Уильям Айриш - Окно во двор
Обзор книги Уильям Айриш - Окно во двор
Уильям Айриш
Окно во двор
Я не знал их имен. Никогда не слышал их голосов. Строго говоря, я даже не знал, как они выглядят, ведь на таком расстоянии лица были слишком малы, чтобы можно было рассмотреть их черты. Но зато я мог бы составить расписание их приходов домой и уходов, повседневных привычек и занятий. Они были обитателями домов, окна которых выходили во двор моего дома.
Не спорю — это несколько напоминало подглядывание и даже могло быть ошибочно принято за нездоровый интерес к чужим делам. Но вины моей тут не было, и вообще все обстояло иначе. Дело в том, что именно тогда я был лишен возможности свободно передвигаться. Я с трудом перебирался от окна к кровати и от кровати к окну. А окно эркера, выходившее во двор, было, пожалуй, самым удобным местом в моей спальне в жаркую погоду. Оно не было затянуто сеткой, и, чтобы избежать нашествия всех окрестных насекомых, мне приходилось сидеть с выключенным светом. Меня мучила бессонница. А спасаться от скуки чтением я так никогда и не научился.
Поэтому иного выхода у меня не было — разве что я должен был сидеть с зажмуренными глазами.
Возьмем наугад некоторые из окон. Прямо напротив, там, где окна выглядели для меня еще квадратными, жили молодожены, почти подростки — ужасные непоседы. Они бы просто-напросто погибли, если б провели хоть один вечер дома. Уходили они всегда в такой спешке, что забывали выключить свет. Не думаю, что за все то время, что я наблюдал за ними, они хоть раз вовремя вспомнили об этом.
Впрочем, они никогда не забывали об этом полностью. Минут через пять он врывался в квартиру, наверное, прибежав уже с другого конца улицы, и вихрем проносился по комнатам, щелкая выключателями. Уходя, он обязательно в темноте обо что-нибудь спотыкался и падал. Я про себя посмеивался над этой парочкой.
Соседний дом. Окна уже немного сужены перспективой. Там тоже было одно окно, в котором каждый вечер гас свет. Это всегда вызывало у меня легкую грусть. Там жила женщина с ребенком, скорей всего, молодая вдова. Я видел, как она укладывала девочку в кроватку, наклонялась и с непередаваемой тоской целовала ее. Она загораживала от ребенка свет и тут же садилась подкрашивать себе глаза и губы. Потом она уходила. Возвращалась всегда под утро.
В третьем доме уже ничего нельзя было рассмотреть, его окна казались узкими, точно бойницы средневековой башни. В доме, притаившемся в конце двора, опять открывалось широкое поле для наблюдений, поскольку он стоял под прямым углом к остальным, в том числе и к моему собственному, замыкая ущелье, которое тянулось между задними стенами всех этих домов. Из своего выступавшего полукругом эркера я мог заглядывать туда так же свободно, как в кукольный домик, у которого снята боковая стенка. И все было уменьшено почти до тех же размеров.
Это был многоквартирный доходный дом, двумя этажами выше своих соседей, и, как бы подчеркивая эту разницу, по его задней стене поднималась пожарная лестница. Но дом этот был стар и, видимо, уже приносил мало прибыли. Как раз тогда его модернизировали. Чтобы не терять арендной платы, домовладелец на время работ не выселил жильцов из здания, а ремонтировал квартиры по одной. Из шести квартир, выходивших окнами во двор, верхняя была уже готова, но пока пустовала. Сейчас работали в той, что была на пятом этаже, нарушая стуком молотков и визгом пил покой обитателей этого «чрева» квартала.
Мне было жаль супружескую пару, которая жила этажом ниже.
Я не переставал удивляться, как они терпели у себя над головой такой шум. Вдобавок жена, вероятно, страдала каким-то хроническим недугом: даже на таком расстоянии я мог определить это по той вялости, с которой она передвигалась по квартире, всегда в халате — ни разу я не заметил на ней другой одежды. Иногда я видел, как она сидит у окна, подперев голову рукой. Я часто думал, почему он не пригласит доктора; впрочем, быть может, это было им не по средствам. Похоже, что он нигде не работал. Нередко в их спальне за опущенной шторой до поздней ночи горел свет, и мне тогда казалось, что в это время ей особенно плохо, и он бодрствует вместе с ней. А однажды он, видно, и вовсе не сомкнул глаз за всю ночь — огонь в том окне горел почти до самого рассвета. Не подумайте, что я всю ночь наблюдал за их окном. Просто в три часа, когда я наконец перетащился с кресла на кровать, чтобы попробовать хоть немного вздремнуть, там все еще горел свет. А когда, убедившись в тщетности своей попытки, я на рассвете прискакал на одной ноге обратно к окну, свет в той квартире еще слабо пробивался сквозь рыжеватую штору.
