Павел Шестаков - Всего четверть века
— Аспирант, — обрадовался он её вниманию.
— А как ваша девушка? Я помню, вы на Новый год с девушкой были, серьёзной такой, — тактично отозвалась Люка о Колиной бывшей невесте.
— Мы поженились, — сознался Коля смущённо, ибо уже начал догадываться, что сделал не лучший выбор.
— Поздравляю. Она очень серьёзная девушка, — повторила Люка, не зная, видимо, что ещё можно сказать хорошего о Колиной жене, просидевшей весь вечер в унылом, осуждающем молчании. Все мы ей, как потом выяснилось, не понравились.
— Спасибо.
Люка смотрела на Колю доброжелательно и грустно, то ли из-за собственного потрясения, то ли сочувствуя мужчине, решившемуся связать жизнь с такой непривлекательной особой.
На шоссе мы не стали ждать рейсового автобуса, хотелось поскорее покинуть печальное место, и мы поймали попутную машину. Каждый из двадцати пяти быстро мелькавших километров приближал нас к другой, привлектельной и заманчивой жизни. Она ещё немало сулила нам и даже в юдоли скорби могла свести для будущей радости. Так, во всяком случае получилось у Люки с членкором.
В следующий раз жизнь свела их на похоронах Гения.
День выдался светлый, тёплый, в паутине бабьего лета. И хотя смерть симпатичного всем нам нескладного парня была ужасной и трагичной по самому большому счёту, трагизма мы, если вспоминать честно, по-настоящему не ощущали. Сошлись на том, что был он от рождения «не жилец», в отличие от нас, кому жить да жить. Смерть тогда как нечто касающееся каждого лично не воспринималась, и хотя Люка стояла в трауре и искренние, без сомнения, слёзы переполняли её глаза, она поинтересовалась у Коли:
— А ваша жена… она разве не пришла?
Будущий членкор оторвал взгляд от быстро растущего глинистого холмика и ответил:
— Мы не ладим.
— Вот как…
Люка сделала шаг вперёд, наклонилась и положила на могилу цветы, отдав покойному последний долг…
Однако очень я вперёд забежал. Неорганизованный рассказ получается. А ведь замыслил чётко: четыре новогодних вечера, четыре действия, почти по законам классицизма. Но не выходит по замыслу. То во времени отклоняюсь, то места новые появляются, то люди. Не уверен даже, что нужные. Скажем, при чём здесь тётка Анна, которая скончалась недавно, а перед этим лет десять свои воспоминания по редакциям пробивала. Назвала она их «Навстречу заре» — именно так, а не по-песенному «Заре навстречу», — с подзаголовком «Воспоминания современницы великих событий» и эпиграфом: «Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден. Отечество славлю, которое есть…» И на этом поэта оборвала, объясняя, что подчёркивает торжество дня сегодняшнего.
Возвращали воспоминания обычно со стыдливыми ссылками на художественные несовершенства, что тётку Анну постоянно возмущало.
— Да, я не художник слова, но то, что я пишу, важно для воспитания молодёжи!
Она даже пыталась через Колю уговорить Аргентинца, который к тому времени в литераторы выбился, помочь ей художественно обработать воспоминания, но тот, понятно, бежал от неё, как чёрт от ладана…
Так вот, спрашивается, зачем эта тётка Анна, которая ко всем нам касательство имела ничтожное, и в рассказе моём появилась по анекдотическому случаю «нападения на караван»? Однако, появившись, заставила о себе говорить чуть ли не с гимназических времён и до конца дней своих? Зачем? Или я рассказчик плохой, или жизнь триединству не подчинишь, и течёт она, от нас не завися, в больших и малых проявлениях, то вперёд забегая, то возвращаясь к прошлому… Не знаю. Рассказываю, как получается, но всё-таки… Пора и к новогоднему вечеру вернуться.
Говоря о тётке Анне, я вновь Аргентинца упомянул. В то время друзьями мы ещё не были — приятелями скорее. Появился он на нашем горизонте из-за экватора, когда мы с ребятами уже заканчивали мужскую десятилетку, и особого впечатления не произвёл. Неярким показался и даже трусоватым. И вот почему. Учился в нашем классе парень, сын шефа школы, красавец двоечник, которому «двойки» никогда не ставили по причине необходимости ежегодного ремонта школьных помещений. Этот закон взаимозависимости он усвоил прекрасно, однако был с учителями мягок, старался не ставить их в затруднительное положение и, когда мог, списывал задания недвоечников. Однажды он и к Аргентинцу обратился на контрольной, а тот замешкался, и Валера, сын шефа, вынужден был подтолкнуть его локтем в бок. Аргентинец ни с того ни с сего взъерошился, пампасы вспомнил, что ли?.. Короче, у них прямо на уроке потасовка произошла, и Валера, можно сказать, схлопотал, к чему не привык, и тут же принял меры. Сел и написал классному руководителю письмо-заявление, что, дескать, подвергся опасному нападению со стороны лица, недавно прибывшего из-за рубежа, и просит обратить внимание на личность, внедряющую у нас чуждые взгляды.
