Уходящие из города - Галаган Эмилия

Андрей привык к этому месту, но все-таки с нетерпением ждал окончания службы. Он почти не тратил заработанных денег, хотел купить себе подарок: поехать в Питер, погулять от души, а дальше – восстановиться в универе, взяться за ум, получить корочку… жить как все.

Когда Андрей написал заявление об уходе, Любаня сказала ему:

– И как я без тебя? Хва-хва-хва! Иди, черт с тобой! Не пей только много на радостях.

– Не буду, – пообещал он и ушел навсегда, вздохнув легко и спокойно.

Но когда в поезде до Питера он спал, укутавшись в одеяло, на нижней полке, ему приснилось, что он снова на работе, моет полы на третьем этаже, моет, моет и моет, а этаж все не заканчивается, и тут он поднимает глаза и видит перед собой старика, белоголового, с черными бровями и усами.

– Ты же умер, Виссарионыч, – говорит ему Андрей, потому что не выдерживает его взгляда, давящего с утроенной силой.

– Нет, это ты – умер, – произносит старик с той интонацией, с какой дети отвечают на любое обзывательство: «ты дурак» – «нет, это ты дурак», и хохочет, широко открыв рот, в котором один зуб золотой, а все остальные бурые от старости и курения.

Андрей проснулся под стук колес, завертелся на жесткой полке, забегал спросонья мыслями, пытаясь понять, где он и как он тут оказался, и вдруг ему стало ясно, что если у него и есть цель в жизни – то это никогда не оказаться в старости таким, как все эти «деды», одиноким, заброшенным и никому не нужным.

А еще он понял, что к черту его прежняя учеба, восстанавливаться он не будет. Прокантовавшись около месяца в Питере, он вернулся в Заводск с твердым намерением посвятить жизнь медицине. Он представлял, что будет тянуть бесконечные кишки из огромной ванны, и это его почему-то не пугало.

Предсказанному верить

Семейный бизнес Шараповых в очередной раз претерпел трансформацию: интернет-кафе перестало приносить прибыль, и в том же помещении после ремонта (перекрасили стены, установили вытяжку и договорились с санстанцией) открыли круглосуточную шаверменную.

Повара у них почему-то надолго не задерживались, прямо напасть. Иногда внезапно уезжали, написав напоследок СМС «уехал дом», иногда вообще исчезали в никуда – только что крутил шаверму, наливал кофе из дешевой кофе-машины и заваривал чай в пакетиках – и вот те на, нет его, и телефон не отвечает. Работало кафе двадцать четыре на семь, прибыль какая-никакая была. (Всегда есть люди, которым нужно закинуть что-то в себя, чтоб желудок не подавал голос – успокаиваем же мы душу быстро и криво склеенной ложью, лишь бы не зудело внутри.)

Тем вечером Лола осталась поработать: накануне исчез очередной повар. Разумеется, санкнижка у нее была (правда, кулинарный талант отсутствовал, но нужен ли он для шавермы?). Темноглазая и темноволосая, Лола не вызывала диссонанса у посетителей, привыкших видеть за прилавком «кого-то темненького». Другое дело – будь на месте Лолы какая-нибудь Луиза Извозчикова: бледная, с тихим голосом и привычкой без конца извиняться. Луиза когда-то работала у них в интернет-кафе, потом уволилась, кажется, пошла учиться. (Где-то она теперь? Может, исчезла, как их повара?)

Посетителей было мало, а точнее – одиноко спал, привалившись к стене, их завсегдатай Михалыч. У него несколько лет назад погибла жена, и он стремительно летел вниз. Шараповы из человеколюбия иногда кормили его бесплатно. Можно, конечно, растолкать Михалыча, отправить его домой и закрыть забегаловку, но Лоле не хотелось уходить. Она знала, что дома спокойно спит Бу, уже наигравшаяся вволю в PSP, спит папа, до этого несколько раз предупреждавший Бу, что пора бы лечь спать, а не то он отберет PSP, спит мама, которая недавно приехала из Москвы со сломанной ногой (все никак не уймется, ходила на митинг). Лоле не хотелось будить их, шумя в коридоре. И еще немножко хотелось побыть одной. Ночное одиночество с кофе иногда необходимо: это необъяснимое удовольствие вроде бы думать, ничего на самом деле не думая, чистый кайф от процесса существования.

