Ионел Теодоряну - Меделень
В комнате у Дэнуца стоял также флот! Флот в тазу, изготовленный дедом Георге из ореховых скорлупок: спички служили мачтами, листочки вощеной бумаги — парусами, губы Дэнуца — ветром, а губы Ольгуцы — циклоном.
Флот для лужи: жалкие кораблики, нагруженные, как Ноев ковчег, животными из целлулоида. И флот для пруда, купленный в «Универсальном магазине» в Бухаресте дядей Пуйу: длинное и широкое судно, похожее на булку, с колесами, флагом, пушками и оловянными матросами, намертво приделанными к палубе.
* * *Дэнуц с такой силой хлопнул дверью, что ему на плечи посыпалась штукатурка. Он отряхнулся, библейским жестом Самсона взлохматив каштановые кудри.
— Пускай-пускай! — покачал он головой.
Взгляд его остановился на недавно полученном лавровом венке первого ученика, который висел над его кроватью; он сдернул венок с гвоздя, бросил на пол и поддел ногой.
— Выходит, я только затем и учусь, чтобы меня всячески преследовали! Погодите… я вам покажу! — погрозил он кулаками в сторону комнаты девочек.
Сняв ружье, он зарядил его стрелой с резиновым наконечником и выстрелил… Фуражка русского контр-адмирала вздрогнула, на ее дне осталась темная вмятина.
Хлоп! Вылетела вторая стрела и прилепилась к двери, как телефонный штепсель… Дэнуц отодрал ее… На двери остался матовый след. Хлоп!.. Хлоп!.. Хлоп!..
— Что там за шум? Что ты делаешь, Дэнуц? Ты не спишь? — раздался из-за двери голос госпожи Деляну.
Дэнуц онемел. Ступая на цыпочках, он повесил ружье на место… Поднял венок, замел под шкаф отвалившиеся листья и повесил остатки своей былой славы на гвоздь.
— Ты спишь?
Дэнуц ударил кулаком по подушке и растянулся на кровати.
— Вот, Моника… Это ваша комната… Нравится тебе?
Рука Моники еще крепче сжала ее руку.
— Как хорошо пахнет, tante Алис!
Обхватив Монику ее руками, госпожа Деляну приподняла ее.
— Ты что-нибудь там видишь?
— Да… Аа!.. Merci, tante Алис!
На шифоньере стоял серебряный поднос с донником.
— А теперь скажи, на какой кровати ты хочешь спать?
— А какую выбрала Ольгуца, tante Алис?
— Не думай об Ольгуце, — ласково сказала госпожа Деляну, — выбери ту, которая тебе по душе… Ту, что у окна, или ту, что у двери?
— Мне все равно, tante Алис…
— Хорошо, тогда я сама тебе выберу ту, что у окна… Ольгуца будет поближе к моим ушам! — улыбнулась госпожа Деляну.
Дверь ее спальни и дверь в комнату девочек располагались напротив и были разделены большим и тихим коридором.
— А теперь давай распакуем вещи… Где же ключ?
— Вот, пожалуйста, tante Алис! — протянула ей Моника кончик серебряной цепочки, висевшей у нее на шее и скрытой под корсажем платья.
— Но что это, Моника?.. Какой красивый крестик!
Рядом с никелированным ключиком висел медный крестик, на котором сияло распятие.
— Вам нравится, tante Алис?
— Очень… Это у тебя от мамы?
— Не знаю… мне дала его бабушка… Tante Алис…
— Что, Моника?
— Пожалуйста, возьмите его! — попросила девочка, вспыхнув от смущения, и сняла цепочку… — Я хочу его подарить вам, tante Алис! — настаивала она, высоко подняв брови, готовая расплакаться.
И вложила цепочку с крестиком в руку госпожи Деляну.
— …Спасибо, Моника, — успокаивала ее госпожа Деляну, гладя ей волосы. — Но такие вещи не дарят, девочка моя! Это память о твоих родителях… Я для тебя это сохраню.
— Вам я могу подарить, — спокойно и серьезно сказала Моника, глядя в землю.
— Ты так любишь tante Алис?
— Да.
— И tante Алис тебя тоже очень любит… как Ольгуцу с Дэнуцем.
— Я знаю, — прошептала Моника.
— А где же Ольгуца? Пойди-ка посмотри!
Госпожа Деляну моргала ресницами… и долго безуспешно пыталась попасть в замок чемодана никелированным ключиком.
— Я не нашла ее, tante Алис! — вернулась встревоженная Моника.
— Ничего, она сама придет… Она, видно, у деда Георге! Смотри, Моника, я поставила тебе на столик портрет бабушки… Если хочешь повесить его на стену, я дам тебе другую рамку.
— Нет-нет, так хорошо, tante Алис.
— Твои вещи я положила в шифоньер… Смотри: верхние полки — твои…
— Tante Алис, — взволнованно спросила Моника, — а вы не видели куклу в чемодане?
