Аркадий Стругацкий - Ведьма
— Красота какая... Сроду у меня такой красоты не было. И дорогое, поди... Сколько стоит?
Максим привлекает ее к себе и крепко целует.
— Ты в миллион раз больше стоишь. Ты стоишь жизни моей. За такой подарок мне никогда не отдариться.
Марта нетерпеливо освобождается из его рук.
— Ну, это уж не надо. Так только в кинофильмах да в романах разговаривают. Жизни его я стою... Подумаешь, пожалела мужика, так он до сих пор слюни пускает...
— Так просто пожалела, и всё?
— Нет, конечно, и мне много радости от тебя было, я же не скрываю... Что же мне — тоже тебе что-нибудь подарить за это?
— Фу, Марта! Что ты такое говоришь?
— То-то и оно. Ты же просто землю рогами рыл. Даже страшно было. А в лесу как на меня накинулся? Помнишь? Ничего ты не помнишь.
Я уж думала — конец мне, раздавит, сожжет...
Она счастливо смеется.
— И ведь смотри... — продолжает она, отсмеявшись, не замечая, каким отчаянным и страшным взглядом он смотрит на нее. — Я и думать не могла никогда, что со мною такое может быть. Я ведь не девочка, да и тебе за пятьдесят... Ах, Максим, так хорошо было, так хорошо!
Максим садится и опускает голые ноги на пол.
— Было... — горько произносит он. — Почему же было?
— Да потому что... было! Не век же нам миловаться? Побаловались, порадовали друг друга, пора и расходиться. Я как раз нынче хотела тебе сказать: я уезжаю. Тетка у меня старенькая в Заречье, совсем на ладан дышит, меня зовет... Да ты не огорчайся, неужели мало тебе было?
Пауза. Затем Максим тяжело произносит, глядя под ноги:
— Да, понимаю. Что ж, ты права, наверное. Ты ведь ведьма, целительница... Сделала свое дело, спасла человека... Можно и расходиться.
Марта изумленно смотрит на него, затем растерянно обводит взглядом комнату, снова смотрит на него.
— Постой, постой... Кто я?
— Ведьма... Целительница...
— Что-то я тебя не пойму никак. Какая я ведьма? Я портниха, а не ведьма...
Максим кричит:
— Ты меня исцелила! Притворяешься, что ли? Я же смертельно болен был, а ты меня исцелила!
Марта встает.
— Ну, знаешь ли... Исцелила... Ну и славно. Не понимаю я твоих заумных речей. Здоров теперь?
— Да, здоров!
— Вот и славно. Вина выпьешь?
— Да погоди ты со своей выпивкой! Слушай... Иди сюда... — Он хватает Марту за руку и сажает к себе на колени. — Марта, Марта, родная ведьма моя, ты меня можешь выслушать?
— Могу. Только не тискай меня так, у меня синяки от тебя на боках... Ну, пусти.
Она освобождается от его объятий и пересаживается на стул. Максим некоторое время молчит, собираясь с мыслями.
— Не буду настаивать. Может быть, тебе запрещено об этом... Не мне у тебя домогаться... Но за себя-то я говорить могу, не правда ли? Так вот: после того... после нашего лесного чуда я стал другим человеком. Честно скажу: от отчаяния тебя преследовал, от ужаса перед мучительной смертью, таким я с тобою лег, встал человеком, которому нет никого дороже тебя...
Он грохается перед ней на пол голыми коленями.
— Я тебя люблю. Марта. Я жить без тебя не могу. Можно, я всегда буду с тобой?
Она с любопытством и отчуждением смотрит на него. Глядит на кольцо на пальце. Снимает кольцо и бросает перед ним.
— Тра-та-та! — произносит она. — А еще профессор. А еще философ! Встань, коленки запачкаешь... хотя я только утром полы мыла... Ну сам подумай: чего мелешь? Семейный человек, жена, ребенок... Сам же говоришь, что завалил меня от отчаяния, потянуло, значит, попастись на лужок, ну что ж, это бывает. И хватит. Всё в порядке, ты сыт, и я сыта. Забирай свое колечко и иди. Следующей весной, если опять невтерпеж будет, приезжай ко мне в Заречье, не прогоню. Сама знаю: весной щепка на щепку лезет... А то ведьма, исцеление, надо же придумать, чтобы перед собой оправдаться...
Она берет платье и выходит из комнаты. Максим стоит на коленях и смотрит на кольцо на полу. Затем тяжело поднимается и начинает одеваться.
Эпизод 9Кабинет Максима. Вечер. За французским окном мрак и проливной дождь. Максим сидит за столом, бессмысленно разглядывая собственные пальцы. Рядом стынет чашка с кофе. Из глубины дома доносятся фортепьянные гаммы — видимо, Петер занимается музыкой. И однообразный плеск падающего дождя за окном.
