Павел Шестаков - Всего четверть века
Но он только рукой махнул и отхлебнул из горлышка.
— Бросьте, ребята! Я ведь так… поделился. Чем вы поможете? Тут лотерея. Чёт — нечет. Как шеф взглянет. Пойду с повинной. Брошусь в ноги. Завоплю: «Спасите! Век не забуду! Алмазную трубку стране преподнесу!.. Тайны гор открою, города построю!» Может, и повезёт. А сейчас… как вы посоветуете? Лидке сказать?
— Скажи. — сразу ответил Игорь и оказался прав.
Разговор с Лидой состоялся не в тот вечер и не при мне, но последствия его скоро стали известны. В отличие от нас, Лида интуитивным оптимизмом не ограничилась, на везение полагаться не стала, а, вопреки всем протестам Олега, отправилась в Москву и сама разыскала шефа…
Потом, когда в жизни Олега наступили чёрные дни, он всегда вспоминал об этом случае и говорил:
— Она меня из ямы за волосы вытащила, а я ей чем плачу?
Но ничего с собой поделать уже не мог, потому что на этот раз не в яму попал, а в мёртвую бездонную топь, и, видя, что сил ни у него, ни у неё нет больше, решил прервать бесполезные усилия.
Это, однако, ещё не скоро случилось, а пока Олег согласился с Игорем, не думая, разумеется, что Лида к шефу поедет.
— Пожалуй, скажу. Она, ребята, успокаивающая. Как природа.
Почему-то Лида многим казалась человеком более близким к природе, чем другие. В хорошем смысле, который мы обычно вкладываем в понятие природа. Хотя природа не только успокоить может. Она всё может и в сущности совсем не такая, какой мы её видеть хотим, то сокрушая, то защищая. «Равнодушная», — сказал поэт, и тоже, по-моему, не точно. Скорее, мудрая, неудержимо несущая жизнь и склоняющаяся перед неизбежным, когда силы исчерпаны… В этом смысле Лида действительно была близка природе, и мы тогда её жизненную силу почувствовали и единодушно согласились, что сказать ей нужно всё.
Согласились и, продрогшие, с недопитой бутылкой, вернулись в гостиную, где тем временем шумно плясали под новую тогда песенку о Мари, которая всегда мила, но ещё не влюблена, однако полюбит обязательно, и тот, кто станет её мужем, будет счастливей всех людей.
Все мы тогда верили, что бывают счастливые мужья и жёны.
И что это такое, юношеская вера в счастье? Подарок судьбы? Вряд ли. Скорее, необходимость. Без такой веры просто жить невозможно. Представьте на минуту, что молодой человек обречён чувствовать и переживать заранее будущие горести и разочарования, потери и болезни, само приближение неизбежного окончания жизни! Ерунда получится. Жить-то, выйдет, незачем! Вот у него природа это чувство и изъяла, а взамен дала веру. Один верит, что знаменитым станет, другой — что любовь его самая лучшая и, само собой, до гробовой доски, а доска это в голове его — аллегория, не больше. Даже тот, кто ещё в юности известный реализм усвоил и решил, скажем, по линии предпринимательской продвинуться, и тот в обогащение верит, а в ОБХСС[2] — нет…
Да, что ни говори, славное время молодость. Только проходит быстро. Впрочем, и вся жизнь быстро проходит. Даже быстрее, чем молодость. В молодости ещё иллюзия бесконечного времени существует. Манит вперёд и вперёд. Поспешай — и не ошибёшься! Академиком будешь, любимым будешь, гарнитур замечательный приобретёшь, а сердечником не будешь, пенсионером не будешь и алкоголиком не будешь…
Впрочем, я пока о радостном в жизни рассказывать стараюсь, ведь радости были. Разные, большие и малые, и все воспринимались как закономерные.
Тот, кто станет мужем ей,
Будет счастливей всех людей! —
гремела пластинка, и мы топали в такт, толкуя текст расширительно, — не одна Мари на свете, чем наши девушки хуже? Даже Люка с её сомнительной репутацией…
Между прочим, в тот вечер мне пришлось наблюдать Люку в некотором интиме. Ничего особенного, конечно, так, лёгкая разминка, детские игры на лужайке, если можно назвать лужайкой профессорский кабинет, до потолка заставленный книгами, в основном старыми и старинными. Впрочем, кое-где в шкафах виднелись бреши. Сергей иногда пасся на лужайке, пополняя скудный студенческий бюджет. Помню, как мы вместе оттащили к «букам» восьмитомную «Историю XIX века» Лависса и Рамбо и очень весело провели потом время, а вот «Великую реформу» у нас не взяли, стоит в кабинете до сих пор. Теперь-то ей цены нет!
