Виктор Петров - Рекламный ролик
Артем понял, что простит отца при встрече. Уже простил.
Солнце испарило туман с хребтов, и мальчик жадно вглядывался в склоны Уралтау — душа ждала открытий.
Хрустали в забытых копях
Все эти годы Дягилев прожил в курортном городке на берегу Черного моря, куда уманила его с Урала молчаливая Лейла. По возвращении с работы домой, она бесшумно распахивала дверь и неумолимо наплывала на Дягилева восточной тенью, роняя на пол шпильки из волос.
Лейла, как и его бабушка Настя в юности, купалась по ночам нагой, но не плескалась шумливо близ берега, а с сумеречной улыбкой на лице надолго исчезала в открытом море. В момент, когда она медлительным силуэтом надвигалась из воды на Дягилева, топазовый кулон в ложбинке меж ее грудей искрился крупной звездой, и Дягилев слепнул от сияния камня раньше, чем успевал сделать встречный шаг.
После купания Лейла вела его, вконец обессилевшего, на кукурузное поле — к столбу из грубоотесаного камня толщиной в несколько обхватов. Столб подпирала груда валунов, издали он походил на гигантский кристалл. Никто из местных жителей не знал, почему початки кукурузы близ столба-кристалла наливаются заметно крупнее чем на окраинах поля, почему птицы, отставшие от стаи, часами отдыхают — копят силы именно на каменном столбе, а не в окрестных платановых рощах, где вдоволь гусениц. Даже рычание трактора не вспугивало птиц. Тракторист оставлял вокруг почитаемого столба островок нетронутой земли, в этих горных краях, мимо которых плавал еще Одиссей, любой мальчишка знал свою родословную до десятого колена. Лейла безошибочно отыскивала в темноте место, откуда черный силуэт исполинского кристалла совпадал с лунной дорожкой на море. Дягилеву казалось на миг, что вот ступи с вершины камня на серебристую тропу и праздным шагом без устали дойдешь до самой луны. Безмолвная Лейла часами отрешенно смотрела на каменный столб. Дягилеву же претила пустая трата времени — со слипающимися глазами он рвал цветы на опушке платановой рощи.
К пышным охапкам полевых цветов Лейла, в отличие от бабушки Насти, была совершенно равнодушна. Когда они возвращались от каменного столба домой, Лейла держала Дягилева за руку, как мать усталого ребенка, и он всякий раз с изумлением чувствовал, что рука теплеет до самого плеча, мышцы всего тела наливаются силой, прочь улетучивается раздражение. Во дворе Лейла срезала с куста всего одну розу. Вазу с розой ставила на подоконник, чтобы живительный лунный свет попадал на цветок. Топазовый кулон Лейлы сверкал ярче обычного, и Дягилев моментально забывал о сне, о тесноте их комнатенки, за которую хозяйка брала втридорога, забывал о хроническом безденежье…
Отсыпался Дягилев у себя в отделе — за кульманом. Разработку индивидуальных проектов курортных зданий ему, конечно, не доверяли, а лишь поручали привязку типовых. Порой Дягилеву хотелось сорвать кулон с шеи Лейлы — расколоть его молотком или запечь в хлебе, как некогда бабушка Настя запекла аметист в куличе: камень из фиолетового стал золотистым.
Дягилев искренне недоумевал, почему Лейла не изменяет ему с местными владельцами виноградных участков, сулившими ей и черную «Волгу» и сердце в придачу. Раз не выдержал в очередном приступе ревности — спросил ее об этом. Лейла в оправдание не проронила ни слова, а только неуловимо коснулась пальцами колючей щеки мужа, и он смущенно умолк.
Постепенно Дягилев научился различать оттенки молчания Лейлы. Когда он обрушил на нее известие о том, что вряд ли сможет стать отцом долгожданного ребенка, молчание согбенной Лейлы говорило красноречивей всяких слов. Тем не менее Лейла в тот же вечер начала вязать ему давно обещанный джемпер. С того вечера величавое молчание Лейлы все чаще и чаще становилось непосильным для Дягилева. В такие минуты он, отшвырнув журнал «Здоровье», включал на полную громкость осточертевший телевизор или настойчиво, почти сердито, убеждал Лейлу в своей любви к ней.