Слышится резкий звонок. Быстрые легкие шаги Лизы. Щелкает дверной замок. Голоса Лизы и Оскара:
— Добрый вечер. Я к профессору.
— Добрый вечер. Минутку, я сейчас...
— Не извольте беспокоиться. Профессор меня ждет.
— Ах, вот как... Прошу вас, раздевайтесь...
— Нет-нет, я на минутку...
— Как вам угодно... Сюда, пожалуйста.
Максим поднимается из-за стола, и тут в кабинет входит боком Оскар в своеобычном мокром берете, в мокром плаще, в мокрых брюках и мокрых ботинках, с мокрым набитым портфелем в руке. Максим идет к нему с протянутой рукой.
— Рад, искренне, рад...
Оскар от рукопожатия уклоняется.
— Простите, весь мокрый...
— Прошу, садитесь...
— Ну, сегодня уж я вам, так и быть, наслежу, — заявляет Оскар и садится в кресло для посетителей.
Максим садится напротив.
— Здоровы? — осведомляется Оскар.
— Здоров. Могу показать рентгеновские снимки...
— Покажите...
Максим извлекает из стола желтый конверт, протягивает Оскару. Тот вынимает из конверта один из снимков, внимательно смотрит на просвет.
— Да. Вполне здоровая печень.
Максим приглядывается к снимку.
— Это у вас не печень. Это легкое.
— Ну, тем более.
Оскар вкладывает снимок обратно в конверт и возвращает Максиму.
— Я рад. Итак?
— Полагаю, вы явились...
— Да-да, за своим фунтом мяса. Как проклятый Шейлок.
Максим, усмехнувшись, достает из стола половинку банковского билета. Оскар достает из-за пазухи вторую половинку, катушку скотча и ножницы. Соединяет на столе половинки, склеивает скотчем и обрезает ленту. Затем перебрасывает банкноту Максиму.
— Держите.
Максим с изумлением глядит на него.
— Но это же, так сказать... ваш гонорар...
— А! — Оскар легкомысленно машет рукой. — Где наше не пропадало... «Зачем мне деньги? Сегодня утром у меня опять шла кровь из горла». Впрочем, я это уже вам цитировал...
Он сваливает портфель с колен на пол и идет вдоль полок, рассматривая книги. Максим, крутя в пальцах купюру, с жадным любопытством следит за ним.
— Гм... — произносит Оскар. — Гм... Ага... «Танатосоидные рефлексы у высших млекопитающих», М. Акромис. Так. «Флюктуации эвиденций после клинической смерти». Он же. «Объективные основания танатосной рефлексологии». Опять он... — Оскар поворачивается к Максиму. — Ума не приложу, как это я мог уживаться с вами в одной вселенной. Понимаете, выйдешь утром из дому... я иногда просыпаюсь по утрам... Солнце сияет, зелень, воды, синева небесная и все такое в этом роде, и вдруг вспомнишь о вас...
Он гадливо сморщивается и оглядывает подошвы ботинок, словно наступил на что-то неудобосказуемое.
— А вы не обижаетесь? — осведомляется вдруг он.
— Нет.
— Совсем не обижаетесь?
— Нисколько.
— Нет, все-таки я не буду дальше. А вы дайте слово.
— Даю.
— Обещаете?
— Обещаю и клянусь.
Оскар возвращается в кресло, глядит на Максима.
— Хорошая штука — жизнь, — говорит он. — Куда до нее смерти. Верно? Ну а как вам ведьма?
— Не надо, — просит Максим.
— Ну, не надо так не надо. Собственно, у меня все. Я действительно могу надеяться?
— Конечно, — твердо произносит Максим. — Я больше никогда!
— Правильно. Ну какие из нас с вами философы? Мы с вами люди простые. Не Гегели, не Канты, не Марксы... Нас ведь только нанимать можно. А это грязно. И для здоровья вредно.
Оскар встает, поднимает портфель и выходит из кабинета.
Максим подходит к книжным полкам. Берет одну из книг, рассеянно листает, роняет на ковер. Берет другую.
Тихий стук в стекло. Максим живо оборачивается и видит: снаружи к залитому дождем окну прижалось лицо Марты. Он подбегает к окну, распахивает створку. Марта стоит перед ним мокрая, жалкая, съежившаяся. Он молча обхватывает ее за плечи и прижимает к себе.
Тесно прижавшись друг к другу, они бредут под проливным дождем между черными мокрыми стволами деревьев, подходят к изгороди и, помогая друг другу, перелезают через нее. И скрываются за пеленой ночного дождя.
Москва, 23 марта 1981 года