— Видела! — улыбнулась госпожа Деляну. — Я уложила ее спать…
И она извлекла из полумрака шифоньера кроватку, в которой спали две куклы в шляпах.
— Это мне, tante Алис? — не поверила своим глазам Моника.
— Ну, конечно, Моника… А вот и шифоньер с платьями для твоих кукол.
— А Ольгуца? — застыла девочка с протянутыми руками.
— И у нее то же самое!
Ручка двери щелкнула, как ружейный курок, дверь с шумом распахнулась и оглушительно захлопнулась.
— Что такое? Что?
Ольгуца с размаху бросилась на кровать и принялась раскачиваться на скрипящих пружинах, которые целый год никто не тревожил.
— Ольгуца, разве так входят в дом порядочные люди?.. В грязных башмаках на кровать! Ой, ой, ой!
— Я больше не могу!
— Где ты была?
— У деда Георге.
— А чем ты еще занималась? — спросила госпожа Деляну, вдруг заглянув ей в глаза и, видимо, о чем-то смутно догадываясь.
— Разве я не сказала?! Я была у деда Георге!
— Ольгуца, опять какая-нибудь шалость!
— …
— Скажи честно, Ольгуца!
— Я сделала то, что должна была сделать! — отчеканила Ольгуца.
— Ольгуца, что за глупости! И разве так отвечают?
— …Ножницы я положила на место, — закончила Ольгуца на словах то, что у нее было в мыслях.
— Ножницы!! А кто их тебе дал?
— Да ты сама… Конечно! Ты сама дала! — просияла Ольгуца, испытывая радость виновного, который, после того как совершил проступок, внезапно обнаружил сообщника.
— Я!! Ольгуца, приди в себя!.. Лучше раздевайся и ложись… Поскорее, поскорее!
— Мама, у меня порвался чулок! — радостно сообщила Ольгуца, держа один башмак в руке и высунув большой палец из дыры в чулке, которая все увеличивалась от участия этого розового и озорного существа.
— Вижу и радуюсь… Оставь чулок в покое, Ольгуца! Сними-ка его!
— Тебе помочь, Моника?
— Нет, merci, tante Алис! Я сама.
Заведя руки за спину, повыше лопаток, Моника расстегивала пуговицы платья… Чулки Ольгуцы, тем временем, оказались в противоположном конце комнаты… Платье Моники, скользнув вниз, открыло стройную мальчишескую фигуру… Почувствовав на себе взгляд госпожи Деляну, Моника прикрылась платьем.
— Я ухожу… Раздевайся, Моника.
— Мама, как хорошо в одних панталонах! — сообщила Ольгуца, спрыгивая с постели на пол.
И, стоя в позе фехтовальщика, она принялась разглядывать себя в зеркале.
— Дьявол во плоти, ложись наконец спать!.. До свидания, Моника.
Закрыв глаза, Дэнуц тут же открыл котомку Ивана…
…Дэнуц — паша или султан: не важно, кто именно! На голове у него чалма, из-под которой виднеются усы, точно два ятагана, и пара свирепых глаз… Два длинных клыка торчат изо рта. Клыки позаимствованы у оборотня!..
Султан Дэнуц был настолько страшен, что сам Дэнуц не выдержал, открыл глаза и повернулся на бок… Из комнаты девочек доносился голос Ольгуцы. Дэнуц в ярости закрыл глаза!
…Султан восседает на золотом троне. По правую и левую руку от него две черные невольницы с ослепительно белыми зубами, — точно взбитые сливки поверх кофейного крема, — машут яркими опахалами. У подножья трона — тысячи тюрбанов, припавших к земле. Все поклоняются султану. Только два голых арапа, с толстыми губами и густыми, курчавыми, — как черная икра, — волосами, стоят навытяжку с секирами наготове. Все молчат. Султан подымает палец… Появляется конь, который вздрагивает и скалит зубы… Султан делает знак… Арапы привязывают косы Моники к конскому хвосту… Моника ест абрикос. Ей все равно! Ну, ничего, султан ей покажет!.. Сто тысяч арапников опускаются на спину жеребца…
Арапы хватают Ольгуцу. Ольгуца брыкается и строит рожи султану. Так! Хорошо!.. Арап поднимает секиру… Ольгуце становится страшно… И некому вступиться за нее, кроме ее брата Дэнуца… И вот, во главе войска, словно сам Михай Храбрый, появляется Дэнуц, убивает султана и арапов, — тюрбаны спасаются бегством, — и избавляет от смерти Ольгуцу и Монику. Ольгуца и Моника преклоняют колени и целуют ему руки. Он сажает их на свое седло и уезжает…
На дне Ивановой котомки оставался только сон…
— Ты спишь, Моника?
— Нет.
— И я не сплю.
Ольгуца подняла кверху ноги и похлопала ладонями по пяткам.
— Слышишь, Моника?
— Что?
— Я хлопаю себя по пяткам.
— Зачем?
— Просто так!.. И ты сделай так же…
— …
— Моника, что мы будем делать?
— Спать!
