Лори Нелсон Спилман - Жизненный план
Я смотрю ему прямо в глаза:
— Ни за что.
Я бросаю салфетку в тарелку и ухожу, оставив Джоада гадать, относились ли мои последние слова к нежеланию упустить Герберта или уверенности, что я никогда не пожалею, если так случится.
Вернувшись домой вечером, обнаруживаю на крыльце посылку. Затащив ее в квартиру, разрезаю бумагу столовым ножом и нахожу внутри мягкие игрушки, ползунки, книги, пинетки, слюнявчики и пеленки. Я осторожно перекладываю каждый предмет, воображая, как Остин будет носить эти вещи, когда подрастет, поскольку сейчас она слишком мала для них. Потом я вспоминаю о вульгарной женщине с плохими зубами, способной разрушить нашу жизнь, и беру телефон, чтобы позвонить Кэрри.
— Только что открыла твою посылку. Спасибо тебе за заботу.
— Мне самой было это в удовольствие. Когда мы взяли Джейка, ему был всего месяц от роду. Тогда мы не представляли, что нам понадобится. Ты полюбишь это существо, подожди, и сама убедишься. Эта девочка…
— Санкита хотела назвать дочь Остин.
В трубке возникает тишина.
— Извини, Брет, — после паузы произносит Кэрри.
— Не будь эта женщина такой грубой, она могла бы даже вызвать у меня сочувствие, — говорю, поведав подруге историю братьев Санкиты. — Она сама виновата в смерти Деонте, но обвинила во всем Остина. — Из глаз катятся слезы. — Как это страшно, Кэрри. А что, если я не смогу удочерить Остин? Тогда ее жизнь превратится в ад.
— Молись, Брет. Тебе остается только молиться.
Я так и поступаю. Так же когда-то я молилась, чтобы мама осталась жива, а Санкита выздоровела.
Скромный кабинет Кирстен Шеринг украшен фотографиями детей, родителей и пожилых людей в инвалидных креслах, счастливо улыбающихся в камеру. Вероятно, пронзительный взгляд социальных работников иногда теплеет, но мне не приходилось быть тому свидетелем.
— Спасибо, что пришли, — говорит Кирстен, закрывая дверь. — Прошу, присаживайтесь.
Мы с Брэдом размещаемся рядом на двухместном диванчике, а хозяйка кабинета садится напротив в кресло и кладет папку себе на колени. Я рассказываю о своих отношениях с Санкитой, последней воле и дне смерти, а она, не поднимая головы, делает записи, переворачивая страницы, и в конце просматривает их с самого начала.
— В медицинской карте указано, что Санкита была в коме после кесарева сечения. За последующие тринадцать часов до смерти с ней никто не говорил… кроме вас.
Наш разговор все больше напоминает допрос.
— Я знаю точно, что Санкита пришла в себя вечером того же дня, когда родила ребенка.
Кирстен кивает.
— Ровно настолько, чтобы просить вас воспитать ее ребенка?
— Да, именно так, — отвечаю я, едва сдерживая раздражение.
Женщина вскидывает брови.
— Тому были еще свидетели?
— В больнице нет. Но утром, по дороге в больницу, она сказала об этом мисс Джин, директору приюта. — Я отвожу взгляд. — Но я не думаю, что в суде она будет на моей стороне. Я говорила с Санкитой. Возможно, это кажется странным, но это правда. Она умоляла меня воспитать ее дочь.
Наконец, Кирстен поднимает на меня глаза.
— Это не первый случай, когда человек приходит в себя перед смертью, чтобы попрощаться или выразить последнюю волю.
— Так вы мне верите?
— Верю ли я, не имеет значения. Главное, чтобы вам поверил суд. — Она встает и подходит к рабочему столу. — Сегодня утром я встречалась с миссис Робинсон.
Я вскрикиваю от неожиданности.
— Что она вам сказала?
— Я не имею права это разглашать, лишь хочу заметить, что почти в каждом случае об опекунстве суд выносит решение в пользу семьи. Вы уверены, что вам нужна эта борьба?
Брэд откашливается и вступает в разговор:
— Я проверил личность миссис Робинсон. У нее инвалидность в связи с психическим заболеванием, также она лечилась от наркотической и алкогольной зависимости. Она проживает в самом криминально опасном районе Детройта. У Санкиты три сводных брата от разных от…
Кирстен не дает ему закончить:
— Мистер Мидар, при всем моем уважении, штат интересует только, имеет ли эта женщина — биологическая бабушка ребенка — судимости за преступления перед законом. Она совершила много проступков, но ни одного преступления.
— А как же ее сын, погибший в огне? — возмущаюсь я. — Может ли хорошая мать спать, когда ее сын кричит и зовет на помощь?
— Я все проверила перед нашей встречей. Официального обвинения ей предъявлено не было. В протоколе записано, что она была в душе. К сожалению, трагедия произошла слишком быстро.
— Нет. Она была под кайфом. Санкита мне рассказала.
— Это бездоказательно, — хором отвечают Брэд и Кирстен.
Я смотрю на Брэда как на предателя. Разумеется, он прав, мои слова ничего не значат для суда.
— Хорошо, а психическое заболевание? Это тоже не берется в расчет?
— В данный период ее состояние удовлетворительное. Послушайте, если бы мы забирали детей у всех родителей, страдающих депрессиями и зависимостями, половина города жила бы в приемных семьях. Государство старается по возможности сохранить семью, и точка.
Брэд качает головой:
— Но это не верно.
— Что бы у нас было за общество, если бы вопрос усыновления решался в пользу владельцев красивых домов или более счастливых семей?
Я сжимаюсь от страха и лихорадочно думаю. Я не могу позволить Остин расти в доме миссис Робинсон. Не могу! Я обещала Санките. Кроме того, я люблю эту девочку.
— Санкита просила меня не позволять этой женщине приближаться к ее дочери. Если вас не устраивает моя кандидатура, давайте подберем семью, у которой будет стопроцентный шанс.
— Хорошая мысль, но желающих удочерить ее больше нет. У Санкиты не было сестер, поэтому бабушка ближайшая родственница девочки. Женщина тридцати шести лет вполне может получить право на воспитание ребенка.
Тридцати шести? Но я видела женщину по меньшей мере лет пятидесяти! Я поднимаю глаза и вижу на лице миссис Шеринг многозначительную улыбку. Все, я проиграла и не смогу выполнить просьбу Санкиты.
— Что же мне делать?
Губы Кирстен становятся похожи на карандашную линию.
— Хотите честно? Я считаю, вам стоит как можно скорее взять себя в руки. Дело будет закрыто, и миссис Робинсон получит право опеки над внучкой.
Я закрываю лицо руками и больше не сдерживаю слезы. На спину ложится рука Брэда, он поглаживает меня так же, как я глажу Остин.
— Все будет хорошо, — шепчет он. — Будет другой ребенок.
Меня душат рыдания, и я не могу объяснить ему, что плачу не из жалости к себе. Да, у меня будет другой ребенок, но у Остин не будет другой матери.
