Кэтрин Мадженди - Над горой играет свет
Мама, конечно, расхохоталась, и потом еще несколько раз украдкой прыскала в кулак.
В день отбытия Муси-Буси Карла приготовил грандиозный завтрак. Было очень интересно наблюдать за его действиями, к тому же Карла не ругался и не задавал дурацких вопросов.
— Вот, испек для тебя одну штуку побольше и сахарку добавил. — Он улыбнулся, на щеке заиграли морщины. Протягивая мне пышный белый кругляш, сказал: — Ешь, пока не затвердело, это самое вкусное.
Печенье не хрустело, зато было сладким.
— Ты тихий ребенок, редкая удача. — Карла потрепал меня по волосам. — Не люблю, когда орут.
Вошла Муся-Буся. Глянув на разложенные продукты, покачала увенчанной париком головой:
— Поразительно, моя невестка не ест бекон, не ест жареную свинину, вообще не ест свинину. Разве это нормально? В Техасе она бы просто не выжила, будьте уверены.
— Это она из-за Лепестка, — стала объяснять я.
Но бабушка не собиралась слушать мой рассказ о том, как съели маминого любимого поросеночка.
— Абсолю-ю-ютно ненормально, — сама себе ответила Муся-Буся, ни о чем больше не спросив.
После завтрака Муся-Буся, Всемогущая Королева, торжественно внесла в гостиную два бумажных пакета, прижимая их груди, голова ее была гордо откинута и чуть повернута влево, будто под тяжестью короны. Оба пакета, большой коричневый и маленький белый (прикрытый туалетной бумагой), бабушка поставила на кофейный столик, а сама, крякнув, опустилась на диван. Мама тут же отодвинулась.
Муся-Буся вытащила из коричневого пакета набор кисточек и палитру, вручила Мике.
— Когда-нибудь ты нарисуешь портрет своей Муси-Буси и повесишь на самом видном месте, и будете каждый день меня вспоминать.
— Спасибо, бабушка Мумуся, — сказал Мика.
Для Энди она припасла игрушечного кролика с глазами-пуговками, розовым носом и пушистыми бакенбардами.
— Чудный зверик, верно? А бабушка у тебя совсем не толстая, она здоровенькая.
— Пасиба, Муся-Гуся, — сказал Энди, крепко обняв мягкого пухлого кролика.
Теперь была очередь папы.
— А это для моего сына. Надеюсь, ты все же приедешь когда-нибудь домой, к своим близким.
Папа открыл коробочку, увидев запонки в форме карты Техаса, прокомментировал:
— «Та страна безвестная, откуда никогда никто не возвращался»[6].
Мама прыснула прямо в стакан со своим «успокоительным чаем».
Мне был подарен кошелек, с монеткой в двадцать пять центов. Я погладила мягкую кожу:
— Спасибо, Муся-Буся.
— Кожа самая натуральная, это Техас, дорогая моя Вирджиния Лаудина Кейт.
Мама вспыхнула:
— Может, хватит называть ее Лаудиной?
В ответ Муся-Буся протянула ей белый пакет:
— Женщине, которая оторвала моего сына от его близких. Но я ее прощаю.
Карла вышел из комнаты.
— Какое счастье. Я прощена. Сердце мое сейчас выпрыгнет из груди.
Мама смотрела на пакет с опаской, будто там гремучая змея. Муся-Буся упорно трясла им перед мамой, ей пришлось его взять. Отодвинув туалетную бумагу и заглянув внутрь, мама прищурила глаза:
— Милая Лаудина, можешь поцеловать мою западновирджинскую жопу.
Вскочив с дивана, мама швырнула пакет в мусорную корзину, даже ничего не вынув.
— Но я не хотела тебя оби…
— Не хотела… как же, как же… — Мама вышла из комнаты.
Муся-Буся потопала к двери, папа семенил рядом, твердя как заведенный «Мамочка, прости». Хлопнула дверь, чуть погодя раздался рык сорвавшегося с места пикапа.
Позже, когда мама легла, поскольку у нее разболелась голова, я выудила пакет из корзины. В нем было фото Муси-Буси с улыбкой, похожей на оскал гиены, и две книжки. Одна о том, как должна вести себя воспитанная женщина, вторая — кулинария для неопытных хозяек, вообще не умеющих готовить. Пакет с мамиными подарками я засунула под кровать, но собиралась перепрятать потом в более надежное место.
Голова у бедной мамы разболелась не просто так. Мама знала, как любит ее свекровь устраивать разные фокусы, от которых все потом шло вкривь и вкось. Я понимала, что нам надо просчитывать, что у Муси-Буси на уме, и всегда быть в полной боевой готовности.
ГЛАВА 4. Бить иль не бить? Такой назрел вопрос
— Я не желаю, чтобы мой муж лазил на горы к другим женщинам. Ты слышишь?
— На горы я больше ни-ни, Кэти.
— Но полезешь, если вдруг захочется.
Папа раздраженно усмехнулся.
