Ионел Теодоряну - Меделень
Султан Дэнуц был настолько страшен, что сам Дэнуц не выдержал, открыл глаза и повернулся на бок… Из комнаты девочек доносился голос Ольгуцы. Дэнуц в ярости закрыл глаза!
…Султан восседает на золотом троне. По правую и левую руку от него две черные невольницы с ослепительно белыми зубами, — точно взбитые сливки поверх кофейного крема, — машут яркими опахалами. У подножья трона — тысячи тюрбанов, припавших к земле. Все поклоняются султану. Только два голых арапа, с толстыми губами и густыми, курчавыми, — как черная икра, — волосами, стоят навытяжку с секирами наготове. Все молчат. Султан подымает палец… Появляется конь, который вздрагивает и скалит зубы… Султан делает знак… Арапы привязывают косы Моники к конскому хвосту… Моника ест абрикос. Ей все равно! Ну, ничего, султан ей покажет!.. Сто тысяч арапников опускаются на спину жеребца…
Арапы хватают Ольгуцу. Ольгуца брыкается и строит рожи султану. Так! Хорошо!.. Арап поднимает секиру… Ольгуце становится страшно… И некому вступиться за нее, кроме ее брата Дэнуца… И вот, во главе войска, словно сам Михай Храбрый, появляется Дэнуц, убивает султана и арапов, — тюрбаны спасаются бегством, — и избавляет от смерти Ольгуцу и Монику. Ольгуца и Моника преклоняют колени и целуют ему руки. Он сажает их на свое седло и уезжает…
На дне Ивановой котомки оставался только сон…
— Ты спишь, Моника?
— Нет.
— И я не сплю.
Ольгуца подняла кверху ноги и похлопала ладонями по пяткам.
— Слышишь, Моника?
— Что?
— Я хлопаю себя по пяткам.
— Зачем?
— Просто так!.. И ты сделай так же…
— …
— Моника, что мы будем делать?
— Спать!
— Зачем?
— Так велела tante Алис.
— Ну и что! Разве ты спишь!
— Я стараюсь уснуть! — оправдывалась Моника.
— И не пытайся… Никто ни о чем не узнает! Мама спит.
— …
— Моника?
— Что?
— Ничего…
Ольгуца притворно зевнула… И принялась изучать белый потолок, считая неровности.
— Моника, ты бы хотела быть мухой?
— Мухой?
— Да, мухой! Я бы ужасно хотела… Я прогуливалась бы по потолку вниз головой…
— Я бы хотела вырасти большой, — мечтательно сказала Моника.
— И я, — постаралась не отстать от нее Ольгуца… — А что бы ты сделала, если бы стала большой?
— …Не знаю! — нерешительно сказала Моника.
— А я бы стала кучером… как дед Георге!.. И вывалила бы Плюшку из коляски.
— За что ты сердишься на Дэнуца?
— Я?.. Это он на меня сердится.
— Ты права! — согласилась Моника. — Он тебя побил; так не делают!
— Он меня побил? — спросила Ольгуца с угрозой в голосе.
— Да, сегодня утром!
— Ну, это положим!.. Если бы не мама, я бы ему показала!
— Ты умеешь драться, Ольгуца?
— А ты не умеешь?
— Нет.
— Я очень хорошо умею драться!
— И тебе нравится?
— Еще бы… Хочешь, покажу?
— Нет.
Они помолчали. Ольгуца вздохнула…
— Моника, почему ты не отрежешь себе косы?
— А зачем?.. Они нравились бабушке… она мне их заплетала.
— Да!.. Но они мешают драться. За них можно ухватиться.
— А зачем драться?
— Как зачем?
— И с кем драться?
— С Плюшкой… Нет, ты права! — спохватилась Ольгуца. — Я ему не позволю!
Ольгуца приподнялась на локте и стала болтать ногой.
— Моника, у тебя есть мускулы?
— Не знаю!
— А у меня есть! Вот смотри: я сгибаю ногу!.. Моника, я больше не буду спать!
Спрыгнув с кровати, она принялась скакать по комнате…
— Моника, — вдруг закричала она, как Колумб, когда он открыл Америку.
— Что? — испуганно вскочила Моника.
— Ничего! — быстро ответила Ольгуца, закрывая печную дверцу.
Она уселась на стул, прямо на платье Моники, и погрузилась в размышления…
— Послушай, Моника, я тебе открою один секрет.
— Хорошо.
— Не так! — тряхнула Ольгуца головой, усаживаясь на кровать Моники.
— Сначала поклянись, что никому не скажешь.
— Я и так никому не скажу! — возмутилась Моника.
— Не сердись! Я тебе верю. Но все равно ты должна поклясться!
— …
— Клянешься?
— Зачем мне клясться? Я и так никому не скажу, — заупрямилась Моника.
— Не хочешь?!
— Нет.
— Хорошо!
