Евгения Кайдалова - Ребенок
– Запоздали вы с массажем, – мягко пожурила она меня, – начинать можно было с месячного возраста. Ну да ничего, наверстаем. Приходите ко мне ежедневно… ну, хотя бы три раза в неделю, и я буду с вашим ребеночком работать.
Неужели такое бывает? Я собрала все душевные силы, какие только могла, чтобы произнести одно из самых горячих спасибо в своей жизни.
– Двадцать рублей сеанс, – с милой улыбкой добавила врач.
Я буквально почувствовала, что мое уже расплывшееся для вдохновенной благодарности лицо вытягивается и каменеет. В ответ мне удалось вымучить что-то вроде: «Спасибо, я подумаю».
– Думайте, – холодно и чуть насмешливо попрощалась со мной ортопед.
Отоларинголог был на больничном, и я с облегчением направилась к выходу, но вспомнила, что мы не сдали на анализ кровь. Я знала, что эта процедура необходима для прививок, и она не вызывала у меня внутреннего протеста, но когда спящего Илью кольнули острым металлическим «перышком» и он в ужасе закричал, я зарыдала в кабинете вместе с ним. Едва лаборантка собрала достаточно крови, я выскочила в коридор, прижала покрасневшего от плача ребенка к себе и стала суматошно целовать его в остром приступе жалости. Себя я в этот момент ненавидела – мне казалось, что я позволила злым людям надругаться над беззащитным существом.
Я долго сидела в пустом коридоре, покачиваясь взад и вперед, шепча ребенку все слова оправдания, которые только знала, и чувствуя себя последней из предательниц. Я впервые по-настоящему осознала, что, появившись на свет, ребенок доверился мне душой и телом. Грош мне цена, если я не сумею его защитить! Пока он здоров, я не отдам его невежеству участковых врачей и бездушным больницам, а если он заболеет, я не отдам его болезни. Как? Я придумаю как!
В таком неустойчивом – наполовину плачевном, наполовину боевом – состоянии духа я подкатывала коляску к своему подъезду. По улице летела легкая метель, и ветер дул так неудачно, что хлопья снега заносило прямиком под капюшон коляски. Видя, что Илья, и без того измученный, начинает беспокоиться во сне, последние метров сто я бежала бегом и вздергивала коляску на ступеньки, задыхаясь от усилий, – поскорей бы доставить ребенка в покой и тепло!
Четыре ступени до входной двери, и те, что вели на первый этаж, мы преодолели одним рывком, после которого кончились мои силы. Первый пролет лестницы дался мне уже с огромным трудом, а на первых ступенях второго пролета я почувствовала, что дальнейший путь наверх будет равносилен восхождению на Эверест. Я села на ступени, подперев коляску спиной, и велела себе прийти в рабочее состояние как можно скорее. Но сонная темнота окутала меня мгновенно, как наброшенное на голову одеяло. В какой-то момент (время перестало существовать) из темноты ко мне долетел голос:
– Давай помогу!
Мне пришлось разлеплять глаза, но веки упорно не хотели подниматься – сон тянул меня к себе, на мягкое темное дно. Я смогла лишь выговорить спасибо предложившему помощь мужчине и, не просыпаясь, побрела вслед за ним. Я смутно думала о том, как хорошо быть большим и сильным и легко заносить коляску на второй этаж.
– Еще раз огромное спасибо! – пробормотала я со всей вежливостью, на которую была способна, и полезла в карман за ключами. Мужчина не уходил. Чего он ждет? Не заплатить же я ему должна за такую джентльменскую услугу!
Я вопросительно оглянулась на него, вставляя ключ в скважину, и сон разом отлетел – мне стало холодно.
– Привет! – пытаясь улыбнуться, выговорил Антон.
На секунду у меня возникло такое ощущение, будто рядом со мной на лестничной площадке оказался актер из любимого фильма, скажем, Ричард Гир или Майкл Дуглас, – шок и чувство полной нереальности происходящего. Словно красивая сказка вопреки всем правилам смешалась с уродливой реальностью. Антон – это то, чего уже нет и никогда не будет в моей жизни, но вот я вижу его воочию. Впору тихо оседать в обморок с тем, чтобы вернувшийся из небытия герой подхватил тебя на руки и со словами любви внес в опочивальню. Вот прикол! По губам у меня поползла кривая усмешка.
Для того чтобы открыть дверь, я отодвинула коляску в сторону, и сейчас она стояла между мной и Антоном. Он сделал шаг вперед. Я нервно вцепилась в край коляски, преодолевая разом накатившую на меня слабость. Я должна устоять! Я не поддамся мгновенному желанию выскочить из-за разделяющей нас преграды и рвануться к нему, в свое светлое прошлое, назад – к вершинам, упасть головой к нему на грудь, вновь обрести тепло среди зимы, задышать его запахом, прижавшись лицом к колючему свитеру, и счастливо заплакать оттого, что страшный сон кончился и мы опять стоим вместе посреди нетронутой снежной чистоты под заливающим весь мир горным солнцем.
Я дрожала. Когда-то я считала этого человека частью себя самой, но оказалось, что моя вторая половинка способна на вполне самостоятельное существование. И видимо, весьма неплохое! После нашего разрыва подранком оказалась я, а Антон напоминал человека, пересидевшего Вторую мировую войну на швейцарском горнолыжном курорте. Его вполне можно было назначать международным эталоном здоровья: плечи широко развернуты, глаза блестят, а румянец – так просто рябина на снегу! Что общего у этого кинематографического красавца со мной, разорванной ребенком и грубо заштопанной врачами? Нет, ребята, кина не будет!
Я молча распахнула дверь и протолкала коляску на кухню. Через пару минут в прихожей раздались нерешительные шаги. Никак на них не реагируя, я разворачивала ватное одеяло, в которое был завернут ребенок.
Я надеялась, что обстоятельства не позволят мне поговорить с Антоном, по крайней мере заставят отложить разговор. Сейчас начнется кормление, потом – все остальные процедуры… Но намаявшийся в поликлинике Илья беспробудно спал. Я растерянно стискивала край его одеяла, а шаги между тем замерли прямо за моей спиной. Я напряглась: вновь это дикое неподконтрольное желание наконец-то расслабиться, откинуться назад, упасть в его руки, доверить свою жизнь его рукам. Что он сделает, если я позволю себе стать слабой? Молча прижмет меня к себе так, что хрустнут кости, отнесет на кровать, запрет дверь, задернет шторы… Все будет так, как первый раз в горах, потом я благодарно обниму его и вновь почувствую, что жива. Ведь жизнь начинается тогда, когда в нее приходит любовь, все остальное – существование. Как же я хочу жить и как устала существовать!
Антон ничего не предпринимал, и мне удалось совладать со своим порывом. Сделай он в этот момент первый шаг – и я бы сдалась, но он стоял не шевелясь, скованный… чем? Робостью, виной? Или же (я и сама оцепенела от этой догадки) у него и в мыслях не было меня обнимать? Почему бы и нет – я вспомнила, как он приходил ко мне в общагу в последний раз, когда предлагал зарегистрироваться. Люди не ходят в загс с беременными девушками по зову сердца, их ведут туда под конвоем долг и порядочность. Вот и сейчас: он случайно узнал о том, что я осталась в Москве, и не может не проявить участия. Вежливого участия в делах своей давней знакомой.