Мама не спускала с него глаз, сердито постукивая ножкой по полу.
— Кэти, я торгаш. Я стараюсь ради всех нас. Что тебе не так?
— Можешь заняться чем-нибудь другим. Хватит уже где-то шляться, на отшибе от семьи.
Она от него не отставала, папа действительно мог найти что-то более стабильное. В конце концов он запросто устроился администратором в магазинчик «Файв энд дайм», где торгуют всем понемножку и недорого. Папа предложил съездить в Чарлстон, отметить его назначение в ресторане. Мы с братьями еще никогда не уезжали так далеко от дома. Мама надела прямую узкую юбку и облегающий свитер. Мне она велела достать платье, хотя Мика и Энди поехали в чем были.
— А почему мне нельзя пойти прям так, в старых брюках Мики? — оскорбилась я.
— Совсем чокнулась! Надевай платье и прекрати канючить.
В городе все мужчины сворачивали шеи, глазели на маму.
Папа лукаво мне подмигнул.
— Я же говорил, что моих девчонок сразу приметят все здешние парни. — Так и сказал, хотя на меня не смотрел никто.
Мама кокетливо поправила высокую прическу.
— Да? Думаешь, приметили? Я что-то этого не почувствовала.
Мне и братьям подали жареного цыпленка с пюре и подливкой. А себе мама и папа заказали по бифштексу — королевская еда. На десерт был шоколадный торт.
Дома я, стащив с себя платье и туфли, надела другое, белое с кружевами на вороте. Кружева царапали шею, и я украдкой их отпарывала, распустила уже полшва, но мама пока не заметила. Переодевшись, побежала к телику, чтобы не пропустить какую-нибудь шуточку Бивера[7], но показывали рекламу жвачки «Даблминт», настырные сестрички-близнецы расхваливали двойную мятную свежесть.
Подвигав бровями, папа сердито присвистнул:
— Опять эти липучки, ах-какие-мятные двойняшки.
Но тут же улыбнулся и, поскольку хорошо выпил, начал с пафосом вещать:
— Итак, прощай жизнь вольного торговца, начинается новая эра. Чем я только не торговал! Разными кухонными прибамбасами, пылесосами «Электролюкс», впаривал энциклопедии и призывал застраховать жизнь. Даже успел поработать коммивояжером у Фуллера, торговал щетками этого отца розничных торговцев. Повеселился на славу. Но теперь все, приехали. — Поднеся к губам стакан, он отпил немного и отвесил поклон.
Мы захихикали, весело тыча в его сторону пальцами. Когда папа начинал говорить Голосом Пека, да еще был в подпитии, его не могла затмить ни одна телезвезда.
Мама залпом выпила свой стакан и с вызовом произнесла:
— А в ресторане мне одной восхищенно свистели вслед мужчины, почти все.
— Господи, Кэти. Я же только заговаривал клиенткам зубы, для дела. Коммерция есть коммерция.
Папа стянул маму за руки с дивана и крепко обнял. Мика сделал вид, что его сейчас стошнит. Энди захлопал в ладоши. Я громко хохотала, совершенно счастливая. Счастливых моментов было много, вот только я слишком часто слышала, как падают в мамин полосатый стаканчик кубики льда. По интенсивности этого позвякивания и бульканья я уже могла определить, сколько будет звучать смеха и сколько ругани.
Папа ходил на работу, мама хозяйничала, мы ей помогали.
Закончив дела, она снова ложилась на диван и листала журналы «Вог». Там кокетливо позировали модели в стильных нарядах, мама говорила, что скоро она купит себе такие же. Она подолгу болтала с тетей Руби по телефону, рассказывала про свои любимые духи: «Шалимар», «Табу», «Же Ревьен», «Блю Грасс», «Джой» и «Мисс Диор». Картинки с самыми любимыми фасонами и духами она прикрепляла кнопками к стене в гостиной и, проходя мимо, нежно их поглаживала. Мама говорила, что теперь наверняка жизнь будет легче, ведь у папы постоянный заработок, и он каждый вечер возвращается домой.
А я каждый вечер, дождавшись, когда фары нашего «рамблера» высветят дорогу, неслась навстречу, папа поднимал меня и кружил. Мама ворчала, что он жутко избаловал девицу. Папа входил в дом, на ходу развязывая галстук и улыбаясь, мама тем временем доставала лед и наливала и себе и ему. «За нас!» — в унисон говорили они и чокались. Это был первый стаканчик. Второй наливали за ужином.
Поначалу оба были довольны и счастливо улыбались. А я считала, раз, два, три, и потом дошло уже до четырех, не меньше.
На мое шестилетие мама испекла шоколадный торт, украсила его марципановой каретой, в которую была впряжена лошадка, тоже из марципана, рядом с каретой она поставила маленькую куклу, Золушку. Поставила, но строго сказала, что крестные феями не бывают, и нечего ждать, что такая вдруг объявится и начнет творить чудеса. И еще сказала, что это все выдумки мечтателей. Потом, ткнув в Золушку пальцем, добавила:
