Ирина Дедюхова - Время гарпий
Хотя эта фраза, пожалуй, была намного древнее самой Библии, ведь еще греки верили в это Слово, называя его просто — «калли опа», прекрасное слово.
И под конец их последнего душевного разговора за чашкой чая Серафима Михайловна сказала, что приняла решение лечь в больницу на операцию, которую оттягивала, сколько могла. Она показала ей багровые распухшие ноги и сообщила, что ей предложили «убрать» одну почку.
Об Интернете, переходе в банк и прекрасном слове пришлось забыть на полгода, пока она изо всех сил боролась за здоровье старухи, ухаживая за ней после тяжелой операции как самая преданная дочь. Как-то ночью бабушка ухватила ее горячей ссохшейся ладошкой и выдала ей свое решение. Она заявила, что долго присматривалась к ней, решив все для себя давно. Просто не была вполне уверена, что Вероника не бросит ее у последней черты. Она сказала, что в ее серванте среди документов она найдет завещание, она давно решила оставить свою комнату им с Алешкой. Но взамен Ника должна ее похоронить не в Москве, а на своей малой родине в Подмосковье, рядом с родителями и детьми, чтоб ей не разрываться лишний раз. Да и вряд ли в Москве она сможет часто навещать ее могилу. А там, в городе, в котором бабушка не была ни разу в жизни, она будет под ее надежным присмотром. Вероника плакала в ту ночь одна, потому что Серафима Михайловна уже не имела ни слез, ни сил оплакивать их разлуку.
Через неделю Ника организовала скромные поминки, отмахиваясь от осторожных укоров в том, что схоронила «чужую» соседку по коммуналке в одной ограде с родителями. Слушая людей, внезапно ставших ей чужими, она с удивлением отмечая, как мало для нее теперь значат чьи-то чужие укоры и косые взгляды со стороны.
После похорон Серафимы Михайловны, ставшей для нее родным человеком, Вероника уволилась с работы. После недолгих поисков она устроилась начальником отдела трансакций в тихий банк в центре Москвы, где в аккурат перед налоговой проверкой ее предшественник попал в автомобильную аварию. На его машину, припаркованную на обочине, на большой скорости буквально налетел КамАЗ. Водитель «КамАЗа» не справился с управлением, слишком поздно заметив машину прежнего начальника отдела и не успев затормозить.
Она осмотрела операционный зал, вежливых мальчиков в белых рубашках, деловито таскавших от шредера мешки измельченных в труху документов к ближайшим мусорным бакам. Она уже была знакома с этой обычной суетой перед проверкой, которая в банках иногда заканчивалась изъятием документов. А в «мирные дни» шредер так же бесперебойно работал лишь перед Новым годом, когда измельченной в нем мелованной бумагой «офисный планктон» набивал коробочки, внутри которых прятался маленький ювелирный сюрприз.
Все ящики стола ее предшественника уже были пусты, и Вероника нисколько не сомневалась, что находившиеся в них бумаги и записки первыми отправили в мусорный контейнер в мешке, набитом бумажной лапшой. На столе был сиротливо брошен кожаный футляр опустошенного ежедневника. Чисто по привычке, понимая, что всем сейчас здорово не до нее, Вероника взяла в руки футляр, сразу же поняв, что мальчики проявили неаккуратность и некоторую долю пренебрежительной неосмотрительности, не вынув толстые картонки, на которые была натянута кожа. Возможно, они боялись повредить картонками измельчитель, не зная, что опытные люди именно на них записывают наиболее ценную информацию. Она вынула картонки и незаметно переложила их в свою сумочку, чисто чтобы иметь хоть какие-то гарантии не угодить под колеса КамАЗа сразу после проверки.
По пути домой она успела заехать в магазин компьютеров, где приобрела компьютер, модем и несколько карточек разных провайдеров. Вечером, уложив сына, который продолжал тосковать по «бабушке», она без особых проблем нашла эту странную женщину в Интернете.