Ну и перепугался Аргентинец! Не зря, впрочем. Тогда к чуждым нравам отношение строгое было. Попробовал бы охломон какой майку с американским флагом нацепить! Да о чём я говорю! Такое и в голову прийти не могло. Это сейчас приёмщик бутылок с нашей улицы на свою машину новозеландский флажок с южным крестом пристроил и разъезжает — на груди золотой крест, литой, на машине зелёный, а ведь эта Зеландия, хотя и называется Новой, к старому миру принадлежит и даже в блок АНЗЮС, нам враждебный, входит. Далеко ушли, далеко, ничего не скажешь, а ведь всего четверть века!
Таким нам Аргентинец и запомнился надолго, побледневшим, хотя всё уладилось благополучно и политическое обвинение с него сняли. А вскоре и послабления начались, и Аргентинец из подозрительного в популярного превратился и стал охотно про пампу рассказывать, а в школе, хорошо помню, помалкивал, будто южнее Адлера и не бывал никогда. Понимал, наверно, что чуждых нравов пусть и немного, а нахватался всё-таки. Вот и таил, а когда можно стало, слегка распоясался, а на новогоднем вечере даже такую нам историю рассказал:
— Был со мной один случай…
Сидели в мужской компании, и Олег куражился, перебивал и задавал вопросы, иногда остроумно, а иногда нет.
— Корову вместе со шкурой слопали?
— При чём тут корова! — обиделся Аргентинец. — Если неинтересно…
— Ладно. Не лезь в бутылку. Освети быт и нравы за рубежом.
«Осветить» Аргентинцу хотелось, и он продолжил:
— Пошли мы с одним парнем пошляться по Байресу, — назвал он столицу Аргентины на местном жаргоне, — там в порту кабачки, забегаловки дешёвые — красное вино и мясо. Но публика, понятно, сомнительная, и нам, ребятам, особенно не рекомендовалось…
— Ну, таких ребят не запугаешь!
— Брось, Олег, — остановил Игорь, — дай рассказать человеку.
— Сидим, жуём говядину, по стаканчику сухого взяли. Там это как ситро у нас. Вдруг две сеньориты к столику подсаживаются.
— Влюбились с первого взгляда?
— Да нет. Они из этих… Проститутки, короче. Они нас за американских матросов приняли. Друг мой немного по-английски спикал, вот он и стал на своём волапюке с ними тары-бары. Я сижу молча, надуваю щёки, как Киса. Тут одна берёт мою руку и… себе под юбку тянет.
— Что же дальше, кабальеро?
Врать Аргентинец не стал.
— Испугался.
Все захохотали.
— А что вы думаете? Это могла быть и провокация.
— Но не на тех напали! — не унимался Олег. — Родина нами гордится! А я бы поддался на происки…
— Для этого, между прочим, песо иметь надо было.
— И вы позорно бежали?
— Почему позорно? Извинились, сказали, что нам жалованье задерживают.
— Орлы! Высоко флаг держали. Но какие нравы! Загнивают не по дням, а по часам, факт, — паясничал Олег.
Несмотря на общий смех, каждый испытал некоторое волнение, хотя Аргентинец и шляпа оказался, — возможно, если б поторговались ребята, сеньориты и сбросили бы, назначили цену доступную, ведь с клиентурой у них явно туго было, раз к подросткам привязались.
И на самого Аргентинца воспоминание подействовало волнительно, как теперь говорят, потому что вскоре он стал описывать круги вокруг «вдовицы». Но это был пустой номер. По темпераменту её до аргентинских девчат далеко было, да и по воспитанию знала твёрдо, что руки распускать не положено. К тому же «вдовица» вжилась в роль пострадавшей от необузданных страстей, так что Аргентинцу светило тут не больше, чем в кабачке в Байресе. Но это понимать нужно было, а он не сообразил и затеял с ней разговор о Ремарке, которого недавно открыли.
— Вы прочитали Ремарка? — спросил Аргентинец в надежде, что собеседница разделяет некоторые свободные принципы героев этого романиста.
— Да, я читала, — ответила «вдовица» строго. — Вам, конечно, понравилось?
— Конечно, — признался Аргентинец простодушно, ибо, как и всякий писатель, даже будущий, в людях, не созданных воображением, разбирался плохо.
