Уходящие из города - Галаган Эмилия

Да, бабка тревожила Олесю, это стоило признать. Хотя кресло, стоявшее в углу комнаты, Олеся выбросила из дома еще в первый день, оно само как-то там нарисовалось с приходом сумерек – вместе со старухой, завернутой в тряпье. Старуха раскачивалась, кресло поскрипывало, и кто-то из них – старая женщина или старая мебель – издавал тихий смешок или треск, от которого Олесе казалось, будто все ее тело выкручивало, как при «крапивке» [6] в детстве.

Олеся ждала, что Ян позвонит, но однажды вечером в дверь постучали.

Она бросилась открывать – так, будто не было ссоры, бросилась, как будто летела навстречу счастью, но… за дверью оказалась соседка. Из той семьи, где много кричали.

Олесина ровесница или младше. Высокая, стройная, в коротких шортах и растянутой майке, рваной – не по моде, а по-настоящему. Босая. Ногти на ногах накрашены – но свет на веранде слишком тусклый, чтобы определить цвет.

– Здравствуйте! Можно я к вам? Разошелся, скотина… Вы уж простите…

Олеся отступила, и соседка вошла на застекленную веранду.

– Сильно заметно? – Она убрала с лица прядь длинных, густых волос, и Олеся увидела, что бровь у нее разбита.

– Ну-у, так… Пойдемте, в комнате зеркало есть. Полицию вызвать?

Соседка замахала руками.

Аптечки у Олеси не было, но кровь остановилась сама. Соседка, представившаяся Галиной, быстро освоилась. Олеся согрела ей чаю, угостила печеньем, постелила на диване, маленьком и жестком, как будто набитом камнями. Соседка долго мостилась на нем, приговаривая:

– Козлина… Правду мама говорила… Ублюдок!.. Что я тебе такого сказала?! Чтоб ты сдох, тварь… Извините…

– Может, вам… денег дать? Вам есть куда уехать? Родня, друзья?

Олеся редко жалела людей, но тут впервые пошла навстречу чужому горю. Галина, не слушая ее, продолжала свое:

– Вы уж простите… мудила конченый, чтоб у тебя в штанах все отсохло… чтоб глотку у тебя перекрыло, когда туда заливать будешь…

Олеся слушала ее – и засыпала. Галина ушла утром, до того как она проснулась.

Назавтра Олеся позвонила Яну. Сердце бешено стучало. Слова теснились в голове, набегали друг на друга, как волны.

«Я подумала… забери… где ты?.. ну ты и сволочь… приезжай!.. кто она?.. забери… мразь… я соскучилась!.. как ты там?.. я подумала…»

Она долго набирала его номер. Раз за разом. Не берет. Потом попыталась написать в соцсетях. Сообщение повисло сиротливо, непрочитанное.

И Олеся поняла, что она здесь надолго. Она пошла в магазин, чтобы закупиться по-настоящему. Надо было взять новую электроплитку и продуктов, из которых можно сварить нормальный суп.

В магазине в этот раз было людно, хотя лиц этого люда Олеся не знала – какие-то женщины, обычные, говорят о чем-то своем – но обостренным слухом чужака она уловила:

– В доме этой старой уже неделю живет… ага, Галка сказала: неряшища ужасная, зеркало мухами засрано, в углах неметено, плинтуса пыльные…

Поздоровавшись, Олеся дождалась своей очереди, взяла каких-то круп, сахара, тушенки.

Она перестала считать дни и начала читать книги, необходимые по учебе (разумеется, электронные, не в библиотеку же ходить). Некоторые оказались такими сложными для понимания, что ломило в висках, но она не сдавалась; Олеся училась с остервенением и однажды вечером даже не заметила, что в телефоне села батарея. И старухи в углу не заметила. Но как постучали в дверь веранды – услышала.

Это снова была Галина.

– Опять набрался… скотина! И где берет?! Вы уж простите, что я… по-соседски…

Олеся посмотрела на нее: какие роскошные волосы! (Ей бы такие! У Олеси с волосами не очень… Если б ей лицо разбили, так удачно, как Галина, она разбитую скулу не спрятала бы.) Майка та же; кажется, разодрана еще больше. Домашние лосины. Тапочки на ногах. Да, в чем была, в том и бежала. К тому, кто оказался ближе.

– Заходите.

Олеся развернулась и прошла в дом. Старую, почти заржавевшую раскладушку она нашла, когда стала разбирать вторую комнату. Наводила там порядок. Драила все, как полагается – чтоб сверкало.

– Вот.

