Уходящие из города - Галаган Эмилия

– Вы… поняли?

Лоле пришлось покачать головой и сказать:

– Нет.

– А как… тогда?

Лола вздохнула:

– Я не знаю. Не думайте об этом. Просто будьте счастливы.

Женщина смотрела на нее умоляюще. У Лолы сжалось сердце: «Морщинок добавилось. Видимо, тот мудак здорово потрепал ей нервы».

– Тогда это вышло случайно. Не знаю, что на меня нашло. Я не экстрасенс. Подумайте сами: если бы у меня были такие способности…

Скрипнула дверь, мужчина вышел из туалета, и женщина, не дав Лоле договорить, сказала:

– Можно колу диетическую? С собой.

Лола подошла к холодильнику. Она никогда не задумывалась, почему иногда так остро и внезапно видела то, что было между людьми: привязанность, страсть, нежность, ревность… У нее было много мужчин, она хорошо их изучила. Наверняка дело в этом. Или в том, что когда-то в юности у нее были способности, была сила… Впрочем, это все неважно. Она твердо знала другое: никогда и никому нельзя рассказывать то, что видишь. Печальная блондинка снова придет сюда. И Лола снова скажет ей, что ничем не может помочь. Сколько раз это повторится, сложно сказать, но так будет. Пока отец не закроет эту забегаловку, потому что устанет искать новых поваров.

Как обычно, Лола оказалась права, ошиблась лишь в причине закрытия закусочной: бизнес убила пандемия ковида. Чего-чего, а пандемии не могла предвидеть даже Лола. Блондинка с неудачной личной жизнью продолжила свои обреченные на провал попытки выйти замуж за пределами Лолиного мира, а она сама устроилась работать в детский сад (пригодилось неоконченное педагогическое).

…Однажды вечером, когда в ее группу мужчина привел двух девочек-близняшек, пепельных блондинок со злыми прозрачными глазами, она поняла две вещи: этот человек станет ее мужем и все одиннадцать лет в школе рядом с ней учился некто бесконечно похожий на нее, но она этого не замечала. И кто она после этого? Горе-провидица? Недоэкстрасенс? Ведьма-недоучка?

У него был усталый вид: огромные круги под глазами, тяжелый взгляд, он немного сутулился и иногда нервно дергал шеей.

Он был такой же, как и она. Для него, как и для нее, люди значили в сотню раз больше, чем пространство между ними, а больше всех людей значили родные. Как она любила своего отца, он любил свою мать. И так же, как и она, в школьные годы он был безответно влюблен в одноклассницу.

Кофе и декаданс

Олеся любила кафе. Столик у окна, ненавязчивая музыка, маленькая чашечка кофе и десерт – идеально.

В Заводске было много пивнух и шаурмешных, омерзительных мест, к которым Олеся не приблизилась бы и на пушечный выстрел. А вот уютных милых местечек, где на столиках стоят букеты живых цветов, а кофе подают в аккуратных белых чашечках, не хватало. С детства Олеся помнила «Лакомку», кафе в трех кварталах от них, советское заведение с высокими круглыми пластиковыми столиками и такими же высокими стульями. Работницы заведения выглядели не слишком приветливо, но носили белые фартуки, а на голове – кружевные наколки. Олесе запомнилось, что они часто протирали столы, на которых все равно было много крошек. Основной деталью интерьера кафе была огромная стеклянная витрина, сквозь которую можно было наблюдать за жизнью на улице.

Когда-то они с матерью – тогда мать еще была для Олеськи матерью, то есть ходила с мытой головой и пахла духами – пришли в «Лакомку». Мать взяла для себя кофе в маленькой чашечке, а для Олеськи – полосатое желе в железной креманке. Олеська крошечными кусочками ела желе, стараясь растянуть удовольствие. В чайной ложечке, которую ей дали, была круглая дырочка. Олеська не удержалась – и посмотрела на мать сквозь ложечку: вот она и сейчас перед ней – волосы лежат черной волной, красная помада оставляет след на крае чашки, а пальцы с длинными алыми ногтями с удивительной ловкостью держатся за крошечную ручку чашечки.

– Не балуйся, – сказала мать, и Олеся опустила ложечку.

– Зачем дырочка? – спросила она.

