Аркадий Стругацкий - Ведьма
— Я не желаю разговаривать в таком тоне, — с пьяным достоинством объявляет Максим. — Вы ничего не понимаете, а туда же, беретесь осуждать...
Человек с бритым лицом снова гогочет, не просыпаясь.
— Вы мелете чепуху, — говорит Максим, и по лицу его текут слезы. — Философия — это нечто... А жизнь... Я, знаете ли, много, очень много передумал... и вот надо умирать... да еще мучиться, как будто я виноват... А она меня не хочет... а казалось бы, чего ей стоит? Но я упрошу... я не побоюсь никаких унижений, потому что жизнь, знаете ли...
— Надрался профессор, — с видимой симпатией объявляет Тарантул и выпивает.
Эпизод 6Яркий солнечный день. По пригородному шоссе между двумя стенами начинающих зеленеть лесов мчит автобус. Следом на некотором расстоянии мчит роскошный «Мерседес».
За рулем «Мерседеса» Максим. Он осунулся, под глазами темные пятна. Машиной он управляет мастерски и рассеянно, одной рукой на баранке. Глаза его прикованы к автобусу.
Автобус тормозит и останавливается. Из него выпрыгивает Марта — белый плащик, косыночка, большая сумка в руке. Мельком оглянувшись на «Мерседес», она скрывается в лесу. Автобус трогается и уходит, а «Мерседес» останавливается там, где вышла Марта. Максим открывает дверцу и выходит. Смотрит на тропинку, уходящую в лесную чащу, делает по ней несколько шагов и вдруг останавливается как вкопанный, притиснув ладонь к левой стороне живота. На лице его выступает испарина. Постояв немного, он идет дальше, держась за живот.
Он идет по тропинке, а лес вокруг тихий, молчаливый, и на ветвях деревьев распустились почки, а земля под ногами пружинит и не расползается в грязь, а в верхушках деревьев временами шелестит ветер.
И вот конец тропинки: заросший густым чертополохом и выцветшим бурьяном полуразрушенный дом. Максим обходит развалины, затем сквозь дверной проем заглядывает внутрь. Через сгнившие доски пола торчат блеклые стебли травы, по стенам выцветшие ободранные обои, над головой дырявая крыша. И никого.
И вдруг шорох. Максим оглядывается и видит в нескольких шагах от себя великолепную лисицу. Секунду они глядят друг на друга. Затем лисица неторопливо поворачивается и уходит в заросли. Видно, что к хвосту ее пристало несколько сухих репьев. Максим смотрит ей вслед.
Он идет через лес и вскоре выходит на поляну, почти круглое пространство, покрытое пожухлой травой, освещенное ярким солнцем, и посередине поляны стоит Марта и смотрит на него, улыбаясь. Он оглядывает ее... несколько сухих репьев пристало к поле ее белого плащика.
Затем он молча подходит к ней.
— Все-таки догнал, — говорит она.
— Догнал.
— А я сюда нарочно заехала. Загадала: если и сюда за мной проберется...
— Тогда что?
— Ничего.
Он снимает пальто, бросает на землю, садится и притягивает Марту к себе.
— Очень уж вы торопитесь, — говорит она, отворачивая лицо.
— Да я уже столько дней...
— Знаю. Когда ни выйду из дому, а он уже тут как тут и на меня таращится... Смешно, право. Я уж боялась, что соседи замечать станут...
— Поверьте, я не хотел вас обидеть. Но только в вас мое спасение. Да и то я все не решался.
Максим застывает и хватается за бок.
— Что с вами?
— То самое... — с трудом улыбаясь, произносит он. — Теперь все пройдет. Ведь верно? Пройдет?
Он обнимает ее за плечи и медленно опрокидывает на спину.
— Вы очень настойчивы, Максим...
— Да, да...
— Ты очень настойчивый, очень упрямый...
— Да, да...
— Я тебя съем сейчас, Максим...
— Прелесть моя, прелесть...
— Боже, как мне странно... Боже, как хорошо... Максим!
— Да, хорошо...
— Пусть так... и пусть так... и пусть так...
Эпизод 7Кабинет Максима. За французским окном — зелень парка. Максим сидит на ковре перед камином и рассматривает рентгенограммы. Лицо у него счастливое и встревоженное. В кресле для посетителей у стола сидит Эрнст и исподлобья смотрит на него.
— Слушай, — произносит Максим и бросает рентгенограммы на ковер рядом с собой. — Я же в этом ничего не смыслю... Ты мне скажи по-человечески.
— Я даже не смею радоваться, — отзывается Эрнст. Он встает и, заложив руки за спину, идет по кабинету. — Просто не могу... Никогда не видел ничего подобного. Ведь не может же быть, чтобы я тогда ошибся.
— Значит, я здоров? — спрашивает Максим.
