Говард Немеров - Игра на своем поле
– Что ж, разве нет? – Правда, это было сказано с улыбкой.
– Разумеется, нет! – быстро ответил Нейджел. – Хотя, – добавил он, помолчав, – если б понадобилось, заставил бы, будьте уверены.
Чарльз кивнул – он в том не сомневался. И оттого, что ректор сказал ему правду, у него чуточку отлегло от сердца.
– Послушайте, Чарльз, – снова заговорил Нейджел. – Я вас уважаю и люблю. Я считаю вас отличным преподавателем. И ' я знаю, что, как большинство отличных преподавателей, вы, разумеется, относитесь к административным работникам с тихим презрением. Я очень ясно представляю себе, как вы отозвались бы, скажем, обо мне. «Нейджел? Очень приятный человек, но должность его, конечно, погубила. Мог бы стать педагогом, а превратился в обтекаемый чернильный прибор». Вы бы сказали это, Чарльз, самым корректным тоном: без сожаления и без насмешки, просто констатируя, что дело обстоит именно так. – Чарльз хотел было запротестовать, но ректор жестом остановил его. – Я не обижаюсь и не виню вас. Больше того, я бы даже сказал, что в известном смысле вы правы. Я тоже, как вы знаете, был когда-то преподавателем и думал точно так же. А сейчас иной раз погляжу в зеркало на свою энергичную, мудрую и бледную физиономию и скажу себе: «Теперь ты, друг, выдающийся воспитатель». – Он засмеялся.
– Надо же кому-то заниматься организационной стороной, – не слишком убежденно сказал Чарльз.
– Это звучит вроде «должен же кто-то быть дворником». И тем не менее это верно. У нас в колледже я и есть этот «кто-то». Вы когда-нибудь задумывались, Чарльз, что это значит – «заниматься организационной стороной»? Чего это стоит? Я, например, не задумывался, пока не взялся за нее. Преподаватели, как правило, этого не учитывают – да и с какой стати, собственно, им учитывать? У меня на ночном столике лежат две книги: библия и «Государь» Макиавелли. И та и другая почти одинаково необходимы, но «Государь» все-таки лежит сверху. С некоторыми оговорками – ведь нам здесь не часто приходится решать вопросы жизни и смерти, и поэтому, вероятно, мы пользуемся академической свободой, иными словами, свободой оставаться в академических рамках, но, в сущности, как я уже сказал, с некоторыми оговорками, ректор мало чем отличается от государя Макиавелли. Так, например, он может подняться до своего положения различными способами, и некоторые из них весьма похожи на узурпацию власти или дворцовый переворот. Ректор правит своими «подданными», то бишь студентами, и в личном общении с ними он добр и снисходителен в лучшем смысле слова. Он облечен такой властью, что ему, кажется, нет надобности даже применять ее – опять-таки, разумеется, в личном контакте. В то же время в нем есть и нечто далекое, недоступное и таинственное, ибо он не просто власть, а как бы живое и зримое воплощение принципа власти. Однако его главная опора и вместе с тем главный источник опасений – это его знать и его придворные, то есть преподаватели и административные работники. Великие бароны-разбойники от социологии, английской литературы, естественных наук… вы меня понимаете? Ими он тоже правит, но лишь как primus inter pares (Первый среди равных (лат.)), и это все, в чем он может положиться на книгу Макиавелли. Остальное зависит от него самого, от того, как он сумеет поставить себя с ними. А ведь они – народ дошлый, Чарльз, им палец в рот не клади! Как ни странно, даже самый заумный книжный червь, из тех, кто по целым дням пропадает в библиотеке и гложет кадастровую книгу (Земельная опись Англии, произведенная Вильгельмом Завоевателем в 1086 году) или «Начала» Ньютона, даже и он дошлый парень и может одним щелчком сбить ректора с его пьедестала, да так ловко, что тот и опомниться не успеет. Ну-с, а кроме вышеизложенного, есть еще общество выпускников, есть попечители, есть в конце концов и остальной мир – другие княжества, другая субординация, другие властители и боги, на фоне которых фигура ректора сжимается до микроскопических размеров. И под натиском всех этих сил государю нужно сохранять не только равновесие, но по мере возможности и достоинство.
– У всех нас есть свои Сциллы и Харибды, – отозвался Чарльз. – А если вы хотите сказать, что я вам подбавил еще хлопот, поставив «незачет» Бленту, – что ж, очень сожалею.
– Ах, вы про это! – Нейджел пренебрежительно отмахнулся. – Хлопот! Со своими хлопотами я справлюсь. Их достаточно, но вас они не должны беспокоить. И вот что, Чарльз: раз парень подал вам скверную – работу, вы абсолютно вправе его срезать. Так что если кто-нибудь вздумает донимать вас насчет этого, можете сказать, что это колледж его не допускает к игре, а не вы.