– Чтоб ложки не воровали, – ответила мать.

Потом кафе «Лакомка» закрылось на много лет. Всякий раз, проходя мимо, Олеся не могла не посмотреть туда – за прозрачную витрину, где стояли пластиковые столики и высокие стулья. Сам вид этого заброшенного, никому не нужного помещения навевал тяжелую мысль о том, что все хорошее навсегда осталось там – в далеком детстве. Да и было того хорошего всего ничего: молочно-шоколадное желе да вид на мать сквозь дырку в ложке.

Но когда Олеська пошла в девятый класс, кафе неожиданно открыли. Теперь это было уже другое, современное заведение, пусть и сохранившее прежнее название. Вдоль стеклянной витрины поставили длинный узкий стол, за которым располагались посетители. Официантов нет, сам покупаешь еду и с подносом направляешься к столику. Олеська с Лу решили сходить туда вдвоем: Лу мать давала немного денег на карманные расходы, а Олеська к тому моменту уже научилась ловко и беззастенчиво воровать у матери. День выдался жаркий, нетипичный для августа, месяца мягкого и усталого. Такое явление – когда внезапно на несколько дней устанавливается жара, в Заводске называли «сбежала чертова собака». Объяснений, что это значит, ни у кого не было – ситуация типичная для большинства заводских суеверий, которые опирались на что-то невидимое и забытое. Никто не знал, почему рыбы-черти называются именно так и что случилось с чертовой собакой – на все это был ответ вроде «ну, так говорят» или «да черт его знает».

– Мне кажется, так говорят потому, что у нас в городе много бродячих псов. Можно представить, что среди них есть и чертова собака. Огромная и черная. – Олеська купила стаканчик газировки и пирожное в виде лебедя в корзинке. – Бегает по городу и извергает пламя. Собаки дышат, открыв пасть и вывалив язык. Если он ярко-красный, и правда похоже на огонь.

– А я думала, что так говорят потому, что черт ушел из ада и ищет собаку… ну, раз она сбежала. – Лу потягивала через соломинку молочный коктейль. – Черт ушел искать собаку и дверь неплотно закрыл, вот в городе и жарко. А собака… я думаю, она маленькая, типа мопса… – Лу боялась больших собак, да что там собак, один раз на нее сел огромный комар-карамора, и она побелела от страха. – Я видела черного мопса, у него такие грустные глазки… может, он и есть чертова собака? Поэтому черт ее и ищет: она маленькая, и с ней может случиться что-то плохое…

Девочки сидели напротив стеклянной витрины. Из-за жары Лу оделась очень легко: в коротенькую джинсовую юбочку и ярко-розовый топ. Олеська надела свой любимый белый хлопковый сарафан. Глядя на Лу, рассуждающую об особенностях адского собаководства, Олеська подумала: «Она выглядит так, будто ей не пятнадцать, а десять. Как маленькая». Лу все говорила и говорила, иногда ненадолго замолкая, чтобы потянуть коктейль из трубочки, Олеська рассеянно слушала ее, болтая в воздухе ногой в босоножке. Ее что-то беспокоило, и она не могла понять, в чем дело, пока взгляд не сфокусировался на стоявшей за стеклом – с той стороны витрины – фигуре. Пожилой мужчина, высокий, жилистый и заметно сутулый. Олеська отметила странное сочетание черных густых нависших над глазами бровей и белых косм на голове. Во всей его фигуре было что-то болезненно-неаккуратное – мятая светлая рубашка с коротким рукавом плохо заправлена в брюки, и сам цвет рубашки и брюк какой-то неприятный – грязно-бежевый, тот самый цвет, в который, как хорошо знала Олеська на примере матери, превращается белое белье, если его преступно долго не стирать. Разумеется, старик был одет в чистую, даже глаженую одежду, но впечатление чего-то грязного от него все равно исходило. Но дело было, конечно, не только в цвете одежды. Взгляд старика был устремлен вниз. «Куда он смотрит?» – подумала Олеся и в ту же секунду поняла: витрина. С той стороны ведь все видно не только ей, но и ему. Лу сидела, по-детски поджав одну ногу под себя и отталкиваясь от пола носком сандалии. Юбка ее не то что задралась, она совсем съехала вверх, к талии.