Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник) - Минаев Сергей Сергеевич

– Вот и отлично. Значит так, Ваха. Мы тут у тебя поснимаем и уедем. Сейчас главное – понять диспозицию, чтобы мы все, разом, слаженно сработали, понимаешь?

– Канешна панимаю, дарагой. Я по-русски харашо панимаю. Русскую школу заканчивал, в армии служил, мнэ три раза гаварить нэ нада. А на акцэнт внимания не обращай, дети гор, что с нас возьмешь. – Закончив фразу на чистом русском языке, Ваха улыбнулся, как человек, готовящийся привести в исполнине приговор.

– Прости, Ваха, прости. Это издержки профессии. Приходится часто с иностранцами работать, вот и говорю медленно. Условный рефлекс. Извини, если обидел.

– Нэ проблэма, дарагой.

– У тебя опыт съемок боевых действий или вообще опыт подобных съемок имеется?

– Ну, так… – Ваха отвернулся и сплюнул. – У меня в девяносто первом – девяносто третьем нэбольшая киностудия была. Там. В лесах, – ответил Ваха и махнул рукой куда-то в сторону Чечни. – Я был вроде продюсера, так у вас говорят? Малэнкая савсем. Мэнше, чем «Грузиа-филм».

Я посмотрел Вахе в глаза, и мне показалось, что в этот момент в них отразились инструкции по взрывному делу, организации боевых отрядов, внезапным рейдам в тыл противника и всему тому, что должен знать и уметь каждый уважающий себя кинопродюсер, становление карьеры которого пришлось на первую Чеченскую войну.

– Это очень хорошо, Ваха. Рассказываю. Работать во время съемок будем без связи. Вертолеты прилетят со стороны России в семь сорок пять. Отстреляются и в восемь нуль-нуль развернутся обратно. Мы все снимаем и ретируемся отсюда в восемь десять – восемь пятнадцать. Нам дан коридор до восьми двадцати. Автобусы с аппаратурой уезжают своим ходом, а твои ребята увозят нас на своих машинах и переправляют завтра в Россию. Нам сейчас надо договориться, кто и куда садится после съемки, где будут стоять твои машины и кто повезет, потому что через пять минут мы отрубаем рации и мобильники и будем без связи, понимаешь?

– Без связи так без связи. – Все время пока я говорил Ваха счищал прутиком грязь, прилипшую к подошвам его высоких армейских ботинок. – Нэ проблема. Пойдем, покажу позиции.

– Подожди, я переводчиков и старших иностранцев позову.

– Им все покажут, нэ волнуйся, дарагой.

Мы миновали кусты, растущие у дороги, и вышли на плоскую местность. Муляж пограничной заставы представлял собой квадрат, образованный четырьмя огневыми точками. Из двух точек торчали орудия, две другие были пусты. Недалеко от нас находилось некое подобие сарая, наполовину врытого в землю («Блиндаж, где командный пункт располагается», – пояснил Ваха), далее стояли два барака, имитировавшие казармы, между ними – ветхий ЗИЛ, а по периметру квадрата стояли телеграфные столбы, врытые наспех и без проводов.

– Халтура, – резюмировал я, обозрев местность, – провода лень было повесить или по смете не прошли?

– Времени не хватило. Ну… и денег тоже, – щелкнул пальцами Ваха.

– Пойдем, огневые точки посмотрим, а то, может, это не пушки, а елки торчат.

– Абижаешь, а? Какие елки, там даже солдаты настоящие сидят.

В двух огневых точках действительно находились орудия и солдаты. По трое у каждого. При нашем появлении они нехотя встали, поправили ремни, но сигарет изо рта не вынули. Ваха что-то сказал по-грузински, довольно резко, бойцы принялись расчехлять орудия и даже надели каски. В двух других гнездах обнаружились пустые бутылки («Долго сидэли, холодно», – сухо заметил Ваха) и отхожая яма.

– Я ж тебе говорю: халтура, а ты – «времени не хватило». Твои бойцы зассали и засрали тут одну яму почти целиком, а в другой бутылок полмашины. Совести не хватило вам, а не времени.

– Слушай, Антон, ты тут собрался противовоздушной обороной заниматься или кино снимать, а? – развел руками Ваха. – Меня просили макет – я построил макет. Что еще надо? Может, тэбэ еще аэродром за неделю построить и федералов два полка нагнать?