– Значит, вы меня вызвали, чтобы поздравить? – мягко осведомился Чарльз.
– И до чего же вы, преподаватели, колючий народ! Конечно, мне жаль, что Блент не может играть. Если он и в самом деле такая важная фигура – в чем я, кстати, склонен сомневаться, – значит, я рискую проиграть десять долларов Пар-неллу, ректору наших противников. Нет, серьезно, Чарльз, в принципе я целиком на вашей стороне. Совсем не вредно иной раз поставить всю эту футбольную команду на свое место.
– Но принцип-то ведь не в этом!
– В этом тоже, если хотите. – Нейджел повернулся на своем вращающемся стуле, посмотрел в окно и, помолчав, продолжал: – Да, совершенно верно, я действительно вызвал вас, чтобы посмотреть: твердо вы решили или, может быть, еще передумаете. В моем положении я не мог поступить иначе. О подробностях говорить незачем, если они вам не интересны. Одним словом, я обещал с вами поговорить. Но знайте, я только спрашиваю: можете вы изменить свое решение или нет? И все. Если, после того, как я объяснил вам положение вещей, вы все-таки ответите, что не можете, – значит баста, вопрос исчерпан. Нареканий со стороны дирекции или еще кого-либо можете не опасаться, да это и не в вашем характере. Я вас поддержу, и все обойдется.
– Спасибо, – неловко пробормотал Чарльз.
– Вот и отлично. – Ректор снова повернулся к письменному столу, взял толстую картонную папку и взвесил ее на ладони.
– Вам не кажется несколько странным – с чего бы это парню вдруг взять да провалить какой-то письменный зачет?
– Ну, провалился-то он как раз с треском, – возразил Чарльз. – Он у меня первый год, так что я с ним знаком только по этой работе. Хотя, говорят, он очень способный малый.
– Вот именно. Он ведь и поступил-то к нам на общих основаниях, не как спортсмен. Вы знаете, конечно, что мы имеем стипендии для спортсменов. Блент тоже получает стипендию, но заработанную своим трудом. Кстати, в самом начале у него не все шло гладко. Он едва не вылетел за неуспеваемость, и, признаюсь вам, ему бы тогда не удержаться, если бы тренер первокурсников уже к тому времени не распознал в нем талант и не уговорил тренера Харди вступиться. Причем основанием послужил не просто футбол: они это представили как случай психологический. Вы и не подозреваете, до чего они там, на спортивных площадках, нахватались нынче наукообразной терминологии: депрессии, комплексы… Харди убедил декана Ларинга, что Блента еще можно спасти для человечества и науки, если им займется специалист-психиатр. Его повели к доктору Блюменталю, и тот ему помог… Уж не знаю, как в таких случаях действуют наши психиатры. Вероятно, ничего особенного, какие-нибудь пустяки. И вот – помогло.
Нейджел похлопал по картонной папке.
– Тут – не для посторонних глаз, конечно, – отмечаются застенчивость, неуверенность в себе и прочее, приводятся результаты тестов – все не подлежит разглашению в основном по той причине, что я в этом ровным счетом ничего не смыслю. Но во всяком случае, Блент пришел в норму, стал заниматься, и не как-нибудь, а очень недурно. И вот через три года – опять срыв. Что бы это могло означать?
– Ничего особенного. Отправьте его опять к Блюменталю – и все. Если он сдаст экзамен за курс, значит автоматически получит и зачет.
– А пока что не допускается к матчу, так?
– Примерно.
– Что ж, Чарльз. Вашу точку зрения можно понять, хотя она, пожалуй, достаточно сурова – не столько по отношению к нам, сколько к Бленту. Вы же знаете, что эти ребята – не все, но некоторые – после колледжа зарабатывают себе футболом на жизнь… Но с педагогической точки зрения – да и в принципе – я отнюдь не против суровости.
Нейджел упругим движением выпрямился и встал.
– У меня все. – Он протянул руку. – Я спросил, вы ответили. Не думайте обо мне дурно, Чарльз. Я ведь все понимаю.
– Сомневаюсь. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь меня правильно понимал, и это досадно. Вы вот говорите, что не хотите оказывать на меня давление. Я вам верю – во всяком случае, верю, что это искренне. Но разговор по душам – средство посильнее, чем административный нажим. Ваши слова, по сути дела, сводятся к тому, что мы с вами, такие интеллигентные, гуманные, умные люди, не делаем культа из правил и вполне можем договориться и выручить студента. Это прелестный взгляд на вещи, и я с ним полностью солидарен – вот ведь что. И при надлежащих условиях я именно так бы и поступил.