В разгар курортного сезона поклонники из приезжих атаковывали Лейлу в больнице, плотным кольцом обступали на пляже, машинами теснили к обочине прямо на глазах Дягилева. Он вроде и попривык к подобным шуткам: глупо было бы всякий раз затевать драку. Но странное дело: Дягилев теперь гораздо раньше терял Лейлу из вида, если она заплывала вдоль лунной дорожки к горизонту…
О верности Лейлы Дягилеву сластолюбцы городка разносили непристойные анекдоты. Дягилев смирился с этим: он попросту не слышал сплетен, их для него не существовало и все тут! Но странное дело: Дягилев уже, как ни пытался, не мог расслышать в плеске прибоя потаенный музыкальный ритм…
За девять лет жизни с Лейлой Дягилев не написал ни одного письма жене и сыну, оставленным на Урале. Но странное дело: он, оказывается, начал забывать и черты лица бабушки Насти…
Если очередной поклонник присылал Лейле акварельный автопортрет, она без колебаний сворачивала из портрета кулек под арбузные семечки. Ящик под столом в зубном кабинете Лейлы был набит кульками с фруктами, яркими упаковками из-под лекарств, подобранными на улице игрушками. Прежде, чем сверлить трехлетнему пациенту зуб, Лейла бесшумным жестом фокусницы вручала крохе подарок. Отцы жадно глазели в щелочку двери не столь на своих страдающих детей, как на смуглый лик Лейлы с выпуклыми зелеными глазами. А Дягилев на последние деньги покупал в художественном салоне акварельный пейзаж, только ярче и гораздо больших размеров, чем портрет поклонника. Услыхав вместо восхищения терпеливый вздох Лейлы, готов был разорвать пейзаж в клочья.
Если спасатель санаторного пляжа, мускулистый, кобелистый, норовил одарить Лейлу связкой подбитой им кефали, Лейла неумолимо предупреждала: «Скормлю коту». Дягилев же в свою очередь не успокаивался до тех пор, пока не приносил Лейле дюжину форелей, собственноручно пойманных им в верховьях горной речки…
Однажды в горах угодил под свирепый буран, заблудился, просидел несколько часов на ледяном камне, серьезно заболел. К врачу-урологу долго не обращался, страшась, что слух об интимной болезни дойдет и до Лейлы. Ведь намекни ей хитренько тот же уролог (наверняка тайный поклонник!), и Лейле ничего не стоило бы взять из регистратуры лечебную карту мужа. Почему-то Дягилев охотно верил в подобную бестактность жены, хотя и злился на себя за эту, чернящую Лейлу, мысль.
Собственно сильных физических страданий болезнь не принесла, да и профессор областной клиники успокоил: мол, главное — упорство в лечении, со временем, глядишь, и понесет она от тебя. Лейла стала еще молчаливей и ласковей, чем прежде, а полыхание топаза меж ее смуглых, туго налитых, солоноватых от морской воды грудей воскресило бы к жизни даже мертвого. Но Дягилев ловил себя на том, что неизменно подсчитывает свои ничтожные победы над ней, хотя Лейла долгим благодарным поцелуем выдавала их за великие. Дягилев, однако, не верил, спешно самоутверждался снова и снова… Клял себя последними словами, ведь не посиди он тогда на камне — и не заболел бы. Десятилетний сын, недотепа, тоже, наверняка, сиживает на валунах. Предостеречь некому…
Дягилев пристрастился тайком от Лейлы ходить в зимние дни на море, где объяснял мальчишкам-рыбакам, почему нельзя сидеть на студеных камнях волнореза. С ненасытным интересом, коего в себе и не подозревал, выспрашивал мальчишек: у всех ли есть отцы, какими профессиями отцов они гордятся. О доле инженера-проектировщика подростки имели понятие смутное, но презрительное. Зато почти все восхищались шикарной жизнью продавцов. Те из мальчишек, что помладше, охотно поддерживали разговоры о космонавтах, а один угрюмый первоклашка упорно твердил о приключениях тигроловов и геологов. Последнее утешало Дягилева: хранимая им с детства коллекция минералов давала повод предстать глазам сына в ореоле романтичной профессии. Например, первооткрывателем драгоценных камней на том же Урале…
Дягилев и в мыслях не допускал, что травмирует малыша правдой о себе: воскреснет для него долгожданным папкой лишь затем, чтобы успокоить свою совесть и, как можно скорей, вернуться обратно к Лейле.
Вычерчивая на работе опостылевшие фундаменты, балки перекрытий, он мучительно придумывал, перебирал в уме десятки ситуаций, благодаря которым сумел бы за несколько часов встречи с сыном стать для него долгожданным кумиром. Додумался даже до того, что организует нападение хулиганов на себя, чтобы сын увидал, как лихо расшвыряет он их. Через год после встречи можно будет поехать еще раз, потом снова через год, а там сын подрастет, и тогда он раскроется ему.
Впрочем, в глубине души Дягилев не верил себе, что решится когда-либо на поездку к сыну, пока Лейла не купила ему билет на деньги от проданного кулона.
— Зачем он мне без тебя? — молвила Лейла, обморочно слабея в руках Дягилева. — Молчи, миленький, не вернешься, я лучше знаю…