Спустя немного, с первыми лучами занимавшегося дня, кайма света вокруг шторы вдруг померкла, а в другой комнате штора поднялась, и я увидел, что он стоит у окна и смотрит во двор.
В руке он держал сигарету. Разглядеть ее я, конечно, не мог — я понял, что он курит, по порывистым, нервным движениям его руки, которую он то и дело подносил ко рту, и по поднимавшемуся над его головой облачку дыма. «Наверное, тревожится за нее», — подумал я. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Любой муж испытывал бы такое же чувство.
Должно быть, она уснула только теперь, промучившись всю ночь напролет. А через час-два над ними, вгрызаясь в дерево, вновь завизжит пила и загремят ведра. «Это, конечно, не мое дело, — подумал я, — но ему все-таки следовало бы увезти ее оттуда. Если бы у меня была больная жена…»
Он чуть высунулся из окна и принялся внимательно осматривать задние стены домов, окружавших колодец Явора.
Когда человек во что-нибудь пристально всматривается, это можно определить даже на значительном расстоянии — по тому, как он держит голову. Но его взгляд не был прикован к одному определенному месту, он медленно скользил по стенам домов, стоявших напротив моего. Когда он осмотрел их, я понял, что его взгляд теперь перейдет на мою сторону и, проделав тот же путь, вернется к исходной точке. Не дожидаясь этого, я немного отодвинулся в глубину комнаты, чтобы дать его взгляду благополучно миновать мое окно. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил меня в подглядывании. В моей комнате было еще достаточно темно, чтобы мое «бегство» осталось незамеченным.
Когда через одну-две минуты я занял прежнюю позицию, в том окне его уже не было. Он поднял еще две шторы. Но та, что закрывала окно спальни, по-прежнему была спущена. Меня невольно заинтересовал тот странный, оценивающий взгляд, которым он обвел окружавшие двор окна. Это показалось мне странным и как-то не вязалось с его тревогой о жене. Когда человек чем-то озабочен или встревожен, он погружен в себя и его взгляд рассеянно устремлен в пространство. Когда же взгляд его всматривается в окна соседних домов, это говорит об озабоченности иного рода, об интересе, направленном на нечто вне собственного «я». Одно не очень-то сочетается с другим. Но это противоречие было настолько пустяковым, что едва ли стоило придавать ему какое-то значение. Только человек, изнывающий от полного безделья, мог обратить на это внимание.
Судя по окнам, та квартира как бы вымерла. Должно быть, он ушел или лег спать сам. Три шторы были подняты, а та, за которой скрывалась спальня, оставалась опущенной. Вскоре Сэм, мой приходящий слуга, принес завтрак и утреннюю газету, и это помогло мне убить два-три часа. И я до поры до времени выбросил из головы чужие окна.
Все утро косые лучи солнца падали на одну сторону дворового ущелья, а после полудня они осветили другую.
Потом начали постепенно ускользать, покидая двор, и снова наступил вечер — ушел еще один день.
По краям прямоугольника стали зажигаться огни. Порой то там, то здесь стена, как резонатор, отражала обрывки радиопередачи: кто-то, видно, включил приемник на полную мощность. Если напрячь слух, можно было среди прочих звуков различить доносившееся издалека позвякивание посуды.
Разматывалась цепь маленьких привычек, из которых складывалась жизнь обитателей этих домов. Эти привычки связывали их крепче, чем самая хитроумная смирительная рубашка, когда-либо изобретенная тюремщиком, хотя они считали себя свободными. Как и во все вечера, парочка непосед стремительно вырвалась на простор, забыв потушить свет; он примчался обратно, пощелкал выключателями, и в их квартире стало темно. Женщина уложила спать ребенка, грустно склонилась над кроваткой и, как мне казалось, в глубоком отчаянии присела к зеркалу красить губы.
Весь день в квартире четвертого этажа того дома, что стоял поперек этой длинной внутренней «улицы», три шторы оставались поднятыми, а четвертая — спущенной. До какой-то минуты это не доходило до моего сознания — я почти не глядел в ту сторону и не думал об этом. Правда, иногда в течение дня мои глаза останавливались на тех окнах, но мысли мои были заняты другим. Только когда в крайней комнате, их кухне, на окне которой штора была поднята, вспыхнул свет, я вдруг понял, что весь день шторы оставались в прежнем положении. Тут до меня дошло, что за весь день я ни разу не видел той женщины. До этой самой минуты я вообще не заметил в их окнах никакого признака жизни.