Ольгуца встала с кровати и принялась ходить по комнате, избегая Монику… Потом села на край постели.
— Ты обиделась, Моника? — ласково спросила Ольгуца.
— Нет! — смягчилась Моника… — Но почему ты мне не веришь?
— Тогда прошу тебя, поклянись!.. Пожалуйста, Моника: доставь мне удовольствие! Ну, давай, Моника!
— Ну, хорошо… клянусь!
— Вот видишь? Молодец!.. Чем клянешься?
— …
Окинув взглядом комнату, Ольгуца на миг задержалась на ночном столике. Моника заметила этот взгляд.
— Портретом бабушки? — спросила она, широко раскрыв глаза.
— Нет! Это нет! — сказала Ольгуца. — Поклянись своей куклой.
— Клянусь своей куклой Моникой… — быстро заговорила Моника…
— Что никому не скажу… — продолжила Ольгуца, отбивая такт указательным пальцем.
— …что никому не скажу… — повторила Моника, кивая головой.
— …то, что мне скажет Ольгуца.
— …то, что мне скажет Ольгуца.
— Подожди! — нахмурилась Ольгуца. — Повтори еще раз за мной!.. А если я скажу…
— А если я скажу… — с трудом повторила Моника, пожимая плечами.
— …то пусть умрет у меня кукла.
— …то пусть умрет у меня кукла. Ты кончила?
— Подожди, этого мало… Скажи еще раз!.. А если я скажу… ну, говори!
— …А если я скажу, — вздохнула Моника…
— …то пусть Ольгуца…
— …то пусть Ольгуца…
— …разобьет голову моей кукле Монике.
— …разобьет голову моей кукле Монике, — повторила Моника с возмущением.
— А теперь скажи «аминь»!
— …Аминь.
— Перекрестись.
— Перекрестилась.
— А теперь я открою тебе секрет!
Она молча улыбалась.
— Ну, говори, Ольгуца!
— Сейчас скажу! Погоди… Ну, давай скажу! Вставай и следуй за мной.
И она за руку подвела ее к печной дверце.
— Так никому не скажешь?.. — попыталась Ольгуца добиться от нее торжественного обещания.
— Ой! Ольгуца!
— Открой и загляни внутрь, — широким жестом пригласила Ольгуца.
— Это и есть секрет?
В прохладном сумраке печи стояли две банки с вареньем, закрытые белой бумагой.
— Что? Может, тебе не нравится?.. Смотри не проговорись, Моника! — погрозила Ольгуца пальцем.
* * *— Хорошо спали? — спросила госпожа Деляну, входя в комнату в сопровождении Профиры с подносом, на котором стояла вазочка с розовым вареньем.
Моника покраснела и опустила глаза.
— Очень жарко, мамочка! — оправдывалась Ольгуца, размахивая руками.
— Она не давала тебе спать, Моника?
— В такую жару спать невозможно! — уклончиво отвечала Ольгуца, помешивая ложечкой варенье.
— У вас бессонница, сударыня?
— А что такое «бессонница», мама? — с подозрением отнеслась Ольгуца к новому слову, вежливому вопросу и сопровождавшей все это улыбке.
— Это не для тебя. Лучше скажи прямо, почему ты не спала?
— У меня не бывает бессонницы! Это у него бессонница! — запустила Ольгуца новым словом в дверь Дэнуца, который спал без задних ног…
Дверь бесшумно отворилась… Вошедшие ступали на цыпочках; скрипнули ботинки, послышался хорошо известный Дэнуцу звук «цц». Госпожа Деляну произносила «цц» (морща нос и резко вскидывая голову), когда волновалась по мелким или крупным причинам и старалась сдержать себя… Например, когда нитка не вдевалась в иголку, когда лампа коптила и никто этого не замечал, или когда плохо воспитанный гость ел брынзу ножом…
— Спит… Не шуми!
Профира ходила босиком так, словно на ней были сапоги: пол гудел под ее ногами… Дети прозвали ее «Святая святого Ильи».
— Тик-так, тик-так, тик-так… банг… — произнесли настенные часы, не обращая внимания на призыв к тишине.
Пробило половину пятого…
— Разбудить его?.. — колебалась госпожа Деляну, взвешивая опасность, которая угрожала ночному сну, и хорошие стороны послеобеденного сна.
Шторы поднялись тихо, совсем не так, как бывало, когда их открывал Дэнуц; поднялись осторожно, придерживаемые рукой госпожи Деляну; за окном было раскаленное от солнца небо и листья гигантской яблони.
Дэнуц с трудом сдерживал улыбку… Солнце проникало сквозь его опущенные веки, расцвечивая серые шелковые одежды едва закончившегося сна сотканными из света оранжевыми хризантемами…
Сон, как и болезнь, делал его неуязвимым и избалованным. Поэтому Дэнуц так любил болеть и лежать с закрытыми глазами после пробуждения.
