Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2003
Взять хоть последний, неостывший еще, пирожок: переведенный Анастасией Грызуновой дебютный роман Уильяма Сатклифф «Новенький». Легкое воскресное чтение, не больше, — так написал об этом романе немецкий сетевой рецензент. Наверное. Но как все-таки непринужденно писатель проблематизирует жизнь юного героя, как складно дает ему почувствовать вкус жизни, ее побед и поражений! Тут тебе и привычная у альбионитов национальная (на сей раз еврейско-английская) самокритика, и парадоксы тинейджерской дружбы, и актуальная проблема половой идентичности… Ну не улыбайтесь, это вам уже все ясно, а героям забавной книжки Сатклиффа — отнюдь. И читателям ее есть о чем поспорить на классном часе. В. Костырко в новомирском отзыве (2002, № 5) на опубликованный у нас несколько ранее второй роман Сатклиффа «А ты попробуй» укоряет автора за то, что он не отделяет себя от героя-тинейджера. Не встает повыше. Есть такое дело. Вообще условный вектор от Бэнкса к Сатклиффу — это характерный для нашей цивилизации вектор инфантилизации человека. Мимо всех и всяческих усложнений. К простоте. Однако не всякая же простота заведомо хуже воровства. Правда, уже и не ясно, чем же важен для нас такой наивный герой. Однажды и сам Сатклифф попытался сосредоточить своего персонажа на этой проблеме. И вот у героя вышло: «Кому какое дело до тебя? Ну, я… я… ну, то есть я думал, что я гей. Некоторое время. Честное слово. Чтоб мне провалиться. Я… э… еврей. Это немножко необычно. И пальцы у меня на ногах — они гнутся и гораздо длиннее, чем у всех». Чем богаты…
Фернандо Аррабаль. Красная мадонна. Роман. М., «Текст», 2002, 205 стр.; Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как Лилия в шипах. Роман. М., «Текст», 2003, 189 стр.
Ах, лучше бы я не читал Аррабалева «Влюбленного кастрата». Тогда бы я, глядишь, оценил его виртуозный талант повыше. Но что случилось — то случилось. «Красная мадонна» — роман о матери-убийце. Она хотела сделать свою дочь самым совершенным существом, воспитать великую женщину и гениального мастера, который сможет реализовать таинственный алхимический план. Но ни педагогическая, ни материально-вещественная алхимия не удалась. Почему? А почем нам знать! Аррабаль не объясняет, отчего девушка томилась в объятьях примерной матери и мечтала о сумасбродствах. Его роман похож на дорогую прекрасную безделушку, на изыск мастера-ювелира. Это шедевр декоративного стиля. Великолепные периоды, эффектные афоризмы, затейливая ткань повествования, сновидческий сюрреализм. Отчетливее понимаешь игровую и ироническую природу Аррабалевых текстов после знакомства с его «Кастратом». Здесь главный герой — форменный безумец, и манера повествования воссоздает сумбур вместо музыки, живописно происходящий в сдвинутом сознании персонажа. Само название романа звучит как причудливая и заманчивая музыка. Увы, безумие утомительно, и можно только посочувствовать переводчице Нине Хотинской, упорно искавшей средств для красивой игры на сомнительных качеств поле.
Иржи Грошек. Легкий завтрак в тени некрополя. Роман. СПб., «Азбука-классика», 2002, 352 стр.; Иржи Грошек. Реставрация обеда. Роман. СПб., «Азбука-классика», 2002, 256 стр.
