Николай Гарин - Таежная богиня
— Правильно, правильно, — вдруг ответил за Никиту гость и махнул рукой, приглашая вихрастого пройти в комнату. — Как вас зовут, юноша?
— Стас!
— Послушайте, милый Стасик, — гость красивым движением достал из внутреннего кармана пухлый бумажник, двумя пальцами извлек из него голубоватую купюру и протянул Стасику, — сходите-ка, милый человек, да купите бутылочку “Арарата”, да в три звезды, дорогой, непременно в три.
— Но я...
— А сдачу оставите себе. Да, и шоколадку не забудьте...
Гость так светился добротой и щедростью, что Стасик покорно кивнул и, выхватив денежку, исчез.
— Ну, а теперь главное, дорогой Никита, — торжественно, склонив голову набок, как на поминках, проговорил гость. Он снова полез в бумажник, и на стол легли пять стодолларовых банкнот, — здесь пятьсот.
— Оп-па! — вырвалось у Никиты. Не долив стакан, он поставил бутылку и уставился на деньги.
— Я, мой милый Никита, покупаю вашу дипломную работу, — сказал гость и горделиво вскинул голову, точно совершал благороднейший поступок.
Никита продолжал смотреть на деньги. В переводе на рубли это была приличная сумма для студента.
— Это за тройку-то?!
— За нее, милый, за нее...
— Странно, оччень стран-но, не находите?! — Никита снова взялся за бутылку.
— Нисколько... — гость скосил глаза на хозяина комнаты. Он долго с каким-то то ли сомнением, то ли подозрением разглядывал Никиту, точно собираясь еще что-то сказать, но вдруг снова достал бумажник, и к первым пяти купюрам добавилось еще пять того же достоинства.
— Уважаю тех, кто знает себе цену, — с той же торжественной ноткой проговорил гость. — Это, надеюсь, должно вас утешить? Не правда ли? — Он откинулся на спинку стула, наблюдая за произведенным эффектом.
Вот теперь Никита раскололся, рассыпался на несколько маленьких Никит. Один из них спешно переводил доллары в рубли и дивился удаче, другой прикидывал, куда потратить столь внушительную сумму. Всплыли старенькая бабушка, мать с ее квартирой, давно требующей ремонта, надо бы новых красок, кисти, холст, еще этюдник, джинсы, или на Соловки, давнюю мечту, пописать там закаты, да мало ли куда можно целую тысячу долларов потратить!.. Третий предлагал положить в банк на проценты. Но был и такой Никита, который тихо и нудно ныл, корил своих близнецов за жадность.
— Нет, — вдруг проговорил Гердов, — нет, не правда.
— Однако! — Гость опять уперся взглядом в столь несговорчивого и, как ему начинало казаться, жадного до денег молодого художника.
— Ну, подумайте сами, — Никита взялся за стакан, — некий студент-дипломник получает “уд”, его работу называют бездарной и...
— Но мы-то с вами знаем, молодой человек, что это не так, — перебил гость. — Это во-первых. А во-вторых — кто называет? Я, милый мой Никита, седьмой год присутствую на подобных защитах и поражаюсь дремучести и непрофессиональности ваших педагогов. Надеюсь, вы слышали, есть такое мнение, что в преподаватели идут либо неудачники, либо те, которые так и не поняли сути профессии...
— Но...
— Это не только мое личное мнение, дорогой Никита. Позвольте, я продолжу? Так вот, поверьте, я знаю, что говорю. Здесь учат ремеслу, вооружают, так сказать, инструментарием, готовят рисовальщиков и живописцев, а художниками становятся лишь единицы. Вернее сказать, они таковыми уже приходят от самой матушки-природы, если угодно, от Господа Бога... Им нужно окружение, атмосфера искусства, так сказать, чтобы разобраться в себе и понять, кто они и зачем. И вы, мне кажется, поняли... Или очень близки к этому. Ведь что такое настоящий, талантливый, гениальный художник, — гость закинул ногу на ногу, забыв о зыбкости сиденья, — это, с вашего позволения, что-то вроде электропредохранителя, да-с, молодой человек, который одной клеммой, то есть рукой, держится за Бога, а другой — за нас грешных. И вот через этот предохранитель на нас, убогих, с неба идет высокое и чистое, а снизу через него же шпарит грязное и низкое. Одно жаль: эти предохранители недолговечны — быстро сгорают и выходят из строя. Особенно те, которые более тонкие и чувствительные. Вспомните судьбы великих художников, поэтов... — гость встал и заходил по маленькой комнатенке. — Вы, милейший, не можете это не понимать. Я представитель крупнейшей бельгийской фирмы, по роду службы большую часть времени провожу в Москве. Дома в Брюсселе я имею личную и весьма неплохую галерею. У меня чутье, понимаете ли, нюх на молодые таланты. Все ваши работы, начиная со второго курса, у меня. Каждая из работ занимает не менее семи квадратных метров, и это в центре Брюсселя!.. А ваши “Грезы юности” вообще на отдельной стене с индивидуальным микроклиматом и за небликующим стеклом.