— Да, здоров. Как самый здоровенный бык-производитель. Никаких следов опухоли. Никаких следов метастазов. Что-то поистине поразительное. Если бы я не видел своими глазами...
— К черту твои глаза! Скажи по-человечески...
— Здоров, здоров! Великолепно здоров! Был обречен, а ныне здоров... Черт! Впрочем, были, конечно, прецеденты... Но это все не то.
Эрнст подходит к Максиму, наклоняется над ним, уперев руки в колени, пристально его рассматривает.
— Чепуха какая-то... — медленно произносит он. — Морда веселая. Глаза ясные, блестят. Дыхание чистое. Румянец во всю щеку. А тебе сейчас самое время валяться в постели и выть от болей... Хотел бы я знать, как ты это сделал... Не скажешь?
— Это ты доктор, ты должен мне сказать...
— Брось, брось, брось! Я уже давно заметил... Ты как-то лечился, суетился чего-то... Да и сейчас, стоит на твою физиономию посмотреть, на твою самодовольную, хитрую, счастливую рожу, совершенно ясно становится, что это не случайность, что ты на это рассчитывал... Что, нет?
— Это уж как тебе угодно...
Максим, без помощи рук, поднимается на ноги и отходит к французскому окну. Эрнст становится рядом, кладет руку ему на плечо.
— Ты должен мне об этом рассказать, — убеждающе говорит он негромко. — Я допускаю, что ты можешь и не знать механики этого своего... ну, исцеления, что ли... Поэтому твой долг — описать день за днем, час за часом, что ты делал, как себя ощущал, что испытывал с того самого часа, как мы... как я тогда открыл тебе... помнишь? Что ел, как спал, с кем говорил, о чем и так далее. Может быть, нам удастся нащупать... Ты представляешь, что это может означать для человечества?
— Чихал я на твое человечество, — произносит Максим с большим чувством. — Ничем я не могу ему помочь. Если расскажу, все равно не поверишь...
— А ты все-таки попробуй.
— Нет. И пробовать не буду. Вам, дешевым позитивистам, такого не понять. Ничего я не буду описывать. Пусть всяк спасается сам, как может. Коемуждо по вере его, слыхал такое? Вот и весь секрет. Миром правит любовь. И судьбою тоже. В том числе и раковыми заболеваниями, как выяснилось.
— Что-то ты... Впрочем, направленные интенсивные эмоции... Ты имеешь в виду семью? Лизу, Петера?
Максим вдруг мрачнеет.
— Какая тебе, черт подери, разница? И вот что: хочешь водки с лимоном?
Эпизод 8Комната Марты. По-прежнему чистенько, но уже не так опрятно.
На полу и на стульях небрежно брошены одежды: брюки, чулки, платье, пиджак, рубашка... На столе початые бутылки, тарелки с едой, раскрытая коробка конфет. А на кровати лежит Максим в трусах и майке, и рядом сидит, прижимаясь к нему, Марта в короткой ночной рубашке.
Марта рассказывает:
— ...И вот обмеряю я ее ниже пояса, а она мне: «Не прикасайтесь, — говорит, — у вас пальцы холодные...» А я ей: «Как же, — говорю, — не прикасаться, обмерять и не прикасаться?», а она ведь лавочница, лахудра, пальцы ей, видишь ли, холодны, а давно ли луком на рынке торговала?.. Ты меня слушаешь?
— Слушаю.
— А чего улыбаешься? Лежит и улыбается... Ну, чего улыбаешься? Чего тебе весело?
Он берет ее за руку.
— Ты знаешь, как я тебе благодарен?
— Так ведь и есть за что!
— Есть, есть...
Максим тянется через край кровати, подбирает с пола пиджак и достает из внутреннего кармана кубическую коробочку. Раскрывает ее и протягивает Марте. Там в лиловом бархатном гнезде сияет ослепительным камнем тонкое золотое кольцо.
— Ох! — произносит Марта, принимая подарок. — Неужели это мне?
— Тебе.
— Да что ты?
— Тебе, тебе. На память с благодарностью.
Марта достает кольцо, надевает на палец и любуется.
— Красота какая... Сроду у меня такой красоты не было. И дорогое, поди... Сколько стоит?
Максим привлекает ее к себе и крепко целует.
— Ты в миллион раз больше стоишь. Ты стоишь жизни моей. За такой подарок мне никогда не отдариться.
Марта нетерпеливо освобождается из его рук.
— Ну, это уж не надо. Так только в кинофильмах да в романах разговаривают. Жизни его я стою... Подумаешь, пожалела мужика, так он до сих пор слюни пускает...
— Так просто пожалела, и всё?
— Нет, конечно, и мне много радости от тебя было, я же не скрываю... Что же мне — тоже тебе что-нибудь подарить за это?
