Алина Знаменская - Женщина-зима
— А нашу кровать отдам, — не сплоховала Любава. — Зачем она теперь мне одной?
Она пошутила, но Семен не воспринял это как шутку. Он просто посерел лицом, на лбу выступила испарина.
— Не успела школу закончить, мать твою! И чё теперь? И как? И куда она? А он кто? Он-то откуда? Родители кто?
— Вот и спросишь, когда приедут.
Семен сглотнул, словно пытаясь проглотить то, что она ему сейчас сказала.
— Они что, спят уже? — с безнадегой в голосе спросил он и жалкими глазами уставился на Любаву. Она даже растерялась немного от такой его заинтересованности.
— Да не знаю я, — вздохнула она.
Бессонная ночь наложила на нее тень усталости. Ее всегдашний пыл куда-то исчез. Выглядела она покорной судьбе и немного даже заторможенной от усталости. Это состояние, нехарактерное для Любавы, насторожило Семена. Недоумевал он, глядя на бывшую жену.
— Пойдем лучше завтракать. — Она поднялась с дочкиной кровати. — Я глазунью сделала. С перцем, как ты любишь.
— Да нет, идти надо, — замялся Семен. К совместному завтраку он не готовился. Только сейчас почувствовал, что размяк, поддавшись настрою Любавы, расслабился и готов позволить увести себя в любую сторону.
— Пойдем, — повторила Любава, не глядя на него. — Ты разве не помнишь, какой сегодня день?
— День? Какой?
Он покорно спускался за Любавой на первый этаж, на кухню, добросовестно пытаясь вспомнить, какой же сегодня день. День свадьбы? Нет, свадьбу играли в сентябре, когда было полно арбузов и мясистых розовых помидоров. У Любавиных родителей даже виноград в тот год уродился. Родня из Волгограда привезла персиков. Нет, свадьба у них была в сентябре.
Познакомились они зимой, под Новый год, в Завидове на танцах. Потом ходили кататься на санках с горы, и Любава обморозила щеку. Он грел ее, эту щеку, и они первый раз поцеловались…
Пока он вспоминал, Любава достала графинчик с водкой и две рюмки. Семен с некоторым недоумением наблюдал за ее действиями.
— Садись Он придвинулся к столу, взял стопку с водкой.
— Сегодня нашему Степочке исполнилось бы двадцать восемь дет.
Любава улыбнулась, а лицо Семена дрогнуло и искривилось. Он залпом выпил водку и уставился в окно.
Вот оно что… А он забыл. Он давным-давно забыл, что в летний день когда-то Любава родила ему сына, который не прожил и двух часов. Какие-то трудности возникли при родах, ребенок умер. Они были тогда совсем молодые, глупые. Семен хорошо помнил свое состояние — он был растерян и не знал, насколько близко к сердцу приняла это горе его молодая жена. Но — догадывался. Врачи не хотели отдавать ему тело ребенка. Говорили, что не положено, что таких детей хоронят как-то по-особенному, не на кладбище. Но он уперся как баран и требовал, чтобы ребенка выдали. Почему он так уперся, он сейчас не знает. Скорее всего потому, что должен был что-то сделать для Любавы, а больше ничего сделать не мог. Так вот, пока Любава, потерявшая много крови, восстанавливала свои силы в больнице, он с каким-то отупелым упорством занимался похоронами новорожденного. Заказал настоящий гробик, сам вырыл могилку на деревенском кладбище. Кузнец выковал ему оградку с крохотными ангелочками по углам. Все сделал, как полагается. И когда Любава вышла из больницы, то стала ходить на эту могилку. Плакать. Долго ходила к Степочке. Каждый год, в день рождения и смерти, носила туда живые цветы. Каждый год, пока не родилась Танюха.
— Когда ты ушел, Сема, я на могилку к Степочке ездила. Поплачу, вроде легче станет… — с сухими глазами, глядя мимо Семена, говорила Любава. — Ты молодец, что не отдал его врачам. Она мне, эта могилка, так нужна была…
Тут Семен не выдержал. Он скривился. Замычал что-то, изо всех сил сдерживая слезы, и, уронив табуретку, вылетел в сени. Там, как от физической боли, завертелся на месте, что-то силясь сказать. Но Любава знала — нет таких слов, чтобы выразить это. Да и не нужны они, слова…
Она и сама забыла уже этот день. И несколько лет не была на могилке, поминала не всегда. Закрутилась с этим бизнесом. А сегодня словно он сам, ангелочек, прилетел к ним, почувствовал, что нужен здесь.
Семен вышел во двор, Любава не пошла за ним. Она стояла в сенях и через неплотную сетку тюля видела, как он мечется по двору, борясь со слезами, пытается закурить, но зажигалка не хочет вспыхивать, а спички ломаются.
На что это было похоже? Словно проснувшаяся душа требовательно предъявила права своему здоровому эгоистичному телу.
Любава вернулась к себе, накрылась одеялом и уснула, зная, что добавить к этому разговору ей нечего.
Глава 18
Полина обегала все места, где можно было найти сына. Сначала она решила, что, получив деньги, Тимоха выпил с ребятами и постеснялся прийти домой пьяный. Она сбегала в овраг, туда, где раньше ее сын вместе с мальчишками устраивал шалаши. Потом побежала в школьные мастерские, нашла там Петьку, который как ни в чем не бывало красил оконную раму — отрабатывал положенную школой трудовую повинность.
— Он с колхозным автобусом не поехал, — объяснил Петька. — Сказал, что у тетки останется.
— Да не ночевал он у нее! — отчаянно взмахнула руками Полина. Понимала, что Петька здесь ни при чем, и все же была не в силах сдержать эмоции. — Вспомни, Петенька, может, к нему подходил кто? Может, парни из района? С кем он разговаривал вообще? Ты, пожалуйста, от меня ничего не скрывай!
Она жадно вглядывалась в Петькино широкоскулое лицо и, поскольку знала это бесхитростное создание с самого его рождения, видела: ничего он действительно не скрывает.
— Да мы никуда от ларька не отходили, теть Поль! — уверял он. — Там разве отойдешь? Столько народу! У нас народу больше всего было, все время очередь. Мы с Тимкой вдвоем крутились как чумные. Некогда было по нужде отлучиться, честное слово, теть Поль! Один раз я только и отошел, когда этот мужик в белом Маринке записку передавал…
— Какой мужик? — насторожилась Полина.
Петька отставил раму и стал оттирать пальцы тряпкой, смоченной в растворителе. Он обстоятельно и неторопливо рассказал про мужика с семьей, про его короткое свидание с Мариной, про то, как странно это событие повлияло на Тимоху.
Прямо от Петьки Полина отправилась к Кате Плешивке. Та полола в огороде картошку. Полина подошла к самому забору.
— Бог в помощь! — крикнула она.
Плешивка оглянулась, поставила руку козырьком, не сразу отозвалась:
— А… Полина… Пташка ранняя. Спасибо. А ты свою прополола?
— Тимоха с дедом пололи.
— Хорошо, когда мужики, — позавидовала Плешивка. — А тут все сама да сама.
— Постоялица твоя дома, теть Кать?