Никита слушал весь этот, как ему казалось, вздор через пелену нового опьянения и дивился, как складно накручивает этот блистательный гость...
— Вот ваш коньяк, — ворвался в комнату Стасик Пилипенко, слегка запыхавшийся, но счастливый от немалой сдачи, что осталась у него в кармане.
— Очень вовремя, молодой человек, очень, — оживился гость и, послав Стасика мыть стаканы, взялся за бутылку. — Рекомендую, дорогой Никита, рекомендую “Арарат”, причем именно трехзвездочный. Ощущение, как от созерцания Ван Гога или Поля Гогена — в оригинале, естественно, честное слово!..
Влетел Стасик с тремя мокрыми стаканами. Гость достал белоснежный платок и, прежде чем взяться за бутылку, тщательно вытер свой стакан.
— Ну что, господа художники, я предлагаю выпить за истинный талант, найти и раскрыть который — это тоже талант, и неизвестно, что заслуживает большей славы, — закрутил тост щеголеватый гость и, не чокаясь, закрыв глаза, сделал первый глоток.
Никита время от времени поглядывал на пухленькую кучку долларов и разрывался на части. Голоса внутри него крепли и требовали быть разумным и рациональным. Когда еще привалит удача, когда еще случится вот такая халява? Но вместе с голосами был еще смех, хриплый и тихий. Этот едва различимый смех перекрывал его разумные мысли.
— Ну так как, уважаемый? — проговорил гость. Он поставил стакан, отломил от плитки квадратик и поднес ко рту.
— Да никак, — неожиданно для самого себя произнес Никита. Не обращая внимания на хваленый коньяк, он выпил второй стакан своего портвейна и очень взбодрился.
— О-о, а мне это начинает еще больше нравиться, дорогой мой! Ваше упорство и торг вполне, как говорится, понятен и уместен, мало того, это, если быть предельно откровенным, делает вам честь. Тогда мне остается выложить все карты и, так сказать, как Бог даст.
— Это что, — не выдержал быстро пьянеющий Стасик, — это за что такие деньги, Никита, ты что-то продаешь?
— Потом, молодой человек, потом. Вот смотрите, — гость опять повернулся к Никите, — мое последнее предложение. — Он в третий раз достал бумажник, и кучка намного выросла. — Здесь, дорогой вы мой Никита, три тысячи, в переводе на ваши рубли сегодня это небольшое состояние.
Никита допил портвейн, посмотрел на гостя так, будто только что увидел его у себя в комнате, потом на обомлевшего Стасика, у которого рот был открыт в молчаливом вопле, и только потом перевел взгляд на край стола, где возвышалась пачка иностранных денег. Голова стремительно туманилась.
— Сударь, вы издеваетесь. Вы слепы и ничего не смыслите в живописи. Посмотрите на этот “шедевр”, — Никита сделал неуверенные шаги в сторону двери, опасно покачнулся, но вовремя схватился одной рукой за дверную ручку, а другой с трудом перевернул картину. Едва это произошло, как комната наполнилась каким-то странным свечением, настольная лампа, точно от стыда, почти погасла, а все пространство засверкало, будто от мельчайшей золотистой пыли. Гость соскочил со стула.
— Нет, Никита, я, н-нет, без нее... — мучительно делая глотательное движение, проговорил гость, не отрываясь от полотна, — я н-не могу, не могу уйти без эт-той картины...
Никита очнулся оттого, что его опять тормошили, выталкивали из сна.
— Гердов, вставай, тебя академик Анисимов хочет видеть! Слышишь, нет? Вставай! Отец договорился о пересмотре работы... Ну, конечно, и вино, и коньяк, — Валерия обозревала захламленный стол, продолжая расталкивать Никиту. — Как ребенок, честное слово, нельзя одного оставить. Вставай, мойся быстрее, машина ждет. И холст. А... где холст?! Эй, Гердов, куда холст дел?! Где он?!
— Как где?! — Никиту аж подбросило на кровати. Он вскочил и уставился на то место, где накануне стоял “Спящий огонь” — так он назвал свою картину.
— Ты что, продал?! — Валерия встала и попятилась от Никиты. Она таращилась на Гердова, отказываясь верить.
Никита ватными руками стал раскидывать вещи, заглядывая под стол, кровати, вывернул наизнанку шкаф, потом бросился в двести шестую к Стасику Пилипенко, вспомнив, что тот еще оставался в комнате, когда он отрубился.
