Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Сегодня борщ, по-моему, удался? А? Как тебе Андрон? Вкусно?
— Да, спасибо…
— Ты разозлился?
— На, что?… — недовольно буркнул Маленький. Он скрывал глаза от Веры и не смотрел в ее сторону. Было видно, он не хочет общаться. Напряженность, как вечерняя тень, опустилась в комнате. Тягостное молчание вновь давило на барабанные перепонки.
— Андрон. Зачем тебе эта книга? — вдруг неожиданно спросила Вера. Она отошла от стола и села в кресло. Заставить человека говорить, если он этого не хочет — трудно.
— Что ты читала? Какие стихи? — Андрон откинулся на стул. Вытянув ноги, он сбросил тапочки и пошевелив пальцами — которые, в шерстяных носках, смотрелись как-то нелепо. Помолчав — добавил:
— Ты читала о любви? Ты читала о любви?
— Да, я читала о любви, — призналась Вера. — Он так хорошо пишет. Так хорошо.
— Нет, ты лжешь. Ты читала не только о любви…
— Хм, что еще можно читать у Есенина? Он только о любви и о деревне писал.
— Нет, он писал, об другом.
— О чем?
— Он писал о контрреволюции.
— Хм, Есенин? Нет, ты заблуждаешься. Есенин не мог писать о контрреволюции! Он сам из крестьян. Кстати — зачем ты его прятал. Мог бы сжечь! Просто сжечь. И все. Ты сам его читал?
— Конечно. Я его читал. И читаю — когда мне надо. Когда я работаю с арестованными.
— Что? Зачем? — удивилась Вера.
— Как зачем. Я хочу знать — кто такие крестьяне-кулаки. Вот и читаю. Есенин помогает…
— Что? Что ты говоришь? Ты читаешь стихи — что бы потом уметь допрашивать людей? Бред! Как можно читать стихи и допрашивать потом людей?
— Каких людей? Я говорю о кулаках! Крестьянских недобитках! Этих сволочах — которые, ради своей собственности, готовы убить! Об этих эксплуататорах, простых, бедных людей!
— Андрон?! Почему такая ненависть крестьянам? А?
— У меня ненависть не крестьянам, а к кулакам! К ним — это они убили мою мать! Моего отца! Они! И я никогда им этого не прощу! А Есенин писал о них! И любил их! И сам был выходцем из семьи кулака! Собственника единоличника! Который, так и не принял революцию! Не принял! И гордился тем, что не принял! Он писал об этих гадах — с таким упоением!
— О чем ты, Андрон! О чем? — с ужасом спросила Вера. Ей стало страшно — с какой ненавистью говорил Маленький. Девушка прижала ладошку к губам и испуганно смотрела на Андрона. Но тот, не обращая внимания, продолжил:
— Да, да. Вера. Тебе кажется, что это безобидные люди! Но нет! Прочитай, как пишет о них Есенин и ты поймешь — это хитрые и коварные люди! Например: советскую я власть виню, и потому я на нее в обиде, что юность светлую мою в борьбе других я не увидел!.. Я человек не новый, что скрывать? Остался в прошлом я одной ногою! А? Как тебе такие строки? А? Вот твой Есенин — открыто говорит, что он за кулаков!
— Андрон! Но это же стихи! Это исповедь! Он не скрывает ничего — напротив, он хочет, что бы мы поняли крестьян! Вот и все! А ты — все переводишь в политику!
— Нет, Вера! Тут и есть его гнилая кулацкая сущность — а значит он враг. Но врагов, что бы с ними бороться, нужно изучать и можно! Можно. Меня этому научил один человек. Кстати — он мне и дал эти стихи. Это очень умный человек. Он из Москвы. Он научил меня — что бы, узнать врага, надо знать какие, он любит стихи … или, что про него пишут его друзья,… Есенин был другом крестьян. И другом контрреволюционеров. Он был приспешником Троцкого. Он писал контрреволюционные стихи. Хоть и маскировал это под любовь.
— Бред! Ты, что говоришь — Андрон?! Ты же добрый человек?! Почему? Почему ты веришь в это? А? По-твоему, если я читаю эти стихи — я тоже контрреволюционерка?
— Нет, ты нет. Пока. Поэтому, я тебя прошу — никогда больше не читай этих стихов! Поэтому я и прятал эту книгу. От тебя. Я не хотел, что бы ты ее читала. И убедительно прошу — больше никогда ее не бери. Никогда! — с металлом в голосе сказал Маленький.
— Понятно… Хорошо, я тебя послушаюсь — если ты просишь, я не буду. Но все же. И я тебя прошу. Не надо так говорить — ты ошибаешься. Ошибаешься. И этот твой человек из Москвы — ошибается. Он ошибается. Кстати, ты обещал мне узнать хоть что-то о Паше! Я уже живу тут больше месяца, а ты так ничего мне толком и не разузнал о нем! Спасибо тебе за кров, конечно за все, что ты сделал для меня, это очень много. Я ценю это. Поверь. Поверь! Я не забуду это никогда. Но все же.
