Олег Зоин - Вчера
Откуда–то появились табуретки, а сундуки оказались застланными казенными шерстяными одеялами. Стол тоже вскоре приобрел основательный вид и экзотическое заседание началось!
К полудню тема исчерпала себя и Семён с Бэрой засобирались домой, оставив Жанну еще на часок с Нюмой для известно чего.
Зинченко вывел гостей на свободу и тепло попрощался, приглашал заходить… Ну уж!.. Спасибо!..
31 августа. Наконец, состоялся суд. Нюме закатили четыре года, хотя Федоренко взял серьезную взятку и обещал ограничиться годом. Нюму этапировали в Винницу и определили в горячий цех клепать какие–то отливки. Жанна приуныла, подозревая, что через четыре года такого ударного труда Нюма потеряет уникальную мужскую силу. В порядке дружбы Сенька подготовил для Нюмы жалобу (на последнем свидании перед отправкой его в Винницу Жанна сумела дать Нюме подписать бумагу) в Киев в республиканскую прокуратуру, прося вмешаться в порядке надзора, так как следствие необоснованно пристегнуло позорную статью, ведь притоносодержательство совсем не доказано, оно построено на единственной реплике Зинки из Читы, которую вынудили признаться, что она отдавалась Нюме в присутствии Жанны и что в доме Нюмы была при ней однажды пьянка с раздеванием… При этом Федоренко вынудил Храща дать крупную взятку, а Зинченко тоже не безвозмездно возил его на пляжи и устраивал пьянки в тюрьме…
Но прокуратура приехала и установила, что жалоба не соответствует действительности, а Серба и Извеков бредят. Это при том, что их с Борисом даже возили в тюрьму показать, как итти в кабинет Зинченка. Особенно поразило проверявших, что свидетели не только нарисовали проверяльщикам правдивый план «гостевого» маршрута по тюрьме, но и обрисовали, как стоят и как выглядят старинные сундуки в кабинете Зинченка, чего нельзя было бы знать, не побывав в этом кабинете. Но всё же «факты не подтвердились»…
24 декабря. Вчера Сенька с мамой получили письмо от отца. Как всегда, сердечные новогодние поздравления. Жалобы на здоровье. Интересно, что в письмо он вложил визитку нового ночного клуба «TIKI VILLAGE». (87 Fitzroy Street, St. Kilda, Melbourne’s First Polynesian Night Club, 2 SHOWS NIGHTLY, 9 p. m. till 4 a. m.). В конверт была вложена также прекрасная крупная фотка танцулек в этом клубе. Судя по тому, что адрес тот же, что и три года назад у клуба СТРАНА ПТИЦ, то это они свой прежний клуб переделали на более экзотическое предприятие.
Скрытое беспокойство по поводу Сенькиной нескладной жизни, очевидно, проистекает из информации мамы. Письмо маме. Сеньке она его только дала прочесть, Мане не дала даже посмотреть, а вот визитка аборигенского клуба досталась Семёну. К сожалению, добрый десяток писем папы за этот год, как и за прошлый и позапрошлый, не сохранились. А может быть, они где–то далеко запрятаны у мамы. Сенька хотел бы их как–нибудь выпросить в свой «архив», хотя он и не уверен в сохранности архива в будущем.
Следом пришла чудесная новогодняя австралийская открытка с кенгуру. И, конечно, трогательная надпись:
«28 ноября.
Дорогая Анна!
Желаю тебе в Новом и последующие годы здоровья, успехов и много–премного счастия.
Целую крепко, Станислав.“
31 декабря. Непутевый, но бурный прошедший год оставил в памяти Семёна смешанные чувства. Конечно, Сенькины погружения в оргии у Нюмы, не прервись они арестом, могли бы, вероятно, закончиться конфликтом с законом. Но, будучи изгоем, Сенька не сделал ничего такого, чего не практикует «золотая молодежь», дети партийных вождей областного масштаба. С волками жить, — по–волчьи выть!
В итоге в середине декабря Жанна родила очаровательную девочку, а Маня мается на сносях.
Работа старшим диспетчером в ГАП‑1 (государственном автопредприятии) под руководством маминого сослуживца старого большевика Дыбенко налаживается, Семён осмотрелся, коллектив его принял хорошо, а коллектива всего — восемь человек. Работа через день по двенадцать часов. Годится!
Тёща обменяла свою комнатку в пятиэтажке на более светлую комнату в доме по проспекту Ленина, 91, прямо над кинотеатром «Зирка». Дом с высокими потолками, а подъезд примечателен тем, что в нём живет Лёня Жаботинский, наш знаменитый чемпион… Правда, соседи, как и следовало ожидать, опять попались сволочи, некие Савенки. Глава семьи работает машинистом тепловоза на станции Запорожье‑2, а сыновья оба проблемные — то сидят, то бузят.
Вечером скромно выпили, закусили холодцом, пельменями и неизменным «оливьём»…
Так что в Новом году есть шанс надеяться на новую дозу нового советского счастья…
А ведь осенью старики пророчили холодную зиму, и так оно и вышло: отгуляла красно–желтая метель в перелесках, плавнях и лесополосах, и уже в конце ноября на черные земли Приднепровья посыпалась первая пороша, что после целой череды бесснежных зим показалось удивительным и приятным. Неимоверная осенняя грязь на селе загустела, оставив до марта отпечатки человечьих следов, оттиски копыт и беспощадные к земле тракторные колеи.
В городе приход настоящей зимы обрадовал не только ребятишек, но и дядей и тётей, которым основательно надоело видеть каждый зимний сезон промозглую дождливую погоду, кутаться в сырые, неуютные плащи и делать повседневную работу расслабленно, без хоть какого–нибудь удовольствия. В декабре стал Днепр, и рыбакам пришло новое раздолье.
В конце декабря Семён Серба шёл тихим снежным вечером со своим начальником, директором Зелёноярского гастрономторга Запорожья Михаилом Петровичем Бочковским, мирно беседуя на важную для обоих тему. Часов в девять вечера, выйдя после лекций в Торговом институте, где они оба молотили третий курс вечернего отделения в одной группе товароведного факультета, и перейдя Трамвайную улицу, начальник и подчинённый направились по проспекту Ленина в сторону областного театра, где располагался, так сказать, жизненный центр города, вернее, его Старой части, с магазинами, гостиницей и рестораном при ней. Отмахав по–мужски в охотку пару километров и миновав скверно почищенную от снега площадь Свободы, они, не глядя на афишу драмтеатра, тормознулись на углу проспекта и улицы Чекистов, затем не сговариваясь, свернули с ярко освещённого Бродвея вправо по Чекистов к ресторану «Театральный», чтобы продолжить переговоры на более высоком уровне под нестройное громыханье оркестра и под аккомпанемент вилок и ножей.
Как во всяком провинциальном кабаке, здесь по вечерам стоял плотный гул пьяных голосов, ревел–стонал, создавая иллюзию забугорного загула, развратный саксофон, нескладно танцевали–топтались между столиков кто помоложе, две девицы прожигали комсомольскую юность с какими–то командированными, свободные от спектакля актёры расположенного по соседству театра читали вслух несвязные отрывки из никому не известных монологов, официанты носились как угорелые, торопясь доставить потребителям лучшие блюда своего заведения — дымящиеся шницели, люля–кебабы, отбивные и беф–строгановы.
На занимавшем всю стену панно была изображена девичья головка анфас с прядью волос, закрывавшей правую половину лица так, что оставался только один левый глаз, глядевший на посетителей синим немигающим взором, ибо внутри его светилась синяя стоваттная лампочка. За эту мозаичную девушку с зажигавшимся по вечерам глазом местные остряки прозвали ресторан более интимно — «Дунька–вырви–глаз».
Серба и Бочковский, войдя в ресторан, превратились из обыкновенных, ничем не примечательных граждан в смиренных клиентов общепита и скромно присели за угловым столиком, подальше от оркестра, по соседству с огненными блондинками, порочно смалившими сигареты в обществе мощных мужиков, судя по разговору, командированных ленинградских инженеров. Вскоре, спросив разрешения у солидного Бочковского и натурально не заметив Семёна, на свободные два места сели степенный мужчина со своей, судя по возрасту, женой. Бочковский подозвал официанта, общего любимца запорожцев Кузю, рыжего ухватистого товарища, способного угодить самому чёрту, и заказал бутылку коньяку и чего–нибудь на кузин выбор.
— Вас понял, перехожу на приём, — понимающе подмигнул им Кузя, вроде бы как знатокам и завсегдатаям, и стал долго и мучительно выяснять отношения с парой новичков, поминутно мило оглядываясь к Сербе и Бочковскому, как бы говоря глазами, — «Вот видите, какие бестолковые попадаются, а ведь тоже и обслужи их, и подай…». Через недолгую минуту Кузя принёс бутылку «Одессы», распечатал прилюдно и, вытерев видавшей виды салфеткой, осторожно поставил среди тарелок и пепельниц. Протёр фужеры приятной конической формы и неудобные для питья рюмочки–невыливайки и разложил вилки и ножи. Затем он принёс хлеб и минеральную воду, в маленьких розеточках поставил заливной судачок, выглядевший, надо сказать, отменно, потому что сердечками из морковки, зелёным лучком и розовым, на бураковом квасе, хреном.