Вспомнив многочисленные укоры в свой адрес и немного поколебавшись ради приличия, Вероника зарегистрировалась в ее блоге со странным названием «Огурцова на линии», удивляясь и радуясь, сколько всего ей предстоит прочитать…
Только сейчас она поняла, насколько ей надоела та псевдо-литература, стоявшая в супермаркетах в кричащих обложках в отделах сопутствующих товаров. Она видела, что сама «мадам Огурцова», даже не имея возможности написать роман, может несколькими фразами на крошечном пятачке публицистической статьи создать образы, которые перекрывали все, что пыталась прочесть Вероника за последние годы, удивляясь, почему чтение перестало приносить ей удовольствие. В детстве она так мечтала прочесть множество книг, уверенная, что как только мама перестанет контролировать ее досуг, требуя заняться домашними делами, она сама будет читать и читать столько, сколько ей захочется. Но пережив вместе с Серафимой Михайловной «лихие времена», она вдруг поняла, что читает по привычке, без прежней радости, что вообще умеет читать. Книги изматывали душу, лгали, не сообщая ничего нового. И только блоге она столкнулась с вещами, которые затронули ее давно, казалось бы, похороненные чувства. У нее и раньше иногда возникало такое чувство, будто пока она живет, стараясь не утонуть в текучке, постоянно выслушивая чужие укоры, где-то далеко кто-то пишет настоящий роман, а в нем непременно найдется место и для нее. Встречая в жизни нежданные подарки, она воспринимала их драгоценной живой строчкой среди вороха пустых слов, пригодных лишь для неумолчного стрекотания шредера. Поэтому она почти не удивилась, встретив в романе «Повелительница снов» чуть-чуть измененный, согласно общему сюжету, рассказ о том, как она нашла Серафиму Михайловну, как та оставила ей свое жилище, как много сделала для нее и ее мальчика.
Конечно, чтобы сходство коллизий не так бросалось в глаза, старушка из романа жила в частном секторе в покосившемся домике, а молодая мать ждала отца ребенка из армии. Но Вероника уже твердо знала, что пока она сидела в своей комнате, глядя на узлы, перерытые Тонькой, одна строчка из этого романа перевернула всю ее жизнь. И впервые за много лет она заплакала возле монитора, так и не понимая в перепутавшихся мыслях и чувствах, — то ли литература вновь вернулась к ее измученной душе, то ли она опять начала душой чувствовать литературу.
Вначале ее любимый блог обрушили, затем он кое-как, со сбитыми картинками, вместо которых стояли красные крестики, восстановился и заработал. Появлявшиеся в блоге статьи вновь отвечали на самые болезненные вопросы, возникавшие у Вероники. Будто каким-то образом между ней и хозяйкой блога возникла мысленная связь, хотя она никогда ничего не писала, кроме вежливой благодарности. Ей даже иногда казалось, будто «мадам Огурцова» с молчаливым одобрением следит за ее попытками получить в блоге что-то вроде сетевой «прописки».
А потом, после недельного молчания, в блоге появились фотографии, где совершенно счастливые взрослые люди купались, загорали, пели под гитару, собравшись на «Огурцовских чтениях» на даче у самой хозяйки блога, где-то «посередке России», как прокомментировал встречу один из ее участников.
Читая кратенький отчет о сборе завсегдатаев блога, Вероника испытала не только щемящую зависть к этим людям, но острый приступ страха, понимая, что в наступившие времена никто не позволит людям просто радоваться жизни и испытывать друг к другу дружеские чувства.
С растущим чувством негодования она читала, как по надуманному поводу против «мадам Огурцовой» возбудили уголовное дело, стараясь уничтожить единственного писателя, которого Вероника читала без предубеждения, зная, что здесь никто не нанесет никакого ущерба ее истерзанной сомнениями душе. Она видела, с каким трудом та проходит все испытания, которые в мирное время, в родной стране беззащитной женщине устроили люди, отлично сознававшие, что делают на самом деле.
Но в этом случае сама «мадам Огурцова» проявляла изрядную выдержку, внимательно отслеживая все общественные «тренды», сразу же выступив против нагнетания общественной истерии националистами, составляя письма и обращения о немедленном запрете всех организаций националистического толка.
Уголовное дело против «мадам Огурцовой» было возбуждено по доносу представителей «Российского конгресса народов Кавказа», которые усмотрели в ее письме президенту страны — некое «оскорбление достоинства», хотя, как выяснилось на следствии, никто из них блога не лично не видел, о письме знал с чужих слов. После никто из них на суд не явился под различными предлогами.
Само письмо было написано с требованием разобраться в ночном погроме в детском лагере. За неделю до этого события прямо на улице, возле столичной станции метро произошло циничное убийство журналиста. Убийца «кавказской национальности», как расплывчато писали в СМИ, был тут же отпущен органами правопорядка под подписку о невыезде, хотя запись с камеры наружного наблюдения однозначно свидетельствовала о его виновности.