В «Легком завтраке» сначала кажется, что это — исповедь нашего современника. Что-то в одном ряду с Уэльбеком, только в гораздо более мажорном колорите, без явного привкуса апокалипсина. Потом, однако, оказывается, что основной предмет несколько иной: взаимоотношения мужчин и женщин, причем в остроумно-поверхностной, хотя и не вовсе банальной трактовке. Ненавязчиво проведена мысль: миром правят страстные женщины, в то время как простофили мужчины балуются и шелапутят. Неглубоко, но правдоподобно. Получилось легкое, затейливое чтение. Проза Грошека сразу вызывает безотчетную симпатию. Забавные шутки, эротика на всякий вкус, щедро явленная античная эрудиция (ух как это всегда радует, от Киньяра до Юрсенар!) плюс элементы триллера и постмодернистской игры. Прага вдруг превращается в Рим, герои двоятся, случайный сопливый мальчишка становится, нба тебе, императором Нероном, а Нерон подменяет себя статистом и растворяется в бездне времен… И много еще тому подобной чехарды. Только самые требовательные читатели нашли у Грошека крупицы пошлости. Книгу очень живо обсуждали в Рунете (см., например: http://www.phg.ru/cgi-bin/ikonboard/forums.cgi?forum=5&topic=1), искали и находили в ней всякие философские заглубления. Между тем проза Грошека оказалась и в центре скандала редкостного качества. Некоторые подозрительные эксперты предположили, что имеют дело с элегантной мистификацией. Де перевод с чешского А. Владимировой — это никакой на самом-то деле не перевод. Чешского писателя, кинорежиссера и журналиста Грошека вовсе нет на белом свете, а роман сочинился где-то между Малой Арнаутской и питерским Чкаловским проспектом, на котором находятся некие издательские мощности. Подозрения, возможно, небезосновательные («…какой, скажите, чех-русофил мог бы поведать нам, например, такую историю: однажды ему предложили текст Цицерона со словами: не хотите ли книгу Цыци? — А может быть, все-таки Кики? — парировал он. Для этого чех должен говорить по-русски»). Но тогда можно только радоваться тому, что есть и на просторах нашей родины такой вот сочинитель, скромно спрятавшийся за неброским псевдонимом. Впрочем, этот скандал не помешал появлению на русском языке в том же переводе второго романа. Вероятно, вскорости выйдет на радость поклонникам и критикам и третий, про ужин. Ну и рано или поздно мы узнаем подробнее об авторе этих книг, которые все-таки больше обещают, чем дают.
— 1Вадим Руднев. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология. М., Независимая фирма «Класс», 2002, 272 стр.
Известный филолог, философ и семиотик Вадим Руднев предстает в этой книжке как клон своего не менее известного предтечи, Игоря Смирнова. В аннотации к книге обещано рассмотрение системы человеческих характеров, механизмов защиты и личностных расстройств через призму художественного дискурса. С первой же минуты у меня возникло искушение снять с полки смирновскую «Психодиахронологику» и сравнить два текста, новый и старый. В какой-то момент бороться с соблазном становится невозможно. Снимаешь, сравниваешь. Похоже. Но сходство не в пользу рудневского опуса. При всей, мягко скажем, сомнительности идей, заложенных в смирновскую «психоисторию русской литературы от романтизма до наших дней», читать ту книжку можно было с интересом. Царапало и сквозило. Руднев же… ну просто зануда. Я даже не пытаюсь оценить его вклад в психологию. Не уверен, что он слишком велик. Но литература присутствует в этой на вид весьма ученой книжке не по делу. У Руднева происходит самое печальное, что только можно себе представить: тотальная редукция смыслов. Евгений Онегин — ананкаст. Татьяна Ларина — истеричка. Гончаров и вообще реализм — депрессивный дискурс. Юрий Олеша — обсессивный дискурс. Владимир Сорокин — «последний великий русский писатель ХХ века, который не только подвел итог всей русской литературе большого стиля, но и в определенном смысле — всей литературе Нового времени». Эх-хе-хе. Тем не менее и у Сорокина — тот же, прости Господи, обсессивный дискурс … Диагноз Рудневу — примитивизация едва ли не всякого текста на фоне тотального психохарактеристического детерминизма. Так писать о литературе нельзя запретить. Но нельзя и заставить нас так понимать литературу. Из относительно удачного: забавный анализ психики Иудушки Головлева как бы за пределами и авторских намерений, и исторического контекста, и — отчасти — просто здравого смысла («В защиту Иудушки»). Из весьма характерного: Иисус Христос — случай экстраективного бреда в ответ на авторитарность «фарисейско-иудаистского сообщества».
Ярославль.
Кинообозрение Игоря Манцова
Слыхал про город Черногорск?.. Параша, а не город: тринадцать шахт, двадцать винных лабазов, две туберкулезные больницы, четыре кладбища и сорок тысяч уродов, быдла, которому больше деваться некуда.
Б. Акунин, «Алтын-толобас».(ДВОЕ ИЗ ЛАРЦА). Точнее, из ящика. Дибров и Михалков, Михалков и Дибров.
Трансляция фуршета, подводящего черту под Московским кинофестивалем-2003. Престижная ресторация, постсоветская светскость, непринужденный юмор, как они его понимают. Прямой эфир, звонок телезрителя, который недоволен тем, что: а) Михалкова много, б) Михалков вальяжен. «А вы чем обыкновенно занимаетесь?» — интересуется ведущий, Дибров. «Просто слесарь», — отвечает телезритель, может, подсадной, а может, пошутил.
Как бы то ни было, глаза Михалкова наливаются ртутью, если не свинцом, а рот изрыгает огонь: «Пускай впредь каждый занимается своим делом!» Назидательный такой Михалков. Что он имел в виду? Например: отныне слесарь не имеет права на любопытство. Или: его, Михалкова, будет со временем еще больше. Ровно столько, сколько барину захочется.
