Евгения Кайдалова - Ребенок
Зачастую танцы помогали мне забыться и провести хотя бы полчаса в своей прежней жизни (ее одну я воспринимала как настоящую, все остальное было затянувшейся болезнью, засадившей меня в четырех стенах). Инструмент для сгибания над ванной с бельем распрямлялся и становился моим телом, я ощущала свою молодость, словно вставшую из могилы тяжелого, бедного быта, кружась в танце, я переставала видеть обшарпанную комнату и сознавать, что сижу под замком. Юность, радость, свобода, музыка, душа, развернувшаяся в полете… Впоследствии лишь одно воспоминание о том времени, когда я была заперта на краю Москвы для ухода за ребенком, не было пронизано холодным стержнем горечи: наши танцы. Та короткая получасовая безмятежность, когда я летала по комнате с теплой, живой ношей на руках и представляла себе, что держу в объятиях любимого человека, когда я переставала присутствовать в настоящем и танцевала не на полусгнивших черных досках, а на мраморных плитах главного здания МГУ, когда мне снова было восемнадцать лет, и ни одним столетием горького опыта больше. Ведь именно тогда я на тридцать спасительных минут забывала о том, что такое ребенок.
Возможно, я чувствовала бы себя хоть немного лучше, если бы не стояла зима. Зиму я всегда не любила (горные лыжи – особая статья) и даже побаивалась – как ни крути, это мертвое время года. Если бы при взгляде в окно меня всегда приветствовало солнце, если бы свет сопровождал меня на протяжении всего дня, я бы, наверное, верила, что жизнь все-таки существует, просто меня временно вырвали из нее обстоятельства. Но утром я встречалась глазами с серой пеленой за окном и понимала, что свет в конце туннеля не зажжется никогда, а окончательно убеждал меня в этом сумрак, приходящий в четыре часа пополудни. Декабрь в этом году выдался снежный, и солнечные дни мелькали так же редко, как ярко одетые люди в черно-коричневой толпе московского метро.
Новый год, мой любимый праздник, и тот затерялся среди развешанных на кухне пеленок и метаний от плиты в комнату к закричавшему ребенку. На третьем месяце жизни Илью стали одолевать желудочные колики, и практически весь вечер он не слезал у меня с рук. Я не могла взять в толк, что во мне было целебного, но покорно брала его с кровати при каждом крике. В результате мечта приготовить новогодний ужин (этим я думала хоть немного поднять себе настроение) так и осталась мечтой. Когда ребенок заснул, я бросила на сковородку куриный окорочок и, наскоро обжарив, села есть его перед телевизором.
Так я встречала Новый год впервые. Обычно он был для меня некой феерией из друзей, шампанского, беготни по неспящим улицам и искрящихся под звездами петард. Разрывающийся от поздравлений телефон; позже, часам к трем ночи, – гадания по строчкам из книги и задушевные разговоры. Зная, что на сей раз я буду всего этого лишена, я уже твердо решила взять ребенка в охапку и поехать через весь город в университетское общежитие. Но затем, в один из вечеров, когда Илья изводился от колик у меня на руках, я ясно представила себе, чем обернется мой любимый праздник в присутствии ребенка.
Конечно, меня встретят с распростертыми объятиями. Девчонки станут визжать от восторга перед Ильей, и он проснется. А как ребенок поведет себя на новом месте? Даже если спокойно, проснувшись, он не будет лежать на кровати, а потребует моих рук. Вместо того чтобы участвовать в общей радостной суете – помогать с новогодним столом, наряжать елку или шутливо целоваться с мальчишками, – я буду держать на руках ребенка. Вскоре тот захочет есть, и я буду вынуждена искать какое-нибудь тихое местечко для кормления, а попробуйте найти тихое местечко в новогодней общаге! После долгих мытарств это место найдено, и я удаляюсь как минимум на полчаса. В это время все рассаживаются за стол и открывают окно, чтобы проводить старый год. Когда же я спешно присоединяюсь к компании и уже поднимаю бокал, то в животе у ребенка звучит отчетливый сигнал о том, что надо менять памперс. Я с трудом выбираюсь из-за тесно окруженного людьми стола и начинаю привычные процедуры: снять памперс, обмыть ребенка, надеть новый памперс, выбросить старый. А вдруг хозяевам комнаты не понравится грязная попка в их раковине? Даже если понравится, я буду чувствовать себя неловко. Кстати, памперсов придется захватить не менее пяти, а это – огромный расход! Ну да Бог с ним, ребенок перепеленут, и я присаживаюсь к столу. Возможно, мне перепадет полчаса веселья, но затем Илья начнет засыпать, а я начну искать место, где бы его уложить. Предположим, что часам к одиннадцати я решу эту проблему (в соседней комнате, куда я буду бегать каждые четверть часа) и снова вольюсь в компанию. Далее последует один ничем не омрачаемый час, или даже полтора, но потом вся тусовка побежит на новогоднюю дискотеку, а после на улицу – устраивать фейерверк и с воплями кататься в темноте с Воробьевых гор. Я же буду обречена сторожить уснувшего ребенка. Лежа рядом с ним, я буду рыдать от несбывшихся ожиданий до тех пор, пока не усну от усталости. При этом я нарисовала самый благоприятный эскиз предполагаемых событий, а что будет, если Илья поведет себя неспокойно? Тогда я лишусь даже той сотой части праздника, которую могла бы получить, и проведу все время, сидя в комнате, соседней с той, где происходит праздник, и лишь по доносящимся до меня взрывам смеха буду знать, что отмечаю Новый год.
Да, похоже, что люди с детьми и люди без детей – все равно что красный и зеленый цвета светофора. Они хорошо горят на отдалении друг от друга и в разное время, а если смешать их, то получится грязно-бурая околесица и в отрегулированном ходе жизни мгновенно начнутся столкновения и визг тормозов. Не стоит и пытаться.
В итоге, уложив ребенка, я пару часов переключала каналы, просматривая куски новогодних огоньков и концертов. В двенадцать я наткнулась на пьющего за здравие народа президента, с горькой усмешкой выслушала пожелание любви и счастья и с первым ударом курантов выключила телевизор.
Утро первого января выдалось удивительно ясным и красивым. Минус пять, ни ветерка, с опушенных снегом ветвей время от времени падают мягкие хлопья. Гуляя с коляской, я почти успокоилась и даже подумала о том, что жизнь с ребенком тоже возможна. Если, конечно, не вспоминать о том, что существует и другая жизнь…
В начале января мне неожиданно позвонили из детской поликлиники. Возмущению врача не было предела: ребенку уже два месяца, а он еще не прошел диспансеризацию.
– У меня нет страхового полиса.
– Почему?!
– Потому что я нигде не прописана.
Мне показалось, что на том конце трубки шепотом пробормотали ругательство.
