Говард Немеров - Игра на своем поле
Чарльз отказался и проводил ее до машины.
– Жаль, что я человек с предрассудками, – сказал он, когда Лили включила зажигание. – Надеюсь, вам удастся найти другого.
3
По-видимому, «ситуация» была налицо. Меняют ли дело признания Лили Сэйр? В целом, вероятно, нет – по крайней мере с формальной точки зрения. Впрочем, Чарльзу было некогда размышлять над тем, какую занять позицию: он уже и так на несколько минут опаздывал к ректору.
Он, правда, не унизился до того, чтобы припуститься рысцой, но, в нарушение всех правил, пошел к административному зданию, Джексон-Холлу, напрямик через Овал, чем вызвал недовольную мину заместителя ректора по учебной части мисс Мориарти, которая вышла на ступеньки покурить. В ведении мисс Мориарти находился женский состав колледжа.
– Чудесное утро, мэм, – на ходу бросил Чарльз.
– Прелесть. Я как раз думала, как долго в этом году трава зеленая.
Войдя в здание и благоразумно дождавшись, пока дверь плотно закроется, Чарльз не без ехидства произнес:
– И будем надеяться, что я тебе испортил это чудесное утро.
Фасад Джексон-Холла был по традиции обвит плющом, но интерьер недавно отделали заново, в стиле, соответствующем назначению этого корпуса: снесли перегородки и вместо комнат «организовали пространство», как говорят архитекторы, лабиринтом барьерчиков по пояс вышиной, и теперь за этими баррикадами под яркими лампами дневного света стучали на машинках многочисленные секретарши.
Свет ламп, размещенных группами на больших щитах, похожих на опрокинутые формочки для льда, отражался от светлых кремовых стен. Все вокруг излучало чистоту и деловитую энергию и производило приятное впечатление даже на Чарльза, хотя как преподаватель он порой задумывался, за что платят жалованье всем этим деятельным дамам.
Остановившись у коммутатора, он объяснил дежурному секретарю-телефонистке, зачем пришел. Его попросили подождать, и только тут он с беспокойством подумал о предстоящем свидании. По-настоящему за эти последние полчаса ему бы следовало сосредоточиться, наметить план действий: «если он скажет то-то, я отвечу то-то», – как начинающий шахматист перед партией. Хотя, возможно, так даже лучше – импровизация у него получается удачнее. И, быстро проверив свои ощущения, он с удовольствием отметил, что вовсе не настроен разыгрывать твердокаменное упорство и цепляться за принципы лишь во имя принципов. Конечно, без этих горе-талейранов Барбера и Да-Сильва было бы лучше, но его позиция по-прежнему остается разумной, и он должен ее разумно изложить. Остального Чарльз не успел додумать: дежурная знаком показала ему, что можно пройти.
У входа во владения ректора, на пороге «les appartements de son altesse» (Апартаменты его высочества (франц.)), ему, как всегда, стало чуточку не по себе. Сам ректор тут был совершенно ни при чем: Чарльз находился в наилучших отношениях с Хармоном Нейджелом. То была скорее инстинктивная робость перед таинством власти, чувство, знакомое каждому, кто впервые попадает в кабинет начальства. Есть люди, у которых это ощущение не исчезает никогда. Возможно, в основе его было одно обстоятельство, которое всякий раз казалось Чарльзу откровением: здесь, на вершине, в этой святая святых, куда попадаешь, пройдя сквозь вереницу скучных казенных помещений, официальных и безликих, заставленных скучной казенной мебелью и заваленных грудами старых учебников, – удивительно обжитая, чистая, со вкусом обставленная комната, полная веселых солнечных бликов. Уютный огонек за начищенной до блеска каминной решеткой, простой, но хороший ковер, длинный, сверкающий, полированный стол. На стенах картины, без сомнения, подобранные самим ректором, в шкафах аппетитно расставлены книги, некоторые еще в своих ярких суперобложках, и видно, что это не случайные книги, а именно те, которые нужны здесь хозяину.
Едва секретарь ректора мисс Яроу открыла дверь, чтобы доложить о посетителе, как ректор уже встал из-за стола и пошел ему навстречу.
– Чарльз! – это было сказано так сердечно, с таким явным удовольствием, что усомниться в искренности Хармона Нейд-жела казалось невозможным.
