Евгения Кайдалова - Ребенок
Антон ничего не предпринимал, и мне удалось совладать со своим порывом. Сделай он в этот момент первый шаг – и я бы сдалась, но он стоял не шевелясь, скованный… чем? Робостью, виной? Или же (я и сама оцепенела от этой догадки) у него и в мыслях не было меня обнимать? Почему бы и нет – я вспомнила, как он приходил ко мне в общагу в последний раз, когда предлагал зарегистрироваться. Люди не ходят в загс с беременными девушками по зову сердца, их ведут туда под конвоем долг и порядочность. Вот и сейчас: он случайно узнал о том, что я осталась в Москве, и не может не проявить участия. Вежливого участия в делах своей давней знакомой.
Я оторвалась от коляски и опустилась за кухонный стол. Антон присел напротив, в позе его чувствовалось напряжение. Мы были точь-в-точь как два представителя враждующих государств за столом переговоров, не хватало только переводчиков за спиной. Обстановку мог бы смягчить горячий чай с печеньем, но у меня не возникало желания вносить в наш разговор какую-то теплую струю.
– Это мальчик? – спросил Антон.
Я усмехнулась. Мне показалось, что он задает совершенно идиотский вопрос. Какая разница, мальчик это, девочка или кто-нибудь еще? Важно то, что ребенок здоров и что у меня есть молоко, все остальное яйца выеденного не стоит! Но сейчас мне догадаются задать еще более идиотский вопрос об имени…
Я полезла за пазуху и достала свидетельство о рождении, с которым ходила в поликлинику.
– Вот, ознакомься.
Антон пробежал по листку глазами и озадаченно нахмурился.
– «Озерников Илья Антонович», – прочел он чуть ли не по складам и удивленно поднял на меня глаза.
– А что ты ожидал там увидеть? – злобно осведомилась я. – «Шариков Полиграф Полиграфович»?
– Я ничего не ожидал… непривычно просто – «Антонович»…
– Это тебя ни к чему не обязывает, тем более что в графе «Отец» – не совсем ты.
– Ты не думай, я не против! Я наоборот… рад.
Теперь уже я взглянула на него с удивлением. Он тоже поднял на меня глаза. Я честно поискала в его лице признаки радости, но увидела лишь прежнее тревожное напряжение и, не зная, что сказать, пожала плечами.
– Я зашел в твою прежнюю комнату, – сказал Антон, чуть помолчав, – просто так зашел, зачем, не знаю – я ведь думал, что ты уехала… В коридоре случайно встретил Серафиму – она дала мне этот адрес.
– Я не знала, что ты ее снимал.
– Даже не догадывалась?
Он спросил это с искренним удивлением. Я ощетинилась.
– Если бы я знала, я бы никогда…
– Да ладно тебе! – посоветовал Антон так беззлобно, что мои колючки опали сами собой. – Что в этом было плохого? Ты же хотела остаться в Москве?
– Да.
– Вот и осталась.
«Осталась»… Как и много месяцев назад, я ощутила горестную безнадежность, которая почти что сразу сменилась тихой яростью. Хоть он и пришел сейчас ко мне, он по-прежнему стоит на другом склоне горы. Я совершила авантюру и осталась в Москве, я проявила неосмотрительность и родила ребенка, а он так и наблюдает за мной, находясь на отдалении и не считая нас единым целым. Приступам слабости и позывам к любви больше не было места на наших переговорах!
Тут слово взял Илья. Он наконец-то вышел из спячки, закряхтел, и я с облегчением вскочила на ноги – задержка с кормлением вызвала в груди мучительный прилив молока.
Антон проводил нас взглядом в соседнюю комнату. Когда через полчаса мы вернулись, он не изменил позы, лишь пальцы его с силой барабанили по столу.
– Может быть, сходим погулять?
Я не стала возражать: разговаривать во время прогулки, уверенно держась за ручку детской коляски, будет гораздо легче. Ветер улегся, погода была нам на руку. Контролируя свой голос так, что тон все время оставался непринужденным, я излагала, что со мной произошло за последние полгода, и радовалась тому, что с самого начала взяла в разговоре верную ноту. Никаких жалоб, сетований, вздохов! Менее всего я должна была походить на терпящий бедствие корабль, которому Антон приходит на помощь (даже если в действительности так оно и есть). Будучи маркетологом, я прекрасно понимала, что любой факт, даже самый черный, можно представить в каком угодно цвете, и мысленно выбрала зеленый – хороший цвет, ни теплый, ни холодный, прямо посредине радуги, с какой стороны ни смотри. Свой трагический провал с декретными деньгами я обрисовала так: «На работе мне заплатили пособие, правда меньше, чем я думала, но все равно на жизнь хватает». Роддомовский кошмар стал следующей фразой: «Ну, потом меня отвезли в роддом, роды прошли нормально, правда, поначалу было маловато молока». Последующие месяцы страхов, мучительной неуверенности в себе и завалившего меня быта уложились в хорошую, гладкую формулировку: «С утра мы как раз были у врача – Илья в полном порядке и отлично прибавляет в весе».
Я чувствовала, что Антон ждет от меня причины, по которой я осталась в Москве, но внятно объяснить свой поступок даже самой себе не могла. Предупреждая его вопрос, я заявила, что не могу оставить такую прекрасную работу и рассчитываю вернуться на нее через несколько месяцев, а ребенка отдать в ясли или даже взять няню, если зарплата будет это позволять. Говорила я, безжалостно давя внутреннюю дрожь и решая не выходить из роли, пока меня не выведут оттуда насильно.
– А ты изменилась, – осторожно произнес Антон, помогая мне по возвращении снимать пальто.
Я помрачнела. Конечно, я изменилась! Я наивно полагала, что по выходе из роддома спокойно влезу в джинсы и затяну ремень на последнюю дырочку, но мой живот не лез ни в какие рамки. Конечно, он был уже не столь велик, но после родов я как будто вернулась не к исходной точке беременности, а в пятый ее месяц! За прошедшее время живот, правда, уменьшился, но всего лишь до размеров третьего месяца. Талия была условной. Мышцы казались мне отвратительно дряблыми, над пупком нависли складочки кожи, на бедрах были видны растяжки. У меня сильно поредели волосы, причесываясь, я с отчаянием обнаруживала в расческе целый ком. Да и трудно не измениться, если ты попал в самый настоящий эпицентр взрыва, на клочки разметавшего твою прежнюю жизнь. Только бы выжить после катастрофы! Я почти не следила за собой, редко мылась, ногти отрастали и ломались. Антон наверняка заметил у меня на волосах сальный блеск. Если раньше я считала, что не менее красива по-женски, чем Антон – по-мужски, то теперь он явно вырвался вперед.
Пока я раскупоривала кокон одеял и выкладывала из коляски Илью, Антон прошелся по квартире, на глазах мрачнея от ее убранства. Он попытался вымыть руки в треснувшей раковине и воспользоваться недавно засорившимся унитазом, до которого еще не добрался сантехник. На кухне он раздраженно раздавил пару-тройку тараканов и, разглядывая желтые потеки на потолке – следы жизнедеятельности соседей, – констатировал следующее:
