Дженнифер Доннелли - Революция
Людовик обратился в Ассамблею с просьбой об убежище для семьи, и депутаты, подумав, предоставили им убежище: их заточили в Тампль — древнюю уродливую крепость.
Мне приказали следовать за ними, чтобы прислуживать королю и дофину. В тот вечер я стелила им постели и второпях накрывала на стол, а затем снова отказалась уходить на ночь, потому что от Тюильри доносились выстрелы, а я понимала, что от Тюильри до Тампля рукой подать. Я осталась спать на полу возле кровати Луи-Шарля. Кто-то предложил мне ночную рубашку, но я сказала, что предпочитаю быть наготове, — хотя на самом деле мне просто негде было переодеться. Слуги или стражники могли подглядеть, что я не мальчишка, и донести коменданту, и меня бы как шпионку бросили в тюрьму.
Возвращаясь следующим вечером в Пале, я думала, что кровопролития и насилия больше не будет, — куда же больше? Тюильри захвачен. Всю охрану короля вырезали. Сам король теперь бессилен. Я надеялась, что его отправят куда-нибудь в пригород, в его поместье Сен-Клу, чтобы он там охотился и мастерил затворные устройства, как всегда любил. Королева и Мария-Тереза гуляли бы там по парку, а Луи-Шарль мог бы вволю бегать и играть.
Герцог ждал моего возвращения. Как только я зашла в его покои, он схватил меня за шиворот и потащил в свой кабинет.
— Где тебя черти носили? — закричал он.
Пока я рассказывала, что произошло, он не мог сидеть на месте и в нетерпении расхаживал по комнате.
— Их злосчастья теперь закончились, — заключила я и подняла на него глаза. — Больше ведь не за что воевать?
Не отвечая на мой вопрос, герцог сказал:
— Я доволен, что тебя отправили с ними в Тампль. Делай свое дело, и делай его хорошо, как в Тюильри. Не давай коменданту повода тебя заподозрить. Каждый вечер будешь докладывать мне: с кем король встречается, кому пишет, когда он спит, ест и ходит на горшок.
— Но зачем? — не поняла я. — Все же кончено. Я думала…
— Ты ошибалась! — вскричал он. — Да, король пал, но кто займет его место? Кто окажется у власти? Вспыльчивый Дантон? Коварный Робеспьер? Оба за власть перегрызут друг другу глотки. А победивший, возможно, и будет править Парижем — но не Францией. В Лионе, в Нанте и во всей Вандее люди горой стоят за короля. Все кончено, говоришь? Господи, какая же ты дура. Ничего не кончено. Все только началось!..
В этом герцог оказался прав, как и во многом другом. После падения Тюильри колокола звонили не прекращая. Прусские войска уже подходили к Парижу. Городские ворота держали запертыми. Горожанам приказано было сидеть по домам. Отряды из Сент-Антуана патрулировали улицы, хватая всякого, кто казался им врагом Революции. Людей тысячами отправляли за решетку. Дворян арестовывали просто за то, что они дворяне. Священников — за то, что они ставят Бога выше Революции. Тех и других бросали в кишащие крысами парижские тюрьмы, вместе с проститутками, ворами и фальшивомонетчиками.
В конце августа пала крепость Вальми, последний рубеж на пути герцога Брауншвейгского к Парижу. Добровольцы ринулись на фронт, навстречу врагу. Оставшиеся в городе обезумели от страха и, вооружившись чем попало, ждали, когда прусские войска ворвутся в Париж и всех перережут.
И тогда наступил тот страшный день — страшнее пруссов, англичан и австрийцев.
Второе сентября 1792 года.
25 мая 1795
Словно кто-то спустился в склепы парижских кладбищ, в недра катакомб и еще ниже — в саму преисподнюю, — чтобы натравить на город демонов Люцифера.
Но кто? — замирая от ужаса, гадала я по пути в Пале. Кто открыл врата ада?
Все началось с хриплого испуганного шепота на улицах, в кофейнях, у заборов, у рыночных прилавков: заключенные готовят мятеж! Роялисты, священники и прочие враги Революции. Как только прибудут армии герцога Брауншвейгского, они объединятся с заключенными и перережут весь город!.. Шепот становился все громче, пока не перерос в боевой клич.
Я была в Тампле и накрывала ужин, когда снаружи донеслись крики. Один из стражников с усмешкой посоветовал королеве подойти к окну и взглянуть на свою подругу, принцессу де Ламбаль. Не успел он договорить, как за окном появилась голова светловолосой женщины, надетая на пику. Королева упала без чувств. Я бросилась задергивать шторы и увидела внизу толпу, которая выла, бесновалась и хохотала. Теперь нам оставалось только уповать на прочность стен старой крепости.
Люди стояли много часов, распевая свои песни, пьянствуя, требуя смерти короля, грозясь ворваться в Тампль и расправиться с ним голыми руками. В конце концов к ним вышел комендант с охраной и велел всем разойтись. Ему ответили, что они, добрые люди Парижа, намерены очистить город и его тюрьмы от предателей Революции и что Людовик — самый главный предатель. Комендант отвечал, что многие преступления короля еще предстоит расследовать, а кто не согласен и хочет отобрать у народа Франции возможность вершить над ним честный суд — пускай поостережется, не то сам окажется за решеткой.
Это их отрезвило. Они прекратили изрыгать угрозы и стали расходиться, а комендант вернулся в крепость. Я слышала, как он сказал одному из охранников:
— Добрые люди… Да среди этих добрых людей полно бывших заключенных. Я многих узнал.
После этого он приказал удвоить караул, а меня, служанку и троих поварят отправил по домам. Я пошла на юг по самым тихим улочкам, нарочно избегая рынков и прочих мест, где собирается чернь. В одном из переулков была винная лавка, и там шумела толпа. Я хотела повернуть назад, но не успела. Какая-то женщина заметила меня.
— Экий симпатяга! — воскликнула она. — Иди-ка сюда, мой сладкий! Принцесса жаждет твоего поцелуя!
Они сняли голову с пики и положили ее на стол. Пьяный человек щипал ее бескровные щеки. Другой целовал ее в безвольные губы. Третий поправлял ей прическу. Мне хотелось закричать, закрыть глаза, броситься бежать, но я не смела, зная, что за мной погонятся. «Ты же актриса, — прошептала я себе. — Играй».
— К черту! — воскликнула я. — Не буду я целоваться с проклятой аристократкой! Пускай сама меня целует. Вот сюда! — Я повернулась и шлепнула себя по заднице.
Они захохотали. Кто-то хлопнул меня по спине. Другой протянул мне вина. Третий, трезвый и тихий, принялся меня допрашивать.
— Ты кто такой, парень? — спросил он. — Куда направляешься?
Я сказала, что я слуга из Тампля, иду домой ночевать. Он спросил, патриот ли я. Я ответила: разумеется. На моих пуговицах было написано: «Свобода или смерть», а к жилету приколоты революционные ленты. Кивнув, Жан — так он мне представился — назвал меня истинным сыном Франции и предложил остаться. Больше часа я пила с ними, смеялась с ними, пела их песни.