– Рад вас видеть, сэр, – ответил Чарльз. Можно было сказать и «Хармон», можно было бы совершенно спокойно сказать просто «Привет!», но в данный момент Чарльз счел более уместным сдержанно-уважительное «сэр». Так, он надеялся, произнес бы это богатое оттенками обращение доктор Джонсон (Сэмюэл Джонсон (1709-1784) – английский писатель, лексикограф и критик, знаменитый острослов) в благодушном настроении: здесь было и чувство собственного достоинства, и признание служебной дистанции, исключающей какую-либо фамильярность, и учтивый, но твердый намек на то, что все формы общения имеют равное право на существование. Нейджел, со своей стороны, явно не остался глух к этим нюансам и чуть нахмурился, но, как человек благоразумный, предпочел сделать вид, что ничего не заметил, и, указав Чарльзу на стул возле себя, вновь занял свое привычное место за письменным столом. Долгая минута прошла в молчании. Сплетя пальцы на затылке, ректор со сдержанной, но дружеской улыбкой рассматривал Чарльза, и Чарльз улыбнулся ему в ответ.
– Пусть и у вас свои заботы, – нарушил, наконец, молчание Хармон Нейджел, – но вы хоть по крайней мере не ректор. Помните, в средние века люди верили, что каждый епископ непременно обречен гореть в аду лишь за то, что он епископ? О ректоре колледжа можно сказать то же самое.
Чарльз невнятно промычал нечто сочувственное.
– «Скромный гуманитарный колледж, – процитировал ректор, – основанный баптистами, республиканский по ориентации, расположенный неподалеку от процветающего города, в прелестной местности, на лоне природы…» – была когда-то природа, а теперь на нас от подножия холма надвигаются наши собственные трущобы: прачечные, бары, закусочные… Чарльз, вы случайно не знаете, это правда, что наше студенческое кафе – попросту вестибюль публичного дома?
– Говорят.
– М-да. Почему, о почему эти детки не способны предаваться своим грешным радостям втихомолку? Теперь придется что-то предпринимать. Или вот еще: взгляните-ка. – Он приподнял со стола пачку бумаг и с безнадежным видом уронил обратно. – Вот, скажем, миссис Пэриш. Ее покойный супруг был у нас попечителем года так до тридцать седьмого, и она недоумевает, почему мы ей больше не присылаем билетов на футбол. И недоумевает, заметьте, в довольно категорической форме. А так как у миссис Пэриш куча денег, которые она могла бы завещать колледжу, это недоразумение заслуживает серьезнейшего внимания. Или, например, группа наших выпускников из Питсбурга. Думали, думали все эти годы и додумались, наконец, направить нам послание, в котором призывают колледж отвергнуть языческие традиции древних греков и построить образование «на незыблемой основе христианской веры». Масса практических предложений, как провести вышеупомянутую реформу наилучшим образом, и на каждое придется так или иначе отвечать. А под конец спрашивают напрямик: как это, мол, я считаю возможным защищать «суетные, полные гордыни философские концепции Афин и Рима»?
– Почему бы не предложить им разработать этот план детально? – заметил Чарльз. – Выгадали бы год-другой передышки, а к тому времени, глядишь, они бы все и забыли.
– А-а! Берегитесь, Чарльз! Я вижу в вас задатки администратора! Еще один пример, последний. Капитан полицейского участка с шоссе ? 10 задержал одного из наших юных джентльменов за то, что тот в понедельник вечером пытался, насколько я понимаю, поставить свой автомобиль на то место, где уже стояла полицейская машина. Получив замечание, молодой служитель наук, еще и пьяный ко всему прочему, крупно поговорил с капитаном полиции, которому не оставалось ничего другого, как его арестовать. После чего постепенно выясняется, что машину он взял на вечер у товарища, что машина не застрахована и водительских прав у парня нет. Тем не менее капитан Прайс заверяет меня, что ему меньше всего хотелось бы доставлять неприятности колледжу, к которому он всегда питал самые дружеские чувства. Однако родители студента, которых известили об этом происшествии, сегодня утром заявили мне по телефону, что все это безусловно сплошное недоразумение: их ребенок никогда в жизни не совершил бы ничего подобного, да и вообще он не умеет водить машину. Вот так и сижу пока что между двух огней. Вы, конечно, думаете, что я вас хочу разжалобить своими горестными излияниями, а, Чарльз? – Ректор расхохотался молодо и задорно. – А ведь и верно, хочу! До того приятно иной раз взять и высказаться! И, между прочим, без всяких коварных задних мыслей, честное слово. Должен ведь и мне кто-то посочувствовать, я тоже человек. Только ради бога, Чарльз, не сидите с таким угрюмым лицом. Можно подумать, что я собираюсь заставить вас поступиться вашей честью.
