Кэтрин Мадженди - Над горой играет свет
Но даже если я что-то и видела, то впопыхах, потому что убегала от Мики, который гонялся за мной вокруг дома. Ветер дул мне в спину, а старший братец уже почти наступал на пятки и орал:
— Ага, попалась!
Я неслась во весь опор, пока окончательно не задохнулась.
Энди сидел у папы на плечах. Увидев, что мы с Микой рухнули на траву, оба они так и покатились со смеху, а у нас от сумасшедшего забега горели ноги, полыхали. Тут начал накрапывать дождь, и это было здорово, но вскоре папа сказал:
— Все, ребята, пора под крышу.
А мне так хотелось остаться под дождем, посмотреть на облака над горами, это же сказка. Но я знала, что мама не разрешит.
Когда у дома появился блестящий черный «шевроле», пикап бабушки Лаудины, дождь уже лил во всю мощь, бабушка приехала с очередным своим мужем, повелев нам называть его дядей Карлой. Я смотрела сквозь приоткрытую дверь, как бабушка торопливо шлепает по лужам к крыльцу, она вдруг обернулась и что-то крикнула Карле, ветер отнес ее слова далеко-далеко. Карла побрел вспять к пикапу, а бабушка ворвалась в гостиную. Мы с братьями выстроились в цепочку, поглазеть на прибывшую.
Бабушка была в розовом брючном костюме, на кофте огромные, с мою голову, карманы, один набит пачками салфеток, в другом лежал пузырек с молочком магнезии — это слабительное. Под короткими, до лодыжек, брючинами розовые носки с кружевами и кроссовки, белые, с толстыми розовыми шнурками. Волосы у нее были не ее, смехотворный пышный парик, весь в блестящих бусинках дождя. Бабушка притиснула меня к себе, окатив запахом микстуры от кашля.
Явился промокший Карла, похожий на песика чихуахуа, приволок сумки и чемоданы.
— Видок у тебя скорее «ох», чем «ух», — сказала бабушка.
Он поставил вещи на пол и вместе с нами стал ждать, что же еще выдаст бабушка.
Папа умиленно улыбался, будто перед ним был уморительный котенок, очень крупный экземпляр, кило на девяносто.
Бабушка приставила к уху ладонь.
— А почему никто не сыграет мне на скрипке и на банджо? Что-нибудь в стиле блюграсс? Или, черт возьми, я не в Западной Вирджинии?
Мама уперлась руками в бока:
— Лаудина, о чем это ты?
— Как о чем? Я проделала такой длинный путь, а меня встречают без музыки, где же ваш знаменитый блюграсс? В горах Западной Вирджинии все хором играют и поют, не так ли?
Проигнорировав мамин свирепый взгляд, бабушка повернулась к ней спиной. Мы с братьями были зачарованы, как в кино про вампира, который одним взглядом может заставить человека делать что угодно. Тихо ворча, бабушка наклонилась над мокрыми сумками, мы все втроем подошли ближе. В сумках оказались: блюда, украшенные картами разных штатов; прозрачные глицериновые шарики с белыми «снежными» хлопьями над всякими домиками и человечками; кедровые шкатулки с названиями городов на крышках; пирожные с пекановыми орехами и еще много всякой всячины. Она вручила каждому из нас по шарику «с метелькой» из Кентукки и по шкатулке из Теннесси.
— Я рад, что ты смогла к нам приехать, мама, — сказал папа.
— Ты забрался слишком далеко от дома, мой мальчик.
Папа родился в техасском городе Плано. Мама говорила обычно: «унылый старый Техас». Бабушка Лаудина не считала Техас унылым, наоборот. Там она прожила свою жизнь, и никогда его не покинет, с жаром твердила бабушка.
Чтобы позлить Лаудину, мама посреди очередных восхвалений Техасу начинала напевать: «О, как прекрасны мои горы-исполины!», гимн Западной Вирджинии.
Наша Западная Вирджиния безусловно прекрасна, вот только угольные шахты подвели. В папиных книжках я видела фотографии горняков, черных от угольной пыли. У них и в легких эта пыль. Мне хотелось спуститься к ним и мокрой тряпочкой стереть черноту с их лиц, дать шахтерам бутербродов и воды. Мама сказала, что тогда бы они стали слишком много о себе понимать.
Бабушке отдали мою комнату. А мне поставили низенький топчан у мальчишек, между их кроватей, накрытых покрывалами с «ковбойскими мотивами». Вечером, уже перед сном, к нам прокралась бабушка и прикнопила к стене картинку с Иисусом, утром пришла мама, сорвала Иисуса и запихала в ящик со всяким хламом.
С первого же дня бабушка Лаудина принялась командовать. Она изводила маму своими придирками, особенно на кухне. Она постоянно вторгалась в процесс готовки, мама лезла на стенку.
— Так-так, дорогая невестка, послушай Лаудину. Вот как надо ублажать мужчину… — она смерила маму цепким взглядом, — главное в этом деле — его желудок.
