Мариуш Вилк - Дом над Онего
Заканчивается «Зимнее путешествие» Сташека, а я продолжаю — вызывая духов с CD — блуждать с закрытыми глазами. Голос Херберта[35] переносит меня в столовую дома в Мезон-Лаффите, за столом Редактор[36] и пани Зофья…[37] и хотя их уже нет в живых, они ближе мне, чем многие из живущих. Голос Крыницкого[38] воскрешает в памяти мою вроцлавскую квартиру — конец семидесятых, подпольный авторский вечер, среди молодой лохматой публики с трудом узнаю себя. Голос Милоша[39] зовет в Краков, Старый Поэт собственноручно открывает дверь, приветствует галантно… и по-русски, смеясь при этом так громко, что на эхо его хохота является из кухни Кароль — она готовила кофе для гостей. Голос Загаевского[40] неожиданно перебрасывает меня во Львов, где я никогда не был. И наконец я слышу, как звучит голос Венцловы[41] — до сих пор я имел представление лишь о его храпе за стеной гостевой комнаты краковского издательства «Знак».
Отсюда кажется, что все это происходило на том свете.
1 января 2004
Иней на тополе искрится бенгальскими огнями. Сквозь обледеневшие веточки — точно кружево морской пены — просвечивает бледно-голубая эмаль неба. На заборе изморозь ершится. С крыши сосульки свисают, в мое окошко заглядывают. А за окном — тень дома: солнце восходит как раз у меня за спиной. Из тени дома тень дыма протянулась… Единственная тень жизни на этом экране.
23 января
Сижу на Севере, словно на макушке мира (взгляните на глобус!). Маркиз де Кюстин заметил, что по мере приближения к полярному кругу все больше кажется, будто взбираешься на какие-то гигантские Альпы, откуда виден весь мир, расстилающийся внизу.
Север — мое кочевье, область познания.
Север — моя быль!
Мой Север начинается с великих европейских озер — Ладожского и Онежского, охватывает Карелию и берег Белого моря, Кольский полуостров и Архангельскую область, бассейн Северной Двины и Мезени, аж до Печоры и Камня (старое название Урала), Новой Земли, Вайгача и Карских Ворот. Во временном же отношении он берет начало в шестом тысячелетии до нашей эры. Примерно так ученые датируют обнаруженные здесь древнейшие следы человека мезолита.
Мой Север — колыбель шаманизма, то есть истоков религии. Око Ольмаркс[42] (которого цитирует Элиаде) утверждает, что шаманизм по своему происхождению — типично арктический феномен, вызванный влиянием на человеческую психику космоса, а также одиночества, избытка белого цвета, недостатка витаминов и так далее. Ольмаркс полагает, что шаманизм зародился из арктической истерии — психического заболевания, очень распространенного среди народов Севера.
Кстати, о влиянии космоса на психику и мне есть что рассказать — я провел близ полярного круга около десятка зим. Зимой не хватает солнца, энергии, мучает сонливость, снится масса снов. Зато летом страдаешь от избытка света, ходишь перевозбужденный, плохо спишь. Это только то, что касается солнца! А полярное сияние? А магнитные бури?
Здесь, на Севере, можно увидеть, как зарождалось искусство — достаточно отправиться на Бесов Нос (мыс на восточном берегу Онежского озера) и полюбоваться петроглифами времен неолита — высвечиваемыми солнцем рисунками на гранитных плитах. Эти петроглифы наглядно показывают, как при помощи искусства и магии первобытный человек пытался приручить смерть.
Каждый раз, бывая на Бесовом Носе и просматривая эту фантастическую киноленту каменного века, я все больше убеждаюсь, что искусство зародилось как мучительный труд и молчаливое созерцание, а не трюки на потеху публике и визжащим от восторга барышням.
Горизонты на моем Севере беспредельны. Поэт писал, что земля у полюсов несколько… сплющивается. Кроме того, в тундре ничто не заслоняет вид, поскольку кустарник едва доходит до колен. Отсюда и Москву видать, и Петербург, и Нью-Йорк, Тель-Авив и Багдад, Токио, Дели и Пекин, Тбилиси и Гаагу, Париж, Лондон, Киры и Варшаву — в их истинном масштабе!
Да что там, отсюда и каждого человека можно просветить, словно рентгеном, узнать, чего он стоит на самом деле. Хотя люди здесь, в общем, и не нужны. Вполне достаточно духов!