Ты обещал! Ты уговаривал меня! И я тебе поверила — ты обещал мне узнать правду и более того даже устроить мне свидание с Пашей! Может, ты мне лжешь? Может ты, что-то от меня скрываешь? А?! Андрон? Прошу тебя — скажи, правду, пусть она будет, хоть какой горькой! Скажи! Но Андрон тогда ничего не ответил. Он так и помолчал весь вечер. Они легли спать. Вера вслушивалась в тишину комнаты. Там, где-то в другом углу, на кровати, лежал Маленький. Его дыхание было ровным. Казалось, что он спит. Но Вера чувствовала, что Андрон лежит и тоже вслушивается в тишину. Он тоже думает и анализирует, их разговор. Этот неприятный и нервный разговор. Вера услышала, невнятный шум. Она напряглась,… это бормотал Андрон:
— Жизнь обман с чарующей тоскою, оттого и так сильна она! Что своею грубою рукою роковые пишет письмена! Я всегда, когда глаза закрою, говорю: Лишь сердце потревожь. Жизнь обман, но и она порою украшает радостями ложь!.. Он читал стихи себе под нос. Читал! Вера вслушивалась. Андрон бормотал именно эти два четверостишья. У девушки на глаза навернулись слезы. Она плакала — пытаясь не издавать звуков — что бы Андрон не услышал ее. А Маленький бормотал и бормотал два четверостишья! Но вскоре затих и уснул. Вера лежала в темноте с открытыми глазами. Ее губы, тоже беззвучно двигались.
— Жизнь обман с чарующей тоскою… Тогда, Вера не могла понять — почему именно эти строки Есенина? Почему?! Но вскоре, через неделю, стало ясно — почему после разговора, жесткого и неприятного, Андрон бормотал именно эти стихи… …Он пришел со службы, как никогда рано — угрюмый и злой. Молча поел. Затем сел у окна и смотрел — на морозный узор на стекле и дымил папиросой. Вера его не тревожила. Она видела — Маленький мучается. У него тяжело на душе и ему лучше побыть наедине с собой. Вера хотела собраться и уйти погулять на улицу, но Андрон неожиданно ее остановил. Маленький тяжело вздохнул. Он затушил папиросу в пепельнице и медленно встал — направился к буфету. На ходу не громко бросил:
— Нам с тобой нужно серьезно поговорить. Вера напряглась. Маленький взглянул на нее из глубины комнаты. Вернувшись — сел за стол. Он побарабанил по скатерти пальцами — словно пианист по клавишам рояля.
— Вера, ты можешь написать Павлу письмо.
— Что?! — вскрикнула Вера. — Я могу написать письмо, и ты передашь его? Правда! — на глазах девушки выступили слезы.
— Да. Ты можешь написать.
— Ой, ой, Андрон, Андрон! Как здорово! — Вера подскочила с кресла и засуетилась. Она принялась суетливо искать лист бумаги в ящике стола. Маленький наблюдал за ее попытками найти перо. Наконец девушка — достала чернильницу, и сев за стол — радостно спросила:
— А, много? Много я могу ему написать? А? Если я напишу ему два листа — ничего?!
— Вера. Верочка, погоди, погоди, ты писать. Погоди! Не торопись. Успеешь. Сначала надо оговорить, что ты ему напишешь?
— То есть, как? — Вера, удивленно посмотрела на Маленького. — Как, это — обсудить?! Надеюсь, тут то ты — не будешь мне запрещать, что-то писать? А? Тут то, я могу уж сама решить, что я напишу, а что нет?! Андрон? А? Я, что-то, не пойму?!
— Вера. Вера. Конечно, ты напишешь ему — все, что захочешь. Все. Но прежде мы должны поговорит с тобой. Поговорить. Вот.
— О чем? Что случилось? — Вера со страхом посмотрела на Андрона. Тот отвел глаза и тяжело вздохнул. Затем достал очередную папиросу и закурил. Дым опускался к полу серебряной паутиной. Во мраке комнаты он выглядел слегка магически и зловеще.
— Видишь ли, Вера. Ты сама знаешь — в какое положение попал Павел. В трудное положение. В очень трудное положение. Ты сама теперь знаешь, как все быстро решается и как все может решиться. Твой отец попал в такое же положение. Точно в такое же. И я даже не могу до сих пор узнать — в какой лагерь он отправлен. Вера, слушала, напряженно сжимая кулаки. Она смотрела на Андрона и ждала. Ждала! Она понимала — он готовит ее к неприятному известию.
— Вера, пойми. Сейчас очень сложное время. Очень. И сейчас главное не навредить не только родным и близким — но и себе. И это значит — нужно в самой трудной ситуации при самом сложном положении — выйти с наименьшими потерями. С наименьшими.
— Что ты имеешь в виду? Что? Маленький вздохнул. Он закрыл глаза и глубоко затянулся папиросой. Задержав дыхание — долго не выпускал, дым из легких. Затем, открыв рот — зашипел, как змея. Дым вырвался — словно клуб огня из пасти дракона:
— Видишь ли, Вера, будет лучше, если ты дашь Павлу весть, что вам пока надо прекратить ваши контакты. Что бы он не пытался тебя искать. Писать и передавать весть. И ты пока не искала его, и не передавал ему весточки. Вот так.