Огромной деревянной ложкой она стала яростно перемешивать на сковородке лук и чеснок.
— Правда, дядя Карла? Это я научила дядю всему, что он знает.
Карла ничего на это не сказал.
— И ты, Вирджиния Кейт, посмотри скорей, что делает бабушка… — Прекратив помешивать, она вдруг негодующе подбоченилась: — Кстати, Кэти, я так и не поняла, почему эту малышку не назвали в мою честь? У меня тогда сердце чуть не разорвалось от боли.
— Ну не разорвалось же, — сказала мама.
Бабушка покосилась в мою сторону со словами:
— Видишь, как надо готовить хорошую еду, а, Лаудина Кейт Вирджиния?
Я кивнула, но через силу.
— Я готовлю как надо, Лаудина, — сказала мама, беря в руки стакан с черными и розовыми полосками.
— Вы тут в горах ничего не смыслите в приправах! Правда, дядя Карла? Вам лишь бы набить брюхо. Все блюда на один вкус, то есть вкуса, считай, нет.
Мама хлопнула дверцей шкафчика, бутылки, спрятанные перед приездом бабушки, вразнобой задребезжали.
— Пусть сын порадуется, небось истосковался по остренькому, в старом добром Техасе знают толк в еде.
Поковырявшись в картофельном салате, она бухнула туда горчицы и быстро-быстро размешала. Салат стал темно-желтым.
— Дядя Карла, еще пару картофелин, очень густой цвет.
Карла молча стал чистить вареную картофелину. Глянув на меня, шутливо скосил глаза.
— В тебе и так полно этого густого, Лаудина, на «г» начинается… — Мама налила себе чаю, не забыв плеснуть туда своего успокоительного, и отчалила в гостиную. Бабушка, злобно стиснув губы, выскочила за ней следом.
Я тоже хотела уйти, но тут Карла косо усмехнулся (пол-лица сразу заморщинилось) и спросил:
— Хочешь попробовать мой личный соус для барбекю?
Я притормозила, хотя мне очень хотелось посмотреть на сражение мамы и бабушки, которые вели себя, как те две кошки, которые не могут улежаться в одном мешке. Пословица попала в самую точку.
Карла дал мне полную ложку, я облизнулась.
— Ну что, вкусно?
Я, улыбнувшись, кивнула и бегом помчалась в гостиную.
— …так ревновать к Мусе-Бусе, Кэти Айвин, — говорила в этот момент бабушка.
— Муся-Буся? Господи, это кто ж такая?
Бабушка величаво расправила плечи.
— Муся-Буся это я, бабуся, так и знай.
Мама сделала резкий выдох.
— Я знаю одно. Ты — Лаудина, вот так и знаю. «Зиппо» чирк, и опа.
— До чего же настырная… — Бабушка фыркнула. — Не понимаю, почему мой сын до сих пор терпит такую грубиянку?
Мама задрала повыше подол, чтобы еще больше разозлить Мусю-Бусю (по старинке — бабушку Лаудину), и заботливо напомнила:
— У тебя лук подгорит, Муся-Сюся.
— Дядя Карла этого не допустит. — Бабушка грузно плюхнулась на диван и одернула мамин подол. — Теперь ясно, отчего у мальчика изможденный вид. Где уж тут думать про еду.
У мамы отвисла челюсть, но уголки рта все равно были улыбчиво приподняты, они никогда не опускались, даже в минуты отчаяния.
— Вирджиния Кейт, — она обернулась ко мне, — скажи своему папе и братьям, чтобы шли ужинать, бегом.
Я еле плелась, любопытно же было, чем завершится схватка. Я даже развернулась, в надежде увидеть исход. Но мама смерила меня таким взглядом, что я мигом шмыгнула к черному ходу.
Папа качал Энди на качелях, брат то вскидывал, то поджимал ножки-палочки, чтобы взлетать все выше. Мика рисовал, прислонившись спиной к стволу клена. Какие же они были замечательные, я не могла наглядеться. Но пришлось нарушить эту идиллию. Я крикнула:
— Идите ужинать! И что я вам скажу… бабушка Лаудина теперь не Лаудина, а Муся-Буся.
За ужином Муся-Буся демонстративно причмокивала от блаженства, это была умора.
— Муся-Гуся, а почему ты такая толстая? — вдруг деловито поинтересовался Энди.
Мама, конечно, расхохоталась, и потом еще несколько раз украдкой прыскала в кулак.
В день отбытия Муси-Буси Карла приготовил грандиозный завтрак. Было очень интересно наблюдать за его действиями, к тому же Карла не ругался и не задавал дурацких вопросов.
— Вот, испек для тебя одну штуку побольше и сахарку добавил. — Он улыбнулся, на щеке заиграли морщины. Протягивая мне пышный белый кругляш, сказал: — Ешь, пока не затвердело, это самое вкусное.
Печенье не хрустело, зато было сладким.