25 января
На белом экране Онего в моем окне — две маленькие черные фигурки: прямо напротив меня — Слава, в защитной маске от ветра (новогодний подарок), ждет оказии («Бурана»), чтобы на сноуборде прокатиться, чуть правее удаляется Наталья… Побежала на лыжах в поселок — в магазин и на почту. Может, «Жепа»[43] пришла. Я же пою на ноутбуке то, что вижу за окном, — этот абзац. Словно старый самоед на берегу Хатиды.
* * *Впервые с Севером я встретился на берегу Обской Губы. Я был там осенью 1991 года (сразу после московского путча) — с вроцлавской киногруппой. Мы вроде собирались снимать какое-то «кино», меня попросили помочь написать сценарий, однако в результате все кончилось грандиозной пьянкой. А после возвращения домой каждый занялся своим делом. Звукооператор, например, возглавил вроцлавское телевидение.
(Кстати, о Вроцлаве. Помню, еще «в подполье» Эугениуш Шумейко шутил, что все мы когда-нибудь встретимся где-нибудь в Сибири, скажем, между Обью и Енисеем. Эх, Генек, хотел бы я знать, где ты сейчас?)
База у нас была в Надыме, одном из главных населенных пунктов Ямало-Ненецкого автономного округа, коренными жителями которого являются ненцы, некогда называвшиеся самоедами. Замечу, что слово «самоед» происходит не от «сам себя ест», а от «сам един», то есть «живущий обособленно». Так, во всяком случае, утверждал Александр Борисов[44], путешественник и художник Заполярья — мира, простирающегося за полярным кругом.
Надым выстроен на вечной мерзлоте. Повсюду трубы, проложенные по поверхности земли, для теплоизоляции кое-как обмотанные толем и паклей, из многочисленных щелей вырываются клубы пара. На центральной площади — памятник Ленину, вокруг магазины, учреждения и офисы средней руки, бар фастфуда, обменный пункт, пара жилых домов для местной элиты и приличная гостиница — для иностранных гостей да московских «шишек». Остальное — каменные трущобы, искривленные мерзлотой и потрескавшиеся от холода. Надым сродни ночному кошмару, но не аллюзия с Альфредом Кубином[45] и не кадр из фантастического фильма, а пьяное видение советских «товарищей», соблазнившихся природным газом. Отсюда до месторождений Ямала — рукой подать.
«Товарищей», впрочем, и я повидал — это было их время (кто знает, может, оно и сегодня не кончилось?). Мы познакомились в бане, куда нас пригласили, как приглашают на вечеринку. Банька была классная, от жара — уши в трубочку, в предбаннике ледяная водка, голые девки, черная икра, арбузы, помидоры и мясо гриль. Кажется, лосина.
— Давайте за Сталина, — поднял тост Егорыч, когда мы все уже были «тепленькие». Егорыч возглавлял организацию с длиннющим названием, из которого следовало, что они оказывают помощь коренным жителям Севера. Вроцлавское телевидение подписало с ними договор о сотрудничестве: они обязались бесплатно предоставить вертушку (вертолет) для съемок документального фильма о сталинских лагерях, а вроцлавская группа обещала из обрезков материала слепить рекламный клип для интуристов. Ничего удивительного, что все поспешно опрокинули стаканы.
26 января
О северных летчиках следует сказать особо, это отдельная каста. Я уже много лет дружу с Владимиром Деартом, пилотом и поэтом в одном лице. Деарт проработал на Севере двадцать шесть лет. Облетел всю Карелию и Кольский полуостров, Республику Коми, Новую Землю, Вологодскую и Архангельскую области, а также Западную Сибирь от Тюмени до Ямала и Гыды.
Володя подарил мне множество великолепных историй о людях Севера и томик своих стихов, недавно изданный в Архангельске. Несколько стихотворений я попытался воссоздать на польском. Вот строфа, открывающая сборник:
Уходит день, и новый день придет,
И думаешь, что в вечности родился.
Неспешная душа чего-то ждет,
А ум, все понимая, затаился.
Деарт уже давно на пенсии, но приятели помоложе еще летают. Один из них, Женя Стабниченко, тогда — осенью 1991 года — облетел с нами тундру между Обью и Енисеем, Гыданский полуостров и Ямал. Женя — настоящий виртуоз. Однажды, к примеру, мы везли из Надыма одну бабулю — собирать клюкву, так Женька высматривал ягодники с воздуха, едва не задевая кусты брюхом своего «М-4». В другой раз они помогали самоедам загонять стаю рыб в сети — летали над самой рекой с крутыми высокими берегами, за которые в любую секунду мог зацепиться пропеллер. Стабниченко смеялся, что это все детские игрушки: вот бурильные установки опускать с вертушки — это да, это серьезно.