Несколько теплых, хоть и побитых молью одеял, подушка, постельное белье. Чашка чая на табуретке.

– Спокойной ночи, Галина.

Пусть спит на веранде, там ей самое место. Нельзя их жалеть, они от этого только наглеют.

Олеся подумала о старухе. Она вспомнила. Переводчица с латинского, древнегреческого и еще каких-то мертвых языков. Бабушка рассказывала о ней: нелюдимая, замкнутая, озлобленная старушенция.

Ведьма, ага.

Да тут каждая, которая не такая, как они, – ведьма. Которая сама по себе. У которой есть характер. Которая…

…качается в кресле в углу. Зырк-зырк. Скрип-скрип.

«Я здесь. Боишься?! И правильно: здесь не только я».

Но Олеся слишком устала от тревоги, вины, страха и прочих эмоций. Она спала, крепко, без снов, как и полагается человеку, у которого был тяжелый насыщенный день – и не один.

Беги дальше всех

Как только Олеся начала встречаться с Сергеем, Андрей вырезал ее из своего сердца.

В ту пору его младшая сестра Ленка вырезала бумажных куколок, которых можно было наряжать в такие же вырезанные из бумаги наряды. Ножниц, подходящих для маленьких Ленкиных ручек, в доме не было, и она орудовала громоздкими и непослушными «взрослыми» ножницами. Торопливая, порывистая Ленка резала быстро, грубо и зачастую отсекала бумажным куколкам кисти или ступни, превращая девушек в беспомощно и жутко выглядящих апмутанток. Обрезала она и специальные бумажные язычки, загибая которые, нужно крепить кукольную одежду к фигуркам.

– Дай помогу, – как-то сказал Андрей.

– Я сама! – крикнула Ленка, грозно сведя бровки на переносице. Она терпеть не могла посягательств на свою самостоятельность. Через минуту, правда, протянула брату ножницы и журнал с бумажной куклой: наверное, решила, что брат тоже хочет повырезать, и от широты душевной не могла с ним не поделиться.

Андрей долго возился, аккуратно поворачивал лист, стараясь двигаться лезвиями ножниц по самому контуру фигуры, повторяя все изгибы ее тела: округлые бедра и голени, тонкие щиколотки и острые мыски туфелек, длинные изящные руки с маленькими кистями (большой палец очень трудно не срезать!), длинную шею и, наконец, аккуратный пучок волос на макушке. Ленка следила за движениями ножниц, приоткрыв рот и напряженно сопя, – так же она делала, когда переживала за судьбу киногероя.

– Вот! – Андрей протянул ей куклу. – Смотри!

– И платье вырежи! – скомандовала Ленка.

Ночью, когда все уснули и даже лунатик Серега вроде бы спокойно лежал в кровати, Андрей смотрел в потолок, мысленно вырезая из своего сердца Олесю Скворцову, так же методично, как тогда вырезал для сестры бумажную куколку. А вырезав, повернулся на бок, приказал себе спать и заснул.

В том же году он изменил свой привычный путь утренних пробежек. Андрей любил вставать рано. Летнее утро – это улыбка матери: радует сердце, зимнее – взгляд отца: говорит «сражайся и победи!». Пока все спали, Андрей быстро одевался, тихонько выходил в коридор, открывал дверь – и выбегал на улицу. Его привычный маршрут включал круг по двору, потом по бетонной дорожке до конца квартала, потом вдоль стены девятиэтажек, мимо магазина с высоким крыльцом, обратно в свой родной двор.

В одно субботнее утро (по воскресеньям Андрей не бегал – они с мамой и Ленкой ходили в церковь), весеннее, радостное – чем ближе к концу учебного года, тем радостнее – Андрей во время своей привычной пробежки свернул за гаражи. Там было обильно насрано и намусорено, как, впрочем, и везде в не-людных местах Заводска, гаражи расписаны матом и убогими попытками освоить искусство граффити. Но если проследовать мимо гаражей чуть дальше, то картина менялась: дорожка петляла среди деревьев, их кроны бросали на нее густую тень – на какие-то несколько минут, пока впереди снова не появлялись девятиэтажки, можно было представить, что ты бежишь по лесу. В тот день Андрей заметил в тени деревьев первые ландыши. Пока они не расцвели, их невысокие жесткие листья не бросались в глаза, теряясь среди травы. Недавно сестра принесла домой букетик ландышей. Ленка и ее подружки наверняка наведывались сюда, хотя мама строго-настрого запретила ей шастать где попало. Андрею стало еще веселее, когда он понял, что теперь знает маленький секретик сестры.