Джексона дерьмо, просто чтобы держать того в рамочках, однако сегодня у него настроение великодушное. Там было много молодых женщин, пришедших поглазеть на львов: Хьюбера, Поллока, Клайна, этого мошенника Золло — каждый выставлял напоказ свою мускулистую мужественность: ни дать ни взять, петухи на навозной куче. Женщины — Элейн [де Кунинг], Грейс [Хартингтон], Сэлли [Штраусс] — налегали на выпивку наравне с мужчинами. Эта потная, нервная, сексуальная атмосфера, заставляла меня пожирать глазами женщин на манер какого-нибудь распутного сатрапа. Зашел О’Хара с Келлером. Может быть, они все-таки трахаются? Келлер сказал, что прочел „Виллу“ дважды. „Сложная книга, но я ее одолел“, — сказал он. Я позвонил Аланне, спросил, нельзя ли заскочить к ней, выпить на ночь рюмочку — она ответила, что у нее Лиланд, приехал повидаться с девочками, но завтра во время ленча она будет свободна. Позвонил Джанет — пусто. И я решил снять одну из девушек, однако они, едва узнав, что я не художник, утрачивали ко мне всякий интерес. Там была одна, смуглая, с тонкими запястьями и очень длинными волосами, она мне действительно нравилась, и я с пьяных глаз никак не желал смириться с ее отказами, пока она, наконец, не сказала: „Отвали, старикан“. Старикан? Исусе, сорок шесть это еще не старость. Я-то чувствую, что даже и не начинал как следует жить — пока. Эта долбанная война отняла у меня шесть лет. Так что я отправился домой, принял еще немного и записал все это.
Четверг, 8 мая
Приятное воссоединение в „Уолдорфе“: я, Бен и Питер. Вся прежняя шатия. Питер приехал сюда проталкивать свой новый роман „Избиение невинных“. Мы поговорили — куда деваться, старые школьные дружки — об Абби, о проведенном там времени. Не думаю, что Питер и я так уж сильно изменились физически — нас еще можно признать по нашим школьным фотографиям, — конечно, все мы раздались вширь, отрастили зады, но вот Бен отяжелел, у него округлый живот и пухлый двойной подбородок, стекающий на воротник, — выглядит он старше меня и Питера. Так я, во всяком случае, надеюсь: каждый из нас, вероятно, держится о двух других таких же мыслей. За кофе к нам присоединилась Глория. Вид у нее… богатый. Сексуально богатый. Странный, сверхизысканный выговор: тот мюжчина в шляяпе. Как у английских кинозвезд, закончивших школу женского обаяния или бравших уроки дикции. Она спросила: „Я не испорчу вам вечеринку, мальчики, нет?“. Я обрадовался, увидев ее. Она из тех людей, что, входя в комнату, мгновенно делают ее более интересным местом. Да и хорошо, что она появилась — как ни люблю я Питера, в его голосе проступают нотки все возрастающего самодовольства. Он похвастался Бену что купил за 3 000 долларов Бернара Бюффе. Бен, как всегда дипломатичный, поздравил его с умным вложением средств. Бен немного озабочен: он обещал мне за уик-энд разрешить ситуацию с Морисом.
К концу вечера Глория наставила на меня свой скептический, слегка насмешливый взгляд и спросила: „Так что вы поделываете, Логан?“. Я сказал, что у меня только что вышла книга. „Превосходная вещь, — встрял Питер, — серьезно. Лучшее, что ты сделал“. Не читал, конечно, но жаловаться грех, я и сам не читал ни одной его книги с тех пор, как он забросил свои довольно приличные небольшие триллеры ради Новейшей Напыщенности. „Пришлете мне экземпляр?“ — спросила Глория. „У нас же дома есть один, дорогая“, — сказал Питер. „Тот надписан тебе, — ответила она. — А хочу, чтобы Логан надписал книгу мне, отдельно“. Я предпочел бы, чтобы она купила книгу, сказал я, — мне нужны проценты с продаж — любые, какие я только смогу получить. Тем не менее, уходя, Глория напомнила мне: „Так не забудьте о книге“. Я подумал, не попалась ли, наконец, Питеру женщина ему под стать.
Бен ушел, Питер с Глорией поднялись в свой несомненно огромный номер, и на миг я, надевавший дождевик, остался в вестибюле один, и тут мне вдруг померещилось, будто я вижу входящую сквозь вращающиеся двери герцогиню Виндзорскую. Я замер на месте — но вскоре сообразил, что это просто еще одна тоненькая нью-йоркская дамочка с чрезмерно сложной прической, держащейся на голове, точно зацементированная. Я вспомнил, что у нее и Герцога здесь апартаменты. Надо бы не забывать об этом — и обходить „Уолдорф“ стороной.
Понедельник, 12 мая
Ситуация с Морисом разрешилась — во всяком случае, на бумаге. Теперь галереей управляю я; Морис подчинен мне и должен получать мое разрешение на любые покупки стоимостью выше 500 долларов. Ему выделен отдельный фонд в 5 000 долларов, который Морис может использовать по собственному усмотрению, — Бен будет его пополнять. Все это было сказано сегодня утром на совещании, прошедшем в ледяной обстановке, — с надутым, замкнутым Морисом. Бен говорил очень твердо, почти резко, и я вспомнил, что, конечно, Морис — сын не его, а Сандрин. Надеюсь, эта якобы независимость и якобы автономия Мориса удовлетворят. Я все же немного тревожусь.