Звякнул дверной колокольчик, вошла пара: мужчина лет сорока и женщина лет тридцати или даже моложе. Лола знала, как все будет. Возьмут по чашке кофе и сядут в самое отдаленное место; причем женщина непременно сядет спиной к Михалычу, а мужчина напротив ее – лицом к Михалычу, да еще так, чтоб держать его в поле зрения. Бедолага Михалыч для них сейчас что-то типа скрытой угрозы: женщина предпочитает его не замечать, чтобы получить удовольствие от встречи, а мужчина бдит. Будь женщина одна, она бы села на то место, которое сейчас занимает мужчина. А сейчас она показывает, что доверяет спутнику роль защитника. Пара расположилась за столиком. Теперь Лола видела женщину только со спины: светлые волосы, слегка завитые на концах, на фоне бирюзового плаща. Зато мужчина сидел лицом к Лоле: грубо вырезанные черты, густые брови и усы, глубокие морщины. Умный мужик; в этом помещении так самый умный, на фоне-то Михалыча, пустившего струйку слюны на подбородок. Интеллигент: помешивает кофе ложечкой, ни разу не звякнув. А еще – в хорошем, дорогом костюме. Такие заходят в открытые 24 на 7 забегаловки или очень случайно, или очень неслучайно.

«Кого только ночь не принесет, – подумала Лола, – вот уж время неожиданностей, так можно и Олеську Скворцову встретить…»

Мелкий стук по плиткам, которыми выложен пол, и голос женщины, смущенный, растерянный:

– Можно сахар?

Мужчина, делая заказ, попросил положить в кофе по одной порции сахара, а женщине, видимо, оказалось мало. Лола взяла пакетик сахара из коробки на стойке, протянула его женщине и сказала:

– Он не бросит жену, имейте в виду.

Лола была из тех, кто отводит взгляд не потому, что хочет спрятать свои мысли, а потому, что не хочет читать чужие. Но в этот раз… У женщины были красивые глаза (плащ она, видимо, подбирала под их цвет) и морщинки вокруг – мелкие, едва заметные, но все же морщинки. Глаза обманутой героини литературной классики (что там они проходили в школе? Лиза, Ася? Что-то такое) на стареющем лице. Она взяла сахар, беспомощно улыбнулась вместо «спасибо» и пошла к своему месту. Мужчина смотрел на нее цепко, взгляд сматывался, как леска, на конце которой, на остром крючке, трепыхалась рыбка, мелкая настолько, что только кошке на ужин – но все равно добыча.

Потом, оттирая розовую с перламутром, вышедшую из моды еще в девяностые, помаду от ободка кофейной чашки, Лола поняла: они с этой женщиной еще увидятся. Скоро или нет, вопрос открытый, но увидятся непременно. А сейчас надо было все-таки растолкать Михалыча, пусть идет домой досматривать сны, а ей нужно протереть пол и столики, пока мертвый час и нет никого, совсем.

Женщина объявилась нескоро, где-то через полгода. Тогда у них снова исчез, как водится, без объяснения причин, очередной повар. Отец возлагал на него надежды, а потому был особенно сердит и ворчал про распоясавшихся ментов, которые гребут мигрантов, работающих без регистрации и патента. День был дождливый. Вначале в кафе вошел зонт, похожий на бледно-розовый парашютный купол. За ним, как за щитом, пряталась она. Те же светлые волосы, те же бирюзовые глаза. Мужчина вошел вслед за ней. Высокий, очень коротко стриженный, лицо широкое, скуластое, одет дорого-демократично: в джинсах, толстовке и кедах, но все куплено в хорошем магазине, а не в секонде в подвальчике, где одевалась добрая половина их района. Вид у мужчины недовольный: может, он тут не в первый раз – и в предыдущий ему не понравилось (да и что тут может понравиться, если исчезнувший накануне повар считал, что обугленные куриные шкурки – это нормально?). В общем, бедолага недоумевал, почему его женщина упрямо тащит его в зловонную дыру, вместо того чтоб посидеть за столиком в какой-нибудь миленькой «Кофейной рапсодии». Так или иначе, в итоге произошло то, чего Лола и ожидала. Едва ее спутник отлучился помыть руки, женщина подошла к ней. Лола не удивилась бы, если бы она снова попросила сахар, но она поступила еще проще (и хуже) – просто спросила: