Джонатан Франзен - Безгрешность
Но Том звонил ей всю зиму, рассказывал, как идут дела с его службой новостей, и она не могла притворяться, будто предпочла бы поговорить с кем-то другим. В начале мая, через три с половиной месяца после их знакомства, он опять приехал в Вашингтон. Едва она, встречая его на вокзале, увидела, как он не торопясь идет по платформе в мятых брюках хаки и в старой спортивной рубашке пятидесятых годов, которую нарочно выбрал именно за уродство, рассчитывая, что она правильно поймет это как приватную шутку над хорошим вкусом, в голове у нее точно прозвонил колокольчик, однократно и чисто, и она поняла, что любит его.
Он забронировал номер в “Джордже”, предоставляя ей решать, где он будет жить, но в отеле так и не побывал. Всю неделю прожил в ее квартире, пользовался ее интернетом, читал на ее диване, задрав очки на лысину, сплетя пальцы на корешке книги, поднесенной к близоруким глазам. Ей казалось, он всегда был тут, на этом диване; словно, возвращаясь к себе и видя его на нем, она впервые по-настоящему, впервые в жизни попадала домой. Она согласилась перейти из “Пост” в его некоммерческий центр. Если бы нужно было согласиться еще на что-нибудь, она бы и это приняла. Она хотела (о чем пока не говорила) попытаться завести с ним ребенка. Она любила его и желала, чтобы он никогда ее не покидал. Оставалось лишь одно дело, которое она часто с ним обсуждала, но которого пока так и не сделала: объясниться с Чарльзом. И, может быть, поговори она с Чарльзом вовремя, она стала бы женой Тома. Но она трусила, как трусил в свое время Том, не решаясь на развод. Она тянула с этим разговором, тянула и с уходом из “Пост”, а в конце июня, теплой колорадской ночью, на извилистой дороге в предгорье около Голдена Чарльз перелетел через руль своего XLCR 1000, купленного на последнюю треть британского аванса, и остался жив, но с парализованными ногами. На мотоцикл он сел пьяным.
Сам виноват, но и свою вину она отрицать не могла. Влюбившись в другого, позволила жизни мужа выйти из-под контроля. Лейла тут же перевелась в Денвер, и пока Чарльз лежал в больнице, а потом проходил реабилитацию, она не могла рассказать ему про Тома: нужно было поддерживать в нем бодрость духа. Но чем дольше она откладывала, тем сильнее пугала ее сама мысль о признании. Роль любящей жены она играла безупречно: ненадолго забегала к Чарльзу каждое утро, а вечером проводила с ним не один час, продала их трехэтажный дом и купила более удобный, подбадривала Чарльза и проносила ему виски, подружилась с врачами и медсестрами, жила изнурительной жизнью – и все это время в симпатичном доме в хорошем районе, который Том приобрел отчасти на наследство от бывшего тестя, она занималась сексом с другим мужчиной.
Несчастный случай с Чарльзом стоил ей года репродуктивности. Немыслимо было, пока он проходил терапию, ошарашить его известием, что она забеременела от другого. Немыслимо было и добавить ребенка к жизни, и без того напряженной сверх всякой меры. А потом, когда она привезла Чарльза в новый дом, немыслимо было сразу взять и оставить его. Но она все еще думала о ребенке, и когда Том, выждав некоторое время, спросил, долго ли она еще собирается жить с Чарльзом, она невольно ответила вопросом на вопрос.
– Нет, – сказал он.
– Нет – и все? – уточнила она. – Вот так?
Он привел немало разумных доводов: они оба преданы своей работе, оба чрезвычайно заняты, с возрастом родителей увеличивается риск врожденных дефектов, при жизни ребенка, весьма вероятно, произойдут глобальные катаклизмы, связанные с климатическими изменениями и перенаселенностью Земли; но что сердило его – это что она по-прежнему живет с Чарльзом и не рассказала ему о Томе. Как можно думать об общем ребенке с женщиной, которая еще даже не рассталась с мужем?
– Как только забеременею, сразу ему все скажу, – пообещала она.
– Почему не прямо сейчас?
– Он страдает. Ты бы бросил Анабел, окажись она в инвалидной коляске? Я нужна Чарльзу.
– Но попробуй встать на мою точку зрения! Я готов, прямо сейчас. Готов завтра же на тебе жениться. А ты не назначаешь даже срок, когда закончится твой нынешний брак.
– Я сказала тебе, как ты можешь мне в этом помочь.
– А я тебе отвечаю: что-то не так, если тебе нужна для этого такая помощь.
Она была в слабом положении: хотела ребенка, а время утекало. Если не с Томом, то уже ни с кем. Она горевала по умирающей возможности, страдала из-за его отказа, злилась на него за то, что не хотел того же, чего она. Он как будто не понимал тяжести ее положения. Она была убеждена, что доводы против ребенка, которые он высказал, – фальшивые доводы, что действительная причина – нежелание усилить свое чувство вины перед бывшей женой, которой он отказал в ребенке. И при этом ее чувство вины перед Чарльзом он не хотел принимать всерьез.
Пошли ссоры. Она горячилась, он был холоден. Вновь и вновь один и тот же тупик: пока она не уйдет от Чарльза, никакого зачатия. Том ни разу не вышел из себя, ни разу даже не повысил голоса, и то, как он это объяснял – мол, он столько ссорился с Анабел, что хватит на пять жизней, – побуждало Лейлу выходить из себя за двоих. Чарльз никогда не доводил ее до исступления, и никто не доводил, но состязание с Анабел – доводило. Собственные вопли были ей так противны, что она перестала видеться с Томом. Через неделю они помирились. Еще через неделю разошлись вновь. Она подходила ему, он подходил ей, но они не могли придумать способа быть вместе.
Почти два месяца не общались. Однажды вечером, уложив Чарльза спать, она отчистила унитаз от его кала, попавшего не туда, и заплакала, и не устояла перед искушением позвонить Тому. Взяла трубку, но что-то было не так – она не услышала гудка.
– Алло? – сказала она.
– Алло.
– Том?
– Лейла?
Два месяца не виделись и не разговаривали, и вдруг оба одновременно решили позвонить. Она не верила в знаки, но что это, если не знак? Она выпалила сразу: с Чарльзом развестись она не в состоянии, но без Тома не может жить. Он ответил: ему безразлично, разведется ли она с Чарльзом, он тоже не может без нее жить. Это ощущалось как возвращение домой.
Наутро она сказала Чарльзу, что будет жить отдельно и переходит из “Пост” в новую некоммерческую службу новостей. Она не хотела ничего объяснять, но Чарльз, по своему обыкновению, полез пальцами ей в душу и, по сути, продиктовал ей признание. Она до сих пор проводила у него каждый второй уикенд, но остальное время жила у Тома, не как хозяйка в доме, не считая себя вправе, скажем, что-то решать в отношении интерьера, но скорее на правах постоянной особой гостьи. Оба они похоронили тот главный спор, из-за которого чуть не расстались, похоронили его глубоко. Лейла так до конца и не простила Тому нежелание завести с ней ребенка, но со временем это утратило актуальность. Оба работали на полную катушку, превращая ДИ в авторитетную на общенациональном уровне службу новостей, а еще она заботилась о Чарльзе; порой даже ловила себя на мысли, что, пожалуй, и хорошо, что она не обременена детьми.