Так вот, в кабинете, как и на кухне, тоже был балкон. Всего в квартире Сергея балконов тогда было три, а теперь ни одного, обветшали они и стали опасными для жизни, отчего домоуправление, заботясь о жильцах и прохожих, балконы сломало. Двери заложили кирпичом и отштукатурили, стена с улицы гладкая, будто и не было ничего. Когда приходится проходить мимо, смотрю я на эту стену, бывает, балкон вспомню и Олега на балконе, но нет балкона, и Олега нет, а каменный тротуар, выложенный неровным песчаником, давно заасфальтировали.
Но тогда балкон был, и я вышел на него на минутку, вдохнуть воздуха, потому что топили жарко и батареи совсем раскалились. Тут и впорхнула в кабинет Люка, и не одна, а с Гением, который уделял ей внимание заметно повышенное, однако робкое, и я даже сказал бы — трусоватое.
Люка свободно расположилась в просторном кресле, удобно и в то же время продуманно откинулась, подчёркивая очевидные свои достоинства и намекая некоторыми выразительными деталями вроде туго обтянутой чулком коленки (не всей, конечно, упаси бог!), что достоинства эти даже превосходят то, что очевидно.
Гений, напротив, уселся на самый кончик стула и выставил свои худые, в плохо поглаженных, пузырящихся брюках ноги, положив на них крупные, несоразмерные его худобе ладони.
— Ах, я устала танцевать, — сказала Люка неправду, помахивая ладошкой у щеки, как бы охлаждая её.
— Совсем не похоже, — возразил он.
Люка предпочла понять его слова как примитивный комплимент.
— Женщины умеют не выказывать свои слабости… Не то что вы, мужчины.
Мысль эта, ныне аксиоматичная, тогда прозвучала кокетливо, потому что мужчины ещё считались мужчинами.
Гений не нашёлся, что ответить.
— А правда, что вы гений? — спросила Люка с весёлой наглостью.
Он заёрзал на краю стула.
— Что вы…
— Ну, как же! Все говорят, что вы математический гений. Говорят, вы любые цифры перемножить можете.
— Нет, не любые. И это вовсе не показатель… Это цирковой номер.
— В самом деле? — разошлась Люка. — А сколько будет дважды два?
— Четыре.
— Что вы! Это же по-школьному. Гений должен считать иначе.
— Я могу, только вы не поймёте, — сказал Гений, не думая, разумеется, обидеть Люку, и она не обиделась, однако сочла нужным его отчитать.
— Дамам нельзя так отвечать. Наверно, вы совсем плохо знаете женщин. Вы ухаживаете за девушками?
Гений замер, будто аршин проглотил.
— Не скромничайте. Мне, например, показалось, что вы ухаживаете за мной, — продолжала резвиться на лужайке Люка.
— Да! — брякнул вдруг Гений, как в воду кинулся.
— И вам не страшно?
— Почему? — наивно сплутовал бедняга, которому было, очевидно, страшно.
— Как почему? Да вы-то хоть рассмотрели меня?
Гений закивал.
— Прекрасно. И лицо рассмотрели?
Те же восторженные движения головой.
— Ну, и что вы обо мне скажете?
— Вы красивая.
Люка усмехнулась удовлетворённо.
— Но это же внешнее впечатление! А больше вы ничего не заметили?
Он мимически изобразил, что и так достаточно.
— Нет. Нет! Человека нужно знать глубже. Разве вы не обратили внимания на это?
И Люка провела пальцем по своей верхней губе, где при некотором внимании можно было заметить крошечные тёмные волоски.
— Что это? — спросил Гений простодушно.
— Эти маленькие усики, — пояснила Люка назидательно, — говорят о страстности натуры. Вас это не пугает?
— Нет, — сказал Гений, — совсем нет. Даже наоборот.
— Что? Даже наоборот? — рассмеялась Люка. — А я-то считала вас робким, застенчивым… Я ошиблась? Вы тоже страстная натура?
— Не знаю.
— Вы не знаете себя? В самом деле?
Она будто невзначай провела пальцами по длинному ряду пуговиц на своей модной, смелой по тем временам юбке, как бы призывающей мужчин преодолеть нарочито обозначенную преграду.
— Ах, простите, у меня, кажется, пуговица отрывается…
Гений уставился на её бедро.
— Которая? — спросил он, глотнув воздух.
— Вот эта…
Он, не зная зачем, протянул свою большую руку к пуговице.
Люка немедленно шлёпнула его по ладони.
— Это ещё что! — изобразила она негодование, делая вид, что застёгивая злосчастную пуговицу.
Гений сказал довольно глупо:
— Извините. Я не знал, что они отстёгиваются. Я думал, это просто так… для красоты.
— Не оправдывайтесь! Все мужчины на один лад. Я говорила с вами… — Люка затруднилась найти нужное слово. Может быть, хотела сказать «как с другом», но сообразила, что будет перебор. — А вы за юбку сразу…