– Ваха, ты не кипятись. Уж кого-кого, а федералов мне тут точно не надо. Просто я перфекционист и сторонник съемок, максимально приближенных к реальности.

– Как скажешь, дарагой. Вот еще что. Тут у меня два мешка с грузинской формой, пайдем пакажу.

Мы подходим к блиндажу, у которого стоят два похожих на Ваху грузина, одетые в спортивные костюмы. Ваха делает им знак рукой, и они молча вываливают содержимое мешков на землю. Я сажусь на корточки, беру в руки камуфляж и верчу его так и сяк. Камуфляж весь в дырках на груди и спине, бурых пятнах, местами обожжен.

– Ваха, а почему дырки такие большие? Такое впечатление, что в человека не пулемет, а пушка снарядами лупила. Вы тут не перестарались?

– Ты когда-нибудь видел, как вертолетный пулемет работает?

– Честно говоря, не видел.

– И нэ дай тэбэ Бог увидеть. Не придирайся. Нормальные дырки. В самый раз.

Отчего-то мне не захотелось больше расспрашивать и придираться, понимая, что это последнее, в чем мне хотелось бы разбираться профессионально. Я прошу своего оператора позвать главного у статистов, а также проверить, разместились ли камеры.

Массовка лениво разбирала военную форму, камеры уже заняли указанные места, и операторы деловито копошились вокруг небольших песчаных насыпей, устраиваясь удобнее. Трое грузин молча стояли в центре площадки. Почти все было готово, лишь у блиндажа два американских оператора безуспешно боролись с маскировочной сеткой, которая закрывала окна. Я двинул к ним. Один из тех грузин двинулся вместе со мной. Мы почти одновременно подходим к блиндажу и смотрим, как америкосы неловко тянут сетку на себя, пытаясь оторвать ее от окна. Грузин подходит к окну, отстраняет америкосов, достает большой нож, делает два взмаха и освобождает окно от сетки. Лишь с одной стороны сетка закрывает окно чуть больше, чем нужно, кто-то из америкосов указывает ему на этот небольшой недочет. Грузин молча указывает рукой на небо и уходит, оставив америкосов в замешательстве. Поняв, в чем дело, я говорю переводчице:

– С этой стороны солнце будет мешать, переведи.

Америкосы дружно аплодируют грузину. Он оборачивается, кивает и идет к Вахе. Переводчицы приносят кофе в термосах, разливают его по пластиковым стаканам и угощают окружающих.

Подходит Ваха:

– Я нэ нужэн болшэ, Антон?

– Как не нужен?! А кто нас увезет отсюда? – смеюсь я.

– Мои машины там будут, за лесом. Как вертолеты улетят, идите к нам, аппаратуру бойцы погрузят. Они аккуратные. Удачи тэбэ, дарагой. – Ваха жмет мне руку, надевает очки и уходит вместе со своими молчаливыми грузинами.

Я снова про себя отмечаю его странную манеру говорить то с сильным акцентом, то на чистом русском языке. Наверное, кагэбешник бывший, не иначе, объясняю я эту странность. Еще, мне кажется, он как-то печально посмотрел на меня, прощаясь. Возможно, эта неземная грусть во взгляде свойственна всем продюсерам, работавшим в 1991–1993 годах в лесах Чечни, а может, мне просто показалось. В любом случае Ваха профессионал своего дела. Что приятно.

Ко мне подходит главный америкос, Джефф Райот. Его ветровка застегнута под горло, но он стучит зубами от холода.

– What’s up, dude? – спрашиваю я со смехом, хотя и так все ясно.

– Such a cold, Anthony. It’s always like that here?

– Of course, it’s not Miami beach, but I’m OK, Jeff.

– You’re Russian bear, – смеется Джефф.

Я снимаю куртку и отдаю Джеффу, а сам достаю из заднего кармана джинсов плоскую фляжку с коньяком. Джефф надевает мою ветровку, я протягиваю ему фляжку, он делает большой глоток, чуть кривится и произносит:

– Excellent…

Все участники съемок сгрудились у блиндажа, курят и передают по кругу какую-то бутылку. Кто-то включает непонятно как сюда попавший магнитофон, и над площадкой звучит хит Глории Гейнор «I will survive»: