Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов
Для меня суть — в цвете волос. Мои волосы не каштановые, как у Джини. В этом одно из отличий. Другое отличие — в грезах: она не реальна, как реальна я. Но на мгновение — я имею в виду ваше мгновение, — мы обе, и Джини, и я, станем одинаково реальными, мы станем равны: станем видением, эхом, откликом в вашем сознании. А в мое мгновение Джини для меня такая же, какой я буду для вас. Так что Джини довольно реальна.
Джини едет в роддом, чтобы подарить жизнь, разрешиться от бремени. Она не зацикливается на формулировках, сидит себе на заднем сиденье, в полудреме, накрывшись пальто, словно одеялом. Джини делает дыхательные упражнения и по секундомеру засекает паузы между схватками. Она встрепенулась полтретьего ночи, приняла ванну, съела пару ложек лаймового желе, а теперь уже почти десять утра. Она научилась ровно дышать и считать во время схваток (от одного до десяти на вдохе и в обратном порядке на выдохе): она мысленно рисует в воздухе цифры, называет их про себя. Разноцветные цифры, а если хорошенько сосредоточиться — даже разных шрифтов, от прямых до заковыристых, крапчатых и с золоченой филигранью. Это новшество не упоминается ни в одном пособии по родам, которые она читала. Джини старательно читает всякие руководства, у нее их целая полка: как смастерить кухонный шкафчик, как починить машину, как приготовить копченый окорок. Джини неумеха, но кое-что делает; в ее чемоданчике лежит махровая мочалка, упаковка лимонных леденцов, очки, грелка, тальк, бумажный пакет и книга, в которой рекомендуется собрать все вышеперечисленные вещи.
(Вы сейчас, наверное, думаете, будто я сочинила Джини, чтобы избавиться от собственных переживаний. Это неправда. Я, наоборот, стараюсь вернуть то, что забрало у меня время. Что касается Джини, мотив мой прост: я пытаюсь ее оживить.)
Кроме Джини в машине еще два человека. Первый — мужчина, которого я назову А. - для удобства. А, за рулем. После каждой схватки Джини открывает глаза и видит его лысеющий затылок и надежные плечи. А, хорошо ведет машину, не гонит. Время от времени спрашивает, как она себя чувствует, а она отвечает, сколько длятся схватки и какой между ними разрыв. Возле бензоколонки А. покупает два кофе в пластиковых стаканчиках. А. месяцами помогал Джини делать дыхательную гимнастику, придерживал ей колени; А. будет рядом во время родов. (Может, это ему будет дарована жизнь — как будто он мог умереть?) Вдвоем они уже побывали в роддоме, вместе с другими парами: в каждой паре один худой и заботливый, другой — медлительный и раздутый. Им показали палаты, отдельные и прочие, палаты с сидячими ваннами, родовую палату — она уж больно белая. Светло-коричневая акушерка с гибкими локтями и бедрами все время смеялась, отвечая на вопросы.
— Сначала вам сделают клизму. Знаете, как делают клизму? Наливают в грелку воды и вводят через трубочку в задний проход. Мужчины должны будут надеть на свою обувь вот это и это. Вот шапочки — для длинных волос, для коротких волос.
— А у кого вообще нет волос? — спрашивает А.
Акушерка смотрит на А. и смеется:
— Да нет, у вас еще остались, — говорит она. — Если есть вопросы, не бойтесь, спрашивайте.
Они посмотрели фильм, снятый в роддоме, цветной фильм про женщину, которая рожает, — неужели это ребенок?
— Не все дети рождаются такими крупными, — комментирует акушерка-австралийка. И все же, когда кино заканчивается и зажигают свет, зрители — половина беременные — расстроены. (“Если тебе это не понравится, — говорила Джини подруга, — всегда можешь закрыть глаза”.) Джини поразила не столько кровь, сколько эта яркомалиновая дезинфицирующая жидкость, которой намазывают роженицу.
— Я решила отменить роды, — говорит она А. и улыбается — мол, это шутка. А. обнимает ее и говорит:
— Все будет хорошо.
Конечно. Все будет хорошо. Но в машине сидит еще одна женщина. Она сидит на переднем сиденье и словно не замечает Джини. Как и Джини, эта женщина едет в роддом. Она тоже беременна. Только она едет не для того, чтобы подарить жизнь, — это слово, слова чужеродны, не подходят к ее ситуации, вообще не нужны. На женщине тканевое пальто в бурую клетку, а на голову повязан платок. Джини и прежде видела эту женщину, но мало что про нее знает, кроме того, что женщина не хотела беременеть, не хотела вот так себя делить, не хотела мучений, инициаций. Бесполезно говорить ей, что все будет хорошо. Есть слово для нежеланного соития — изнасилование. Но нет слова для всего, что с ней произойдет.
Во время беременности Джини видела ее несколько раз неизменно в том же пальто, с тем же платком на голове. Конечно, оттого что Джини была беременна, она больше обращала внимание на других беременных, наблюдала, потихоньку изучала. А эта — не такая, как все. Например, эта не ходила на занятия в роддоме, где все роженицы были моложе Джини.
— Кто из вас будет кормить ребенка грудью? — спросила акушерка-австралийка, женщина с мощными плечами.
Все подняли руки, кроме одной, племя современных женщин, новое поколение, и одной-единственной, что будет кормить ребенка из бутылочки, может быть (кто знает?), у нее проблемы с грудью, но ей все равно неловко. Остальные вежливо отворачиваются. Кажется, им хочется обсуждать только разницу между одним типом подгузников и другим. Иногда роженицы ложатся на маты и сжимают друг другу руки, будто бы схватки, и дышат на счет. Все это очень обнадеживает. Акушерка-австралийка говорит, что не стоит залезать и вылезать из ванной без посторонней помощи. А в конце занятий каждой дают по стакану яблочного сока.
В группе только одна женщина, у которой это вторые роды. Она говорит, что ходит на занятия, потому что хочет на родах получить укол обезболивающего. В первый раз они все тянули, и она намучилась. Остальные смотрят на нее с мягкой укоризной. Они не требуют себе никаких уколов, и они не собираются мучиться. Им кажется, что это все от неправильного отношения. В книгах пишут о дискомфорте.
— Это не дискомфорт, солнышко, это боль, — говорит женщина.
Остальные неловко улыбаются, и разговор снова переходит на подгузники.
Напичканная витаминами, добросовестная, начитанная Джини, Джини, у которой не было ни тошноты по утрам, ни варикоза, ни токсикоза, ни растяжек, ни извращенного аппетита, и в глазах не темнело — почему же ее преследует эта женщина? Сначала Джини видела ее мельком — в отделе одежды для грудничков в подвале Симпсона, в очереди супермаркета, у светофоров, когда А. сидел за рулем. Изможденное лицо, раздутое туловище, платок на жидких волосах. Во всяком случае, именно Джини замечала ту женщину, а не наоборот. Если та женщина и следила за Джини, то никак себя не выдала